- Братья солдаты, переходите на нашу сторону! Мы братья!Разве Вам мало мучений и самодурства ваших начальников и командиров? А что если они прикажут стрелять? И куда Вы потом совесть свою повесите? В Храмы пойдёте отмаливать свои кровавые грехи? Одумайтесь, пока не поздно! Братья!Складывайте оружие и идите к нам други!
Добавляя со смехом: " Идите к нам, а то отморозите свои причиндалы и жёны не примут боле вас к себе. Дружный хохот раздался вокруг, и в солдатских рядах и толпы. Взбешённый офицер громко скомандовал:" Отставить разговорчики", но в гуле хохота его мало кто расслышал. И вынув саблю, тот погрозил ею толпе. Подбежавший к нему младший чин, откозыряв на его приказ побежал исполнять полученное задание.
Некоторые из толпы кричали, что солдаты продали Россию, и что они стали кровавыми опричниками и холуями государя. Долой ограды братья! Солдаты, други! Дайте пройти к Царю! Кричал народ очень дружно, а по происшествии часа, продрогший от холода, и уже сильно озлобленный от противостояния и грубых ответах солдат, так же злых от надоевшего стояния, и желавших вернуться в казармы, он неожиданно стал под напором задних рядов толпы, непроизвольно давить на ряды солдат. Те схватились и выставили штыки в сторону напиравших. Толпа отпрянула от них. Я, стоявший тут же, постарался хоть как-то успокоить кричавших: Господа, рабочие, товарищи солдаты, не надо поддаваться на провокации охранки, это всё специально разыгранный спектакль. Где Ваш Гапон? Увидев, что эти слова, хоть как-то успокоили людей, я, воспользовавшись моментом, попытался выйти и пробиться из первых рядов к выходу с площади, что было для меня крайне тяжко и затруднительно при таком огромном столпотворении. Услышав, уже издали, как прапорщик заорал очевидно на толпу:
- Не прите так сильно, давить не позволим! Назад сволочи! Стрелять будем господа. Уберите портреты императора и иконы. Что Вы себя позорите богохульники, мерзавцы. Детей-то зачем привели? Поморозите. Нет Царя здесь. У меня есть приказ стрелять!
Ряды напиравших, как-то враз отпрянули и успокоенно остановились, даже притихли.
Один старший офицер вышел из солдатских рядов и крикнул озлобленно и гневно:
- Убирайтесь черти по домам. Граждане, господа,рабочие и жители! Расходитесь, не надо бунтовать! Если бы Вы были нужны императору, он бы соизволил Вас принять. Будьте людьми, не давайте нам применить силу против вас! Что Вы себе позволяете?
Но народ, веривший в царя, как в Бога, всё кричал:
- Мы к Царю! Родимые! Дайте пройти нам православные к нашему батюшке Охранителю!
Князю показалось, что толпа всё более становилась озлобленной из-за своего очевидного бессилия, холода и хлынувшего от Невы, внезапно сильного холодного ветра. Хоругви в руках нескольких впереди стоящих, что мне хорошо было видно, развевались как Знамёна. Даже Иконы, поднятые над головой женщинами, заиндевели на холоде и стали вовсе не различимы и не разглядываемы, словно в тумане скрылись от буйства происходящего беззакония, словно сам Бог прикрыл их Лики от кощунства Царя. Отступивших от силы воинства рабочим, отпрянувших было от штыков в первые минуты, толпой вернулись, и их первым рядам даже удалось дойти до площади и выйти на неё вновь, когда в толпе народа услышали, сквозь внезапно возникшую тишину и безмолвие, слова военных, когда раздалась команда офицера Феоктистова:
- Последний раз просим разойтись, иначе пеняйте на себя.
Гапон, стоявший поодаль, только рассмеялся и призвал не поддаваться на провокации военных. И тут началось! По взмаху руки офицера и его команде:
- Беглым, по бунтовщикам, огонь!
Солдаты, по команде вскинувшие винтовки со штыками к плечу, одновременно грянули залпы, правда в первый раз никого не задев, очевидно заряды были холостыми. Растерянные офицеры,побежали по рядам с криками и бранью приказали сомкнуть ряды.
После новой команды винтовки со штыками перестали колыхаться в руках солдат и грянул поражающий залп. Здесь стрельба перешла в бойню, первыми попадали, как срезанная трава косой, женщины с иконами и рабочий с хоругви. После ряда выстрелов, появились казаки в первых рядах строя солдат. Толпа заголосила от ужаса, когда казаки с шашками на голо врезались в ряды демонстрантов и стали плетьми и шашками рубить рабочих и всех, кто попался им под руку. Их лошади сшибали и топтали копытами каждого, кто был на их пути, вольно или невольно. Гапон, как говорят свидетели, сам я его ни разу так и не увидел, скрылся в толпе. Окровавленные шашки мелькали как молнии над головами упавших. Офицеры из револьверов добивали раненых. Я видел, как упал и старик, которого я до этого видел в первых рядах, с огромной седою бородой и головой как лунь. Он, пытавшийся что-то объяснить офицеру, о непозволительности таких действии солдат, что здесь же женщины и дети. Как Вы можете? Бога не боитесь? Это не позволительно для вас ваше благородие. Старик был расстрелян тут же,этим мерзавцем с георгием на груди, без жалости и объяснений всех обстоятельств. Имя убитого,я его познал лишь потом, когда были похороны.Звали его Шалевич Николай Викторович, местный портной, еврей.
В это время мне удалось вырваться из толпы и этого ужаса. Но казаки, пробивая ряды толпы лошадьми, разделили толпы на малые части прижимая их к стенам домов и нанося удары яростно и с какой-то дикой ненавистью к народу.Я оказался в одной из толп. Вдруг из толпы рабочих послышались выстрелы, это пробились к ним их товарищи и стали отбиваться от казаков, прикрывая женщин и детей своим телом, многие полегли тут же, ибо силы были не равны. Что могла сделать безоружная толпа против войск. Мне, случайному свидетелю было жутко от дикости и зверства казаков. К такому, никто конечно не был готов, и всеобщая растерянность, а потом и паника захлестнула толпы народа. Люди бежали по трупам, по упавшим и убитым рабочим, женщинам, детям, забыв о совести и человечности. Звериный оскал дикого страха и безумства, обозначил грани человека и животного. Одна девочка с матушкой стояли в странном для меня оцепенении, ибо мать прекрасно понимала, что от казаков не убежать, и она лишь закрывала в своих объятиях своё дитя. Приблизившийся к ней в плотную есаул, улыбаясь взмахнул плетью и ударил ей прямо по молодому красивому лицу ангела, сразу появившаяся и хлынувшая из рассечённой брови и щеки кровь, лишь добавила ярости богоотступнику, а его товарищ уже попытался ударить на отмашь шашкой, но я выхватив пистолет выстрелил в него, уже не думая ни о чём, лишь бы спасти и оградить от явной гибели дитя с женщиной. Второй мерзавец,Гамов, своим ярым взглядом, лишь взглянув на меня отпрял, видно понял что я выстрелю и в него. Обернувшись крикнул: - ну барин, зачем вы так? И исчез быстро ускакав очевидно за следующей жертвой. Я был в полном оцепенении, ибо всегда понимал и уважал это сословие казаков за их отчаянную храбрость и верность императорской семье, не единожды воевал вместе с ними против врага. Тут до меня дошло, что надобно уводить куда либо даму с поля бойни, когда услышал, что меня зовут. Это оказался владелец небольшого магазина, или палатки, не помню точно, ибо был вне разума, и как во сне. Одно дело война, другое убийство собственного народа, и кем, своим государем. Недалеко ушёл Николай II, от предка. Крики и зов незнакомца были настойчивее и настойчивее. Очевидно он понял, что я теряю разум от произошедшего ужаса смерти,промелькнувшей совсем рядом со мной. А он всё мне, оглохшему, кричал:
- Барин! Сигай ко мне и даму свою тащите. Быстрее, вон уже солдаты вновь подняли винтовки. Казаки отхлынули, значит будут стрелять вновь. Барин, да ты оглох что ли? Он выбежал и оттолкнув меня к лавке, схватил женщину с дитя и подталкивая их, затащил со мною в подвал. Лязгнул замок и всё остальное было, как во сне. Плохо помню. Очнулся я от пережитого, лишь когда он дал мне выпить стакан смирновской водки. Прямо впихнув его мне в глотку. Я, не привыкший к такому обращению и упёртости, вынуждено смолчал, и не зря. От жгучего напитка, я очнулся, явно придя в себя и осмотрелся более внимательно, но это было уже потом, когда всё стихло на площади. Женщина на радостях обнимала дочку, а потом и нас.При этом она лепетала:
- Вы господа, отныне мне родня и Ангелы хранители! И вдруг разрыдалась...
Из подвала, хотя он был глубокий, всё таки были слышны многоголосие выстрелов и крики о помощи. Впрочем они вскоре затихли. Как я позже узнал, от одного участника демонстрации, в своих требованиях рабочие, перешли грань дозволенного и как результат месть и ненависть солдат к ним, они это добивали раненых на улице.
Женщина с ребёнком задремали и затихли, боясь чтобы их не схватили жандармы, уже рыскавшие по городу в поисках участников выступления рабочих столицы...
Вернулся князь в свою усадьбу Иваньково, лишь через неделю.Своей обязанностью он сделал помощь семьям рабочих, оставшихся без кормильца. Для этих целей от передал в рабочие комитеты пятьсот рублей. На одних похоронах, он увидел свою даму с девочкой семи лет, которых спас в тот роковой день. Как оказалось, она была женою одного из рабочих Путиловского завода, Смирнова Виктора Афанасьевича,только оформившегося в литейный цех механиком,и сопровождала его в тот день при передаче петиции. Шла как на праздник, ведь они все шли к самому Царю, и не одна она. Они, только переехавшие в столицу из Вятки, ожидали прибавления в семействе и радовались любому общению с мастерами и рабочими завода.Как говорил ей супруг:
"- Умейте радоваться в жизни всему, что нас окружает, ибо это и есть истина нашего бытия моя дорогая супруга."
[justify]На кладбище она была с дочерью,которая шла рядом держа мать за руку, словно боялась вновь остаться одна. Матушка, одетая в чёрном платье из шерстяной ткани и накинутой на плечи заячьей шубки,была в чёрной меховой шляпке с длинной чёрной вуалью. Князь не решился к ней подойти и уехал