Рок!
– Только любовь в этом мире будет царить, и больше ничего, – отвечал с улыбкой Павел.
– Ты пройдёшь, пройдёшь всё это, предрекаю: ослепление, немыслимость, абсурд. Обнажённое тело в объятиях твоих. Все изгибы, вся упругость его – в твоих руках. О, эта вакханалия, в зелёные сумерки, под страдающей луной! Эти твои поцелуи – в лицо, шею, грудь – кому, за что?! И этот совместный ритм, пришедший от зверей, что это такое, знаешь, Павел?
– Это жизнь. Это явление удивительное – жизнь!
– Нет, антижизнь я буду, человек. И тысячу лет простою у дороги – но буду ждать одну её. И будет с ней другой, и будут дети, внуки, смерть – а я всё буду ждать. Я, Рок Судьбы, бросаю вызов жизни! И я дойду до зерна истины, найду её истоки, всё, до конца узнаю всё!
В маленьком домике поселился ловец волн. А мир новый был где-то рядом – сам шёл к нему навстречу.
И появился тот Певец. О, как голос его, напряжённый, взывал, колебался и дрожал.
А с ней, желанной, ждущей столько лет, встречался опять наедине. Он сидел в своём кресле, а во тьме светился пульт приёмника. И вдруг, тихо ступая, вошла она. «Вот я, здравствуй милый, вот я».
В огненном пат-и-пат он нёсся вместе с ней. Ноги в согласном движении и ритме. Танцуй, танцуй со мной. Ни слова, ни улыбки не было произнесено.
А когда в ощущениях рыдал, то был как тот Певец, исповедавший тоску. На весь безликий океан – был он один.
Как-то раз, среди высоких серых домов, он в изумлении остановился. Снова увидел океан и их затерянный кораблик. Бежать, бежать, пока не поздно, из лабиринта прочь!
В другой раз, ночью, на безымянной улице, Павел почувствовал, что для него быть одному. Гибель, холод и мгла ему предрешены. «Да сколько же нам в разлуке быть! – он ей кричал. – Вечность уже прошли. Но эти дни последние – разве опять не вечность? Уже замирают шаги и застывают,не вырвавшись, слова!»
«Через всё пройду, всё обойму. Навсегда – убежавший, пропавший, изгой, презренный, недочеловек – и только лютая мгла обнимает, да где-то хохочут вдали холодные огни. Что за ощущение – неужто смерч смертельный? Я задыхаюсь, я не могу – громада пространства обрушилась со всех сторон. Куда идёшь ты, мой кораблик? Пройдёшь ли за те невозможные огни?»
Вот так и умирает человек. Его никчёмная, почти мгновенная жизнь, меж безднами впереди и позади. Изуродованный и убитый, он лежал под колёсами трамвая. Какой-то мужчина – уже обезличенный – пиджак порванный, брюки задранные, обнажившие белые ноги. Тело, немое, лежащее вниз лицом.
А сколько он их, обездвиженных, обезличенных видал! Но ты сыграй, сыграй всё за него, как и за них тогда играл! Как этот железный монстр беспрекословно наезжает на тебя. И ты не выдерживаешь – но ты вообрази. В гигантском поршне человек. И поршень медленно опускается – куда деваться человеку? А поршень всё ниже – некуда, нет, не надо, всё. Ты знаешь – тебе уже наступила смерть.
Два бледных лица, как две загадки жизни, встретились в завороженной толпе.
– Рок, ты словно преследуешь меня. Стал слишком реален для меня.
– На то я и Рок, Случайности и Хаоса дитя.
Они шли по широкому многолюдному проспекту. Был поздний летний вечер. Город шумел и задыхался в духоте. Рядом с ними неслась стальная, к ним безучастная река, их обтекали инертные к ним люди.
Вновь Павел очищал себя от слов:
– В тот день чехи выстроили нас рано утром. Они и раньше так выстраивали, кого-то отбирали, увозили. Никто из ребят тех не вернулся. Я был почти в беспамятстве, в жару, моя нога распухла. Тогда Колян с Серёгой меня подняли и держали, как могли. Трое чеченов обходили строй. Бородатый, очевидно главный, высматривал кого-то и того вытаскивали из строя. Я понял, что мне конец – они отбирали раненых. Я стоял и держался из последних сил. И бородатый уже прошёл, как вдруг вернулся – и выдернул меня.
