Базиль и я

[b]I
Я дремал. Представлял бабушкин дом в деревне, три туи, заросший пруд, бор за домом и поле: бескрайнее, чистое. Тихий ветерок и крики ласточек, носящихся в вечернем небе. Запах дыма, идущего из почерневшей бани. Старый покосившийся забор, окружённый кустами малины. Речка под холмом. Тарахтящий соседский трактор. 
   «Панаев!» — раздался крик. «Хватит спать на уроке, Панаев!» Я открыл глаза и выпрямился. Это была наша учительница математики — Галина Владимировна. Очень неприятная женщина лет шестидесяти. Её не любила почти вся школа: что ни слово, то упрёк, что ни урок, то тест или самостоятельная, а то и контрольная. Никто не понимал, что творится у неё в голове и есть ли там что-то кроме теорем Виета или косинусов.
   И вообще, зачем последним уроком перед летними каникулами должна быть именно математика? Лично я против наук ничего не имел, но мне было противно постоянно следовать постепенному ходу мысли. Не знаю почему, было проще метаться от одного действия к другому.
   Посмотрел на часы. «Без пяти час! Десять минут и лето!» — радостно повторял я про себя.
   За окном, на футбольном поле, носились первоклашки, что-то кричали, спорили. «А мы должны целый урок МАТЕМАТИКИ сидеть здесь!» — мысленно возмущался я, глядя на часы. Маленькая стрелка неумолимо приближалась к двенадцати, а впереди ещё целых пять минут, которые тянулись бесконечно долго. 
   Галина Владимировна, стоя у доски, что-то объясняла, но её голос звучал как будто издалека.
   Казалось, что весь мир уже живёт летом, наслаждается свободой и радостью, а я застрял в этом душном классе, окружённый формулами и задачами. Здесь, в этом классе, я чувствовал себя пленником, запертым в клетке из учебников и тетрадей. Время словно застыло. Я пытался уловить хоть какую-то искру интереса в словах учительницы, но всё было тщетно. Мои мысли то и дело возвращались к предстоящим каникулам. Как же хотелось, чтобы этот урок закончился поскорее! Но Галина Владимировна продолжала объяснять, а стрелки часов медленно ползли по циферблату.
   Наконец раздался звонок. 
II
   Не прошло и пяти минут, как я вылетел из серого здания школы, которое в этот день было озарено лучами солнца, и направился домой. Было жарко. В пиджаке слегка припекало, но это компенсировал прохладный ветер, который радостно окутал меня и открыл второе дыхание. Берёзы шелестели. Я ускорил шаг, радуясь, что наконец-то смогу сбросить с себя оковы школьных стен. Впереди меня ждал дом — уютное место, где можно было забыть о цифрах и задачах, о строгих учителях и бесконечных тестах. 
   Жил я в пятиэтажке, которых в нашем городе было очень много. На последнем этаже. Окна моей комнаты выходили на противоположный дом. Летом он утопал в зелени, а по вечерам его стена озарялась тёплым светом фонаря.
   Войдя в квартиру, я почувствовал, как напряжение, сковывавшее меня весь день, начинает отпускать. Бросив рюкзак в комнату и не раздеваясь, прошёл на кухню. Мама уже была там и что-то готовила. 
— Привет, мам! — сказал я и потянулся к графину с водой. 
— Привет, — отозвалась она, не отрываясь от нарезки овощей. — Как в школе? 
— Нормально, — допив первый стакан, сказал я. — Но последний урок... 
   Мама усмехнулась. 
— Опять математика? 
— Ага. Галина Владимировна опять замучила своими тестами, хоть сегодня не устроила. 
— Ничего! Завтра к бабушке тебя отвезём, и отдыхай. А математику учить надо!
   Моя мама раньше была учителем математики и относилась к ней очень серьёзно. Сегодня, на моё удивление, она отнеслась к моему заявлению спокойнее, чем обычно (без нравоучений).
   Я пошёл в комнату, включил кассету. Это была моя любимая. Честно сказать, я не знал, что это за мелодия, кто её исполняет, но это было поистине красиво. Фортепиано, гитара, ударные — это было великолепно.
   Я лёг на кровать и уснул.
