Федя. Федька... Мой друг, бывший одноклассник, сосед по дому да и просто хороший парень. Вместе мы учились в музыкальной школе по классу флейты, вместе играли в детском симфоническом оркестре. Вместе мечтали стать флейтистами. Но он, в отличие от меня, воплотил в жизнь нашу детскую мечту, став штатным музыкантом оркестра нашего театра оперы и балета.
Как я гордился своим другом! Профессиональные флейтисты — «товар» штучный. Однако даже диплом консерватории не гарантия устройства на работу в один из двух главных симфонических оркестров города — оперного театра или филармонии. Феде в своё время повезло: ему удалось попасть в штат оперного сразу после окончания музыкального училища — талант, что и говорить! Тем не менее, мы не раз ему говорили: подумай про консерваторию. Он в ответ: «А зачем?» На первый взгляд, действительно — зачем? Статус штатного музыканта оркестра театра достигнут. Но ведь жесткую конкуренцию среди музыкантов никто не отменял: консерватории выпускают специалистов ежегодно, приезжают соискатели из других городов. Поэтому наличие консерваторского диплома — весомый козырь.
Я часто посещал его спектакли, стараясь брать билеты на места, с которых лучше всего видно оркестровую яму. Наблюдал: сейчас Федя помнет губы, вдохнет воздух. Вот он концентрируется, а вот, отыграв соло или сложную часть партии, передыхает. И выглядел Федя подстать исполняемой им прекрасной музыке: чувственное выразительное лицо, обрамленное немного вьющимися волосами, длинные тонкие пальцы. В таинственном полумраке оркестровой ямы, в мягкой подсветке театрального пюпитра… Шопен! Вылитый молодой Шопен, думалось мне, глядя на него.
Мне всегда немного обидно за музыкантов, сидящих внизу, перед сценой. Исполняемые ими музыкальные партии не менее сложны, чем партии театральных оперных или балетных прим, однако овации, букеты цветов достаются тем, кто наверху, на ярко освещенной сцене. И максимум, чего удостаиваются оркестранты — вежливые аплодисменты, когда их, скромных тружеников Мельпомены, легким мановением рук дирижер поднимает со своих сидений.
И вот однажды появилась Она… Новая скрипачка Любочка Клюева. Федя сразу же обратил на нее внимание. Как выяснилось позже, Любочка и сама в свой первый спектакль на новом рабочем месте в паузах любовалась изысканным богемным обликом незнакомого флейтиста, так похожего на молодого Шопена. На следующий день после репетиции Федя предложил ей прогуляться. И понеслось!.. Стояли погожие апрельские деньки, наконец-то пожаловало долгожданное тепло! Бодрил опьяняющий запах непросохшей земли и талого снега, набухали почки на деревьях, журчали ручейки, задорно чирикали синички. Люди, сбросив ненавистную зимнюю «лягушачью кожу», стали чаще улыбаться и, жмурясь, радостно подставляли застенчивому весеннему солнышку побелевшие за зиму лица. А из открытых окон повсюду неслась популярная тогда песня Аллы Пугачевой: «Знаю, милый, знаю, что с тобой…» Трещал, отчаливая в небытие, потемневший лед на реке, и старинный весенний город дарил им своё неповторимое очарование…
На четвертый день знакомства Федя сделал ей предложение. Через неделю оно было принято. Заявление в ЗАГС сопровождало ходатайство администрации оперного театра с просьбой ускорить процедуру официальной регистрации брака: через месяц с небольшим предстоял отъезд театра на летние гастроли. Причем судьба приготовила счастливой молодой паре роскошный подарок — первым городом гастрольного тура значился Сочи. Всего через месяц как только счастливые влюбленные впервые увидали друг друга, они официально стали мужем и женой. Я был свидетелем на их веселой музыкальной свадьбе: больше половины приглашенных составляли коллеги-оркестранты, пребывавшие в радостном предвкушении скорых гастролей. Они обычно длились июнь-июль, в августе отпуска, в сентябре — открытие нового театрального сезона.
Я заехал к Клюевым проводить на вокзал Федю и Любочку. Тихо присел в уголке, чтоб не мешать сборам и не усугублять легкую нервозность, обычно возникающую в такие моменты у женщин. И вдруг заметил, насколько неумело Любочка складывает вещи и пакует их в чемодан. А тут Федька под руку, мол, давай быстрей! Цыкнув на него, она позвала маму. Разгоряченная мама прискакала с кухни (собирала им в дорогу печеное-жареное) и, буркнув дочери «отойди!», в несколько движений всё ловко уложила. Щёлкнули замки чемоданов — в путь! А на перроне вокзала уже вовсю бурлил радостно возбужденный, весело гогочущий театральный люд. Все восторженно поприветствовали молодую чету оркестрантов, и по вагонам! С завистью вздохнув, я помахал вслед уходящему поезду. Вот, думаю, счастливый Федька: искусство, театр, молодая жена, медовый месяц, гастроли, Сочи… М-да, начиналось всё более чем романтично и красиво.