– Я плохо помню, как всё дальше было. Я то отрубался, то приходил в себя. Нас куда-то долго везли. Вдруг я очнулся, и меня пронзило: трава и степь – и больше ничего. «Ну, вот и конец, – устало подумал я, – а дальше чистота». И снова погрузился в спасительную бездну. А когда очнулся, то был уже в палате. Чехи нас обменяли на консервы и пайки.
Они долго молчали, и Павел продолжил исповедь свою:
– А друзья мои так и не вышли… Но почему – мне всё, а им не осталось ничего? Ты знаешь это, Рок? Вот я, заключённый в это тело. Я могу двигаться, мыслить, говорить. Но как полюбить мне это тело? Оно неуклюже, с постоянным ощущением дискомфорта, с запахами нечистот, выходящих из него. А эта борьба под солнцем – когда человек презирает человека.А этот темп в такт темпу города. А эта работа, делающая из человека мыслящего, машину и скота. А эти болезни, уродующие тело, смеющиеся над ним. А эта жизнь, с перспективой смерти, только смерти впереди. И наконец, эта главная добродетель – Смерть. За что это человеку, Рок?
– А я ведь тоже человек, – ответил Рок. – И страшно хочу узнать, что до, что после бытия. Загадку человека разгадать. Любовь – но совершеннейшую, мечту – но идеальнейшую хочу изведать, Павел.
– Но кто же тогда даёт законы людям, кто исповедает для них любовь?
– Никто, – ответил Рок. – Люди ни в чём не виновны – ни в деяниях, ни в замыслах своих. Виновен я, Рок. Одним красоту, другим уродство, одним бытие, другим небытие.
Странствующий философ вошёл во Вселенную свою. Со скрипичным ключом на щите, с поющими шагами, с целующим взглядом – на весь раскрытый мир.
Он шёл по заброшенной вдоль Реки дороге. Никто не пресекал его путь, никто не выходил ему навстречу.
Поток воды, и стена золотого хлеба. И дивное слово ес-ту-дей, повторенное миллионы раз.Мир возрождался, а он был царствующий в нём. И этот концерт из миллиона скрипок приветствовал его.
И вслед за этим открывающим словом явился голос женский – так пела ему неудержимая Река: «Вот они, умиротворённые, сплетённые, немые – плывут в одном потоке».
А эту песню подхватывал голос мужской, пришедший с под небес: «Всё, непременно будет всё. Вы так близко друг к другу, наконец».
Вот и ночь – находка для философа. Он сел под звездами, и они пришли приветствовать его. Звёзды тоже изливались серебристой мелодией: «Ты взойдёшь по ступенькам в небеса – и она пойдёт вслед за тобой. Звездоподобный, ты пройдёшь и вернёшься вместе с ней».
А когда наступил час предрассветный – замерли все голоса. То ли пред ним, то ли пред звёздами благоговея. «Вот он, пришёл мой Час Быка, – подумал Павел, – час, открывающий Врата». И словно от слов его ударил первый луч – и завершилось время мглы.
Утром Павел вступил в свой эдем. Он проходил по улицам его. Утки, гуси, запах навоза, мычание стада вдалеке – всё это была его обитель.
«Да, это он, тот самый из миров! – про себя воскликнул Павел. – Он уже расцветает из руин, уже набирает обороты».
Он увидел знакомый забор, и ту славную скамейку. Дом и сараи – всё утонуло в буйной зелени эдема.
Павел открыл калитку – дома не было никого. Он пошёл за сараи, на огород. Кукуруза уже вымахала выше роста, трава была ему по грудь. А он оказался таким маленьким в этом лоне.
«Как же здесь тихо», – опять изумился Павел. Словно забыл, что пришёл извне, словно только что вышел из этой зелёной чащи.
Вдруг появился кто-то позади. Она стояла и сияла. Образ светлый и кроткий ждал его в этой тишине. Было чисто – и на земле и в небесах. Они коснулись друг друга, обнялись.
Время весны прошло, наступало плодоносное лето.
