Брендон тут же подошёл, знаками показав, что нужно открыть багажное отделение. Сезар сунул Брендону шлем, показав, как надеть, хотя тот знал это и сам. Теперь они могли переговариваться в гуле винта.
– Открой кормовой отсек, я с Ричардом полечу там!
Сезар кивнул:
– Что с ним? Он без сознания? – им всё равно приходилось практически кричать.
– Я вкатил ему двойную дозу обезболивающего, и он отключился. Дышит, вроде, нормально… Рука вот только мне не нравится – видишь, ниже жгута уже вся багровая! И начала распухать!
– Да, выглядит паршиво! Залезайте! – Сезар открыл и откинул люк, – Постараюсь побыстрее! Пристегни его… И сам!
Дэйв уже залез в кабину, на место второго пилота. Молодец. Всё сделал, как надо.
Не паниковал, не задавал ненужных вопросов. Настоящий сын морпеха.
Брендон снова пощупал пульс Ричарда. Учащённый, несмотря на укол, но наполненный. Видать, всё же зараза не успела дойти до перетяжки.
– Готовы? – вопрос совпал с повышением тона мотора. Сезар собирался взлететь.
– Да! Мы… уже пристёгнуты! Давай!
Винтокрылая машина приподняла корму, и стремительно взмыла в небо, оставив позади чернеющее жерло карстовой пещеры. Сезар, обожавший скорость и перегрузки, старался не переусердствовать – на борту пациент! – но и не мешкать.
Долорес (для друзей – Дорис) Пауэлл привстала на носки, подняв руками кверху длинные шелковистые локоны, и став вполоборота к зеркалу. Лукавый взгляд из-под густых бровей, заманчиво-загадочная, словно приглашающая к более серьёзным действиям, полуулыбка…
Нет, такая причёска не смотрится. Лучше, когда чёрные, словно пространство Вселенной, густые и вьющиеся от природы волосы мягкими волнами обтекают её маленькую головку, и струятся по плечам и спине.
Зеркало, её лучший друг, подтвердило, что – да, она неотразима!
Отлично. Билли не спастись!
Сегодня в Лагере танцы, и уж она не забудет надеть лучшее платье. (Да, платье! А не эти, уродующие её фигуру в нижней части, дурацкие джинсы, и дебильный топчик, не столько скрывающий, сколько выставляющий грудь… Именно этим приёмом без зазрения совести пользовалась её «лучшая» подруга и конкурентка Мария, тоже положившая глаз на самого симпатичного парня.)
Грудь у Марии и вправду, черти её задери, выдающаяся… Не то, что у неё. Хм.
Ну и наплевать – недаром же Билли сам сказал ей дня три назад, что грудь – это нечто, помещающееся в руке. А всё остальное – вымя!
Она тогда так смеялась, представив, как Марию доят… Но потом, когда представила, что Марию доит Билли, смех несколько поутих.
Нет, без всякого сомненья, её фигуру лучше подчёркивает именно платье! Оно придаёт… э-э… женственности (А проще говоря – сексапильности!) её бесподобно округлой попке!
То, что не выставлено напоказ, а как бы слегка запрятано, всегда заставляет работать мужское воображение! Поэтому идиотка эта Мария, носящаяся со своими сиськами, как дурень с писаной торбой, и трясущая ими перед парнями с шахты. Хотелось бы посмотреть на предметы её гордости, когда их хозяйке будет за пятьдесят! И-хи-хи!..
Нет, платье сидит хорошо. Правильно она сделала, что не стала ушивать его. Свободная талия выглядит загадочней, и тоньше, чем обтянутая. Да и потеть так она будет не столь сильно.
Очередной полуоборот перед зеркалом был прерван диким криком. Да нет, не криком: диким визгом!
Визжал ребёнок. Причём так, словно ему жутко больно! Так кричала Этель, когда сломала руку!
Долорес как была, босиком, подскочила к окну.
Господи!..
Кажется маленькую Дину кто-то укусил – вон, эта машущая радужными прозрачными крылышками дрянь летает над малышкой, корчащейся в пыли!
Да что же это такое!..
А-а, наверное, оттаяли и повылетали местные пчёлы и осы, и прочая мерзкая летучая гадость! Ну ничего – её папочка как раз против таких кое-что припас! Сейчас…
Всунув ноги в шлёпки, и с огромным баллончиком аэрозоля в руке она отважно выбежала на главную дорогу Лагеря, и в две секунды домчалась до всё ещё бившейся и кричавшей девочки.
Мерзкую жужжащую тварюгу, всё ещё кружившую над ней, Дорис сходу обдала мощным облаком пестицида из баллончика.
Ага, не нравится!