Почему я вспомнил эпизод сборов? Потому что подмеченная мною неумелость Любочки, имела в дальнейшем, к сожалению, свои последствия. Дело в том, что ее мама с детства решительно ограждала способную к музыке дочь от хозяйственных домашних дел, оберегая ее руки. Руки скрипачки! Идеально приспособленные к музицированию, они совершенно не годились для исполнения домашней бытовой рутины. Поэтому полноправной хозяйкой в доме была мама Любочки, с которой она никак не желала расставаться. А ровно через девять месяцев молодая семья пополнилась дочуркой.
И вот представьте себе: двухкомнатная квартирка в типовой девятиэтажке, в ней родители Любочки, ее младший брат, сами молодожены и маленький ребенок. К тому же, мама Любочки на зиму забирала своих стареньких родителей из деревни. Федя не раз предлагал переехать к нему: он тоже жил в двухкомнатной «хрущевке» с матерью и бабушкой. Однако свекровь — не мать, Любочка это прекрасно осознавала. Тогда Федя, казалось, нашел компромиссный вариант: профком театра пообещал ему комнату в театральном общежитии, да еще рядом с местом работы. Это было очень удобно, учитывая, что добираться домой после вечерних спектаклей, особенно зимой или в непогоду — удовольствие ниже среднего. Любочка поначалу согласилась, но, в итоге, желание иметь под боком мамочку перевесило всё. Однако первые годы совместной супружеской жизни пылкие чувства молодоженов побеждали все жизненные невзгоды и неурядицы. Но, как это часто бывает, лишь до поры до времени.
А тут пожаловала горбачевская Перестройка с ее «новым мЫшлением» и политикой гласности.
Любой творческий коллектив, театр, актерская студия — это зачастую склочный гадючник, почти во всех подобных сообществах царит жесткий диктат его лидера. Главный дирижер — не только душа оркестра, автор воплощения музыкального замысла композитора, оставившего своё наследие в виде немых нотных знаков много лет назад, но и «удельный князь» своей музыкальной вотчины. От него и только от него зависит распределение партитурных ролей среди оркестрантов — ни директор театра, ни художественный руководитель, ни главный балетмейстер в его «кухню» не суются. Особенно это заметно по струнникам — скрипачам и виолончелистам: чем ближе сидят они к дирижеру, тем выше их оркестровая ставка. Однако дирижер еще и «хирург», когда приходится давать отставку подрастерявшим профессиональную форму музыкантам, или когда на очередном прослушивании новый соискатель оказывается сильнее штатного оркестранта.
При любом руководителе всегда возникает группа приближенных, обласканная его вниманием и жаждущая привилегий, ролей, партий. В другие времена народ бы, возможно, «безмолвствовал», максимум, недовольно роптал. Федю избрали на должность секретаря бюро комсомола оркестра, и он, почувствовав «силу в руках», восстал против несправедливого, по его и некоторых других музыкантов мнению, распределения партий и, как следствие, финансового вознаграждения. И в «новые времена» это вовсе не выглядело авантюрой. По крайней мере, так казалось «бузотерам» - «дух Перестройки», язви ее... Коллектив оркестра раскололся: одни поддерживали Федю (их было меньшинство), другие нет.
Тяжба длилась довольно долго, пока не вышла на уровень партхозактива театра. Федя поставил вопрос ребром, энергично озвучив свои требования, супруга Любочка его горячо поддержала. Главный дирижер аргументированно оппонировал. И как бы между прочим, отметил, что уважаемый комсорг, несмотря на его общественную активность, не имеет высшего музыкального образования, что существенно ослабило позицию Феди. В итоге, его вежливо попросили написать заявление об увольнении по собственному желанию.
«Потом пришли иные рубежи...» Федя хватался за всё, лишь бы заработать. О театре отзывался пренебрежительно, воскрешая сюжет басни Крылова «Лисица и виноград».
Ещё учась в музучилище, он купил у кого-то по дешевке видавший виды, малость помятый тромбон, и, освоив его на досуге, подрабатывал на похоронах. Да, я уже очень давно не слышу этих ужасных, рвущих душу звуков труб, издевающихся над второй сонатой си-бемоль минор Шопена. Никогда не понимал и без того убитых горем людей желания нанять похоронный оркестр, но тогда так, увы, было принято. Конечно, когда хоронили генсеков, и негромко фоном играл высокопрофессиональный духовой оркестр, это выглядело торжественно и даже как-то светло.. Но когда за обычной похоронной процессией ковыляла компания из шести-семи потрепанных мужичков с позеленевшими от времени и дождей, давно не чистившимися медными инструментами… Особенно «впечатлял» бредущий последним чувак с большим барабаном с почерневшей перепонкой и тарелкой сверху: он, похоже, начинал поминать усопшего раньше всех. Ну а что? Не на параде же, такт держать не обязательно. Недаром, у музыкантов-лабухов подобное занятие именовалось «халтурой».
[justify]Спрашивал Федю, а кто эти люди? Да разные, говорит. Кое-кто из них даже бывшие зеки, но все — лабухи, списанные музыканты. С ними, мол, никогда особо не сближался: отыграю, получу бабки - и ходу. Они не