   Остаток дня я провёл очень быстро, собирая вещи и занимаясь никому не нужной хренью. 
III
   Меня разбудил отец. Было около пяти утра. Яркий оранжевый свет заливал пол, словно жидкое золото, освещая падающие пылинки, танцующие в лучах восходящего светила. Это был тот особенный, утренний свет, который проникал в самую душу, пробуждая к новой жизни.
   Быстро поднявшись, я умылся прохладной водой, чувствуя, как сонливость отступает, уступая место предвкушению поездки. Собрался быстро, почти машинально, мысли уже были далеко, за окном, за пределами душного города. Мы вышли. На лестничной клетке, обшарпанной и тёмной, резко ударил запах перегара — привычное для нашего дома, к сожалению, утреннее амбре. Перед подъездом, словно ожидая нас, стояла бежевая «четвёрка». Машина отца, старая, но надёжная, как и он сам.
   Мы тронулись. В машине царила тишина, прерываемая лишь глухим урчанием двигателя и шорохом шин по асфальту. Отец молча вёл машину, сосредоточенно, руки крепко сжимали руль. Я смотрел в окно, наблюдая, как город медленно растворяется позади, сменяясь пригородными пейзажами. Мимо пролетали деревья, окутанные светом всходящего солнца, их листья казались прозрачными, просвечивающимися насквозь. На небе, рядом с ярко-оранжевым рассветом, висел ещё бледный, белый месяц, словно прощальный привет уходящей ночи. На дороге практически никого не было — лишь редкие машины проносились мимо, как призраки. Вдали, за полем, лежала лёгкая дымка, придавая пейзажу таинственную, немного сказочную атмосферу.
   Я почувствовал облегчение. Город, честно сказать, я недолюбливал. Его суетливая жизнь давила на меня, его грязь и хаос раздражали. Люди, казалось, ещё не оправились от эха девяностых, их лица были застывшими масками усталости и безнадёжности. Весь город, от ветхих домов до разбитых тротуаров, требовал серьёзного ремонта — и не только физического, но и морального.
   Вскоре мы свернули на просёлочную дорогу, асфальт сменился гравием, под колёсами зашуршал щебень. «Ещё несколько километров и деревня!» — повторял я про себя, чувствуя, как напряжение спадает, сменяясь спокойствием. И действительно, скоро показались невысокие деревенские домики, раскинувшиеся среди зелёных холмов, словно оазис спокойствия в бесконечном море бетона и стекла. Запах свежей земли и трав уже чётко чувствовался в машине, смешиваясь с утренней прохладой. Это был запах дома, запах детства, запах свободы.
IV
   Высадив меня на краю деревни, отец развернулся и уехал.
   Деревня ещё спала. Изредка кричали петухи. Не знаю почему, я решил дойти до края холма, на котором стояла деревня. 
   «Заборы старые... Васильев баню построил... Липу срубили... Остановку покрасили... У Кононовых сарай сгорел... Хоть выпендриваться не будут... Яму засыпали...» — думал я.
   Пройдя ещё немного, на небольшом столбе, который предназначался для расклеивания объявлений, я увидел кота. Это был сибиряк с кирпично-красным носом, белой грудью и ярко-зелёными глазами. Он сидел, уставившись на меня. «Здравствуйте», — в замешательстве сказал я, не отрывая от него взгляда и не останавливаясь. Отойдя на несколько метров, я оглянулся — он продолжал пристально смотреть. Затем, не зная, показалось ли мне или нет, я услышал приветствие в свой адрес. Оглянулся. Никого, кроме кота, не было. «Показалось!» — подумал я и продолжил путь. «Не показалось!» — сказал кот. Я снова оглянулся. Плюнул три раза через левое плечо. Пошёл дальше.
   Я проснулся. Машина подъезжала к деревне.
V
 Отец остановился у ворот. Я вышел из машины и вдохнул свежий деревенский воздух. Бабушка уже стояла у калитки и улыбалась. Слегка приобняв, я поцеловал её в макушку, до которой кое-как дотянулся. Отец, сославшись на дела, развернулся и уехал. 
   Бабушка повела меня через огород.
   — А у нас пополнение! — радостно посмотрев на меня, произнесла она.