Здоровенный жёлто-коричневый шершень шлёпнулся на землю, сразу перестав жужжать, и принялся в корчах извиваться – на краю сознания мелькнула мысль, что вот теперь он с Диной в расчёте. Нет, в расчёте они будут, когда… Во избежание дальнейших неприятностей, она с омерзением наступила на насекомое. Раздался противный хруст – словно треснул по шву пакет с мусором… Вот теперь – в расчете!
Внезапно со стороны шахты донеслись ещё крики боли и отчаяния – от их пронизанного ужасом тембра и невероятной дикости случившегося просто сжималось сердце!
Неужели укусили ещё кого-то?! Похоже, что так! И – не одного!..
Но что же с девочкой?! Почему она до сих пор продолжает извиваться в пыли и кричать так, что даже непонятно, когда она вдыхает для очередного раздирающего слух и душу, вопля?! Чёрт! Надо было захватить аптечку! Но куда же её укусило? Может, возможно яд как-то… высосать?
Дорис опустилась на колени, и попробовала приподнять и осмотреть крохотное тельце. К ним уже бежали и другие женщины, бросившие все дела, и поражённые дикими криками, раздававшимися теперь из разных концов Лагеря…
И это было последнее, что Дорис запомнила.
С неба словно пошёл янтарный дождь.
Дождь из насекомых!
Первое же ужалило её в шею.
После этого в её голове не осталось ничего, кроме мысли о том, как же убрать эту невыносимую, поистине адскую, жгучую боль!..
– Так, говоришь, существа, которое его ужалило, ты сам не видел? – голос Керка Ригана, официального начальника Лагеря, звучал традиционно спокойно. Злые языки утверждали, что точно так же он выглядел и говорил даже после крушения Корабля, в котором летела его тридцатилетняя дочь с мужем и внучкой…
Что в глазах Брендона, да и всей мужской половины Лагеря являлось не показателем бессердечия, а признаком сильной воли и отличного самообладания. И только повышало их уважение к Керку. На мнение же женской половины суровым и неразговорчивым пионерам-колонизаторам было практически наплевать: не домохозяйки отвечали за выживание и нормальную работу Колонии на планете.
– Нет. Я посчитал опасным соваться туда самому. Поэтому просто перетянул горловину, и засунул в пластиковый мешок. Он из кевлита, так что выдержит любой укус.
– Хорошо. – хорошего в этом ничего не было, но Керк был доволен тем, что Брендон везёт опасного врага обезвреженным. На этой планете таких найдётся наверняка ещё немало, и способы борьбы, и противоядия только предстоит ещё разработать. И чем быстрее они начнут, тем лучше. – Ничего больше малышу не вкалывай, и следи за пульсом и дыханием. А то автодоктор у Сезара сломан. А Гарри и Чед сейчас у Гряды, так что послать за вами было некого.
– Понял. – лица Керка Брендон не видел, так как видеомонитор имелся только в кабине, но он и так знал, что никаких эмоций там всё равно не проступило бы. Слышимость через шлем была хорошей: ещё бы! До лагеря – уже не больше километра! – Дышит он нормально, спит крепко. Пульс такой же: восемьдесят пять – девяносто… А вот рука выглядит всё хуже. Уже почти фиолетовая. И раздулась. – Брэндон, ощущая, как подступает тошнота, сглотнул. Стал дышать чаще, отведя взгляд.
Сейчас, когда шок и необходимость быстрых и чётких действий осталась позади, происшедшее сказалось на нём не лучшим образом.
Сердце словно сжимала чья-то холодная рука. Липкий пот струился по спине, шее, лицу, и капал с подбородка. Самые же страшные эмоции вызывала картина предстоящей разборки с женой.
Шайна никогда не простит ему, что он оставил их маленького сына одного…
Умеет она подавлять его способности к оправданию! Разумеется: ведь он – не Тимански. Тот, небось, на все выпады Шайны мог позволить себе только посмеиваться в усы, а все дискуссии заканчивать шлепком по симпатичному задку.
Вот на этот-то задок…
Эх, да что говорить – знал, на что шёл!..
Док Леонель Надаль закусил губу. Что само по себе было плохим признаком.
Они вчетвером стояли вокруг прозрачного отсека автодоктора, отделённые от неподвижного обнажённого Ричарда могучим бронестеклом. Сканнеры и манипуляторы уже вернулись в свои ниши, и тело от этого казалось ещё меньше и беззащитней.
Бледный Брендон всё так же обливался потом, наполняя помещение медотсека его острым запахом. Керк Риган сосредоточенно рассматривал снимки, сделанные сканнером: по долгу службы он часто сталкивался с травмами людей и поломками машин, так что был вполне компетентен в ремонте и того и другого.
Учёный-биолог Лагеря, Натан Гильденштерн, молодой мужчина лет двадцати пяти, только-только из университета, волновался так, что руки заметно дрожали. Ещё бы – ему предстояло дать заключение по той твари, что нанесла столь тяжкие повреждения всего одним
