ветке... Ты плакал, а я за
дверью сидел. Потом мы боялись показаться твоей матери,
ведь тебе голову перевязали... Бинты в крови... А этот рубец
на ладони — это память о том незабвенном падении с
ве́лика у поворота к булочной на Флотской... Ты, упав,
пропорол руку колючей проволокой... Эх, везло тебе с про-
волоками! Помню, как снова погнали в травмпункт... Весё-
лые были времена, гы-ы! – и Лепестков вновь пригласил
к столу коньячного халдея. Промокнул платком свой лоб.
— Новая игра, господа. Делаем ставки, – повторился дилер.
Но как-то приглушённо в этот раз. Без широкой улыбки
и глядя в глаза Лепесткову, умудрившемуся спустить в ту
ночь почти все свои деньги. Инспектор, всё слышавший и
всё прекрасно понимавший, не мешал исповедоваться по-
сетителю. А тот досаждал:
— А на работе у меня, Дим, одни крысы. Жирные и наглые, –
подвинув с напускным безразличием все свои последние
фишки и машинально сделав ставку, вывел сбивчивый Ле-
пестков. — Я же с Танькой закончил Плешку... Я не гово-
рил разве?.. Ну, мы же с ней в одной группе учились!..
Я в Тора-Банке работаю... Я глава отдела кредитования...
Сложная работа, Дим. Мимо моих маленьких рук прохо-
дят большие суммы. Господи, Димка! Сколько в мире
материальных радостей, в которых я отказываю себе из-за
хорошего воспитания. Иногда я думаю о тех, с кем
работаю... Все они благовидные сволочи и дураки. А дураки,
чтоб ты понимал, — это люди, которые смотрят на жизнь не
так, как я. Иногда мне кажется, что они счастливее меня, –
выводил заплетающимся языком всё ясно соображающий
Лепестков.
Он до поры́ отдавал отчёт каждой своей фразе, каждому
жесту даже тогда, когда приглашал к столу бледного юно-
шу с коньяком.
— Дим, деньги — это пустяк, – Лепестков теперь
искренне не хотел отыгрываться, и ему было наплевать
на все прежние проигрыши, — я, вот, машину продал,
ну и отметив это дело, хрен знает зачем, оказался здесь.
Не помню с кем, с Васькой, кажется... Васька!.. Где Вася?..
Я без Васьки не играю!.. Слушай, Танька ушла к другому,
так на кой ляд мне деньги!.. У неё с новым, говорят, жизнь
в любви и согласии... Без скандалов... Да не бил я Таньку...
Честно, я не дрался почти никогда... Говорят, с ним ей
деньги не нужны... Ничего ей от него не надо, а он и не
даёт!.. А от меня ей всегда что-то было нужно... Я, Димка,
редко пью, но если выпиваю, то от души. Про таких, как я,
говорят: «Без ста граммов — ржавый трактор, выпил — новый
луноход!» – и Лепесток хихикнул. — Деньги, Дим, это мусор.
Но почему-то выбрасывать этот бумажный хлам всегда жалко.
Только не сегодня. На! – и игрок вытряхнул на стол
остававшиеся в кармане фишки, —на ну́жды казино! –
безрассудно-щедрый Лепестков стал застёгивать свой
однобортный пиджак.
Дилер не проронил ни слова, но и к игре не пригласил.
Он смотрел на Лепесткова и не улыбался. На самом деле
Назаров был разговорчивым малым, только не на работе!
Все его мысли струились бурным, но беззвучным потоком
в его голове. Сердце и душа Назарова отзывались нежным
состраданием ко всей спонтанной исповеди Лепесткова.
Он, конечно же, признал своего прежнего дворового прия-
теля и бывшего одноклассника. Узнал в отёкшем лице
Лепесткова черты изменившегося лика мальчишки из своего
двора, где прошло всё его детство. Вспомнил того, с кем
он когда-то — в далёком прошлом — проводил много вре-
мени в подвижных уличных развлечениях и за настольными
играми в уютном доме, ходив к тому в гости. Вспомнил
матчи со старшеклассниками на школьном футбольном поле;
в своей команде Назаров был вратарём. Оставаясь внешне
сдержанным ко всем откровениям нетрезвого посетителя,
внутренне Назаров сочувственно клокотал: всё в нём
закипало, и его эмоции в адрес Серёги Лепестка бурлили.
Назаров был душевным человеком, и он негодовал в себе:
«Бежал бы ты отсюда, Серёга!»
Он охотно дал бы Лепестку номер своего мобильного теле-
фона. Хотел бы встретиться с ним однажды и нагово-
риться обо всём; приехал бы с ним во двор детства, на-
вестив, быть может, кого-нибудь из их общих друзей. Он
сам был не прочь излить свою душу Лепестку, пожаловавшись
на растраченные в казино годы: «Сколько я прозевал, и сколько
ещё проморгаю, вглядываясь в жизнь заспанными глазами!»
Или так: «В мои тридцать восемь лет я держусь на этой про-
клятой работе только благодаря своей молодцеватой внеш-
ности. Я — зави́дно нестареющий малый... Я знаю, как
живётся людям с нетрадиционной...» Но ход мыслей обры-
вался в голове Назарова тогда как его нестерпимо тянуло
обниматься со злополучным игроком. Мечталось взбить его
как перьевую подушку своими длинными руками, похлопать
покатые скруглённые плечи Лепесткова. Дмитрию хотелось
потрепать седые волосы над ушами приятеля, погладить
сальную плешь своими крючковатыми пальцами и поцеловать
его лоб. Но он не мог подчиниться ни одному из своих
эмоциональных порывов. Назаров стоял у стола и привычно
вёл игру. На работе он тщательно придерживался всего
традиционного вообще и старательно следовал своей профес-
сиональной привычке громко возглашать: «Ваши ставки, господа!»
— Ваши ставки, господа. Спасибо. Ставок больше нет! –
он взял со стола все фишки, отданные Лепестковым, однако,
не ввёл тех в игру. Просто отложил их куда-то в сторону,
поняв состояние посетителя.
Лепестков, тяжко поднявшись из-за стола, раскланялся с ди-
лером, кивая куда-то в другую сторону. Он лихо клюнул
подбородком свою грудь и столь же быстро выпрямил шею,
развернувшись корпусом на одеревенелых ногах. Намерева-
ясь отбить чечётку, он только лишь лягнул пол каблуком.
— Пардон, не Сэмми Дэвис нынче, но так могу и врезать! –
и снова пнул паркет.
— Пора бы на свежий воздух, сударь! – произнёс бархатный
голос габаритного человека, подоспевшего на помощь к
инспектору.
Сергей вяло поплыл к выходу, ведомый под руки двумя
мужчинами. Уходя и вполоборота повернув голову, он
озорно произнёс:
— Рад был встретиться с тобой, Дим. Ты не из болтливых,
однако. Понимаю, работа такая... Всё хорошо, – и махнул
рукой. — О, мадам! – развязно обратился он к инспектору,
воздушно чмокнув того через плечо звонким «м-мэ!» — вы
тоже служите сатане! Ай-ай-ай, не хорошо! А я отменно
считаю и вычислил сумму всех чисел на колесе вашей
чёртовой рулетки: число зверя!
Сделав несколько шагов и одёргиваемый охранником, банкир
у самого выхода из зала выпалил в ухо инспектору:
— А из банка, Дим, я уволился. Или меня уволили, хе!
Не всё ли равно, впрочем?! Да… И карты ваши — дерьмо!
Один обман! Ду́рите пролетариат, Димка!
— Всегда вам рады. Приходите снова! – мигом отозвался
Назаров, выдав вдогонку Лепестку изжёванную фразу. И
проводил взглядом квадратный выбритый затылок Сергея,
убранный кожными складками.
Инспектор с охранником выпроводили тёпленького гостя.
Дилер, ни разу не улыбнувшись, смотрел ему вслед.
Как и потом поглядывал на дверной проём, в котором растаял
тучный приятель детства — Серёга Лепесток в своём пиджаке
над несвежей сорочкой, в петле оранжевого галстука, ослабившего
свою удушающую хватку. На краю стола Назаров вдруг заметил
забытый игроком платок в крупную клетку; протянул руку и взял
его, спрятав под стол.
— Долдонил, как старый во́рон: «Ничего кроме фишек на
столе, господа!» – ругал себя Назаров. И вдруг расчувство-
вался. Тощий инспектор, вернувшись в зал, покосился на
коллегу; лицо Назарова виделось ему опрокинутым и искажён-
ным; приметил знакомую чёлку над челом дилера — она как-то
раздвоилась, а старый шрам над бровью стал более заметен.
Румянец на щеках поблек, но капли пота сильнее проступили в
складках лба Назарова. Крупные губы потеряли прежнюю
влажность и стали подвижными. Глаза увлажнились. Усики
запрыгали, а галстук-бабочка над кадыком подрагивал чаще.