— И кто-же? — с недоумением спросил я.
— Кот!
— И как назвали?
— Базиль! Такой хороший! Добрый! Мы его в базилике нашли!
   Мы пошли к дому. Это был старый деревянный домик с обклеенными скотчем окнами и почерневшей печной трубой. На пороге сидел Базиль. Это был тот самый кот из моего сна. Точь-в-точь!
   Погладив его, мы зашли в дом. Всё было как раньше. В прихожей, если это помещение можно так назвать, была кухня. Сюда выходила печка, стоял небольшой деревянный столик с советской скатертью и несколько шкафов с разной утварью. По обоим сторонам от печки были двери. Одна — дальняя — в небольшую спальню, вторая — в гостиную, за которой была ещё одна спальня.
   Мы прошли в первую спальню. Под окном стоял столик, чуть дальше — кровать, на стене ковёр, у противоположной стены — шкаф. Всё как было несколько лет назад: тёплое, по-родному.
   — Вот это твоя комната. Располагайся!
   Бабушка вышла. Я осмотрел комнату. Подошёл к окну. Посмотрел на сарай и баню. Затем сел на кровать. «Ссылка! Ссылка подальше от шума, гама и всего плохого...» — с улыбкой проговорил я. «Наконец... Тихая, спокойная жизнь... Жаль, это не на всю оставшуюся жизнь...»
   Базиль зашёл в комнату. Слегка наклонив голову, он посмотрел на меня. Затем обнюхал ноги и запрыгнул на кровать, в то самое место, где солнце уже успело нагреть одеяло. 
   — Надеюсь, ты не говоришь... — поглаживая его по голове, сказал я.
— Надеяться можно на что угодно! — вдруг сказал Базиль.
   От неожиданности я отдёрнул руку и резким движением пересел на край кровати.
   — Ты что? Котов говорящих никогда не видел?
— Вообще-то нет! — слегка неуверенно сказал я.
— Вот и увидел!
   Я молча смотрел на него. Это было неожиданно и нереально. 
   «Как кот может говорить?! Это у меня кукуха, походу, поехала... Или шизофрения...» — подумал я про себя.
   — Шизофрения — это когда всякая дрянь вокруг ползает и голоса в голове слышишь, — сказал он, слегка мурча. — А я рот открываю, так что это говорю я. 
— Э-э-э... Ты и мысли читаешь?!
— Наверное...
   Я сидел в ошеломлении.
   — Это сон... Я сплю... — Я начал щипать себя.
— Не сон! Признай уже, что я говорю, и всё!
   Я сделал вдох, выдох. Посмотрел на Базиля. Он сидел, слегка прищурившись, словно оценивая мою реакцию. 
   Прошло пять минут.
   — Твоя бабушка мне уже всё сказала, — начал Базиль. — О тебе, о твоей жизни. О том, что ты переживаешь.
— Понятно...
— Я вас, людей, иногда не понимаю...
— Это ещё почему?!
— Знаешь, как говорится, человек — это общественное существо, обладающее разумом, сознанием и речью.
   Я помолчал.
   — И что тебя смущает?
— Хм... — Усмехнулся он. — У меня же разум есть! Сознание есть! Речь тоже, просто вы её не понимаете, и в принципе тех, кто вас не понимает, считаете глупыми и... Неразумными...
— Может, ты один такой?
— Ну-у... Воробьи — чирикают, собаки — лают, и вы их не понимаете, это же не значит, что они не умеют говорить. Человек издавна изучал язык других людей, а язык самых близких ему друзей — нет!
— Что значит «близких друзей»?
— Ну! Что тут непонятного?! Язык собак, кошек! Они тебя не предадут! Не отвернутся от тебя!
   Мы сидели молча. Я смотрел на ковёр, висевший на стене, и погружался в его узор. Немного стало жарко, проступила тошнота. Вскоре бабушка позвала завтракать. 
VI
Завтрак был под стать деревне: три небольших сырника со сметаной и чай. Я медленно ел, пытаясь осмыслить всё, что произошло. Базиль сидел напротив, наблюдая за мной с лёгкой улыбкой. 
   — Ну... Чем будешь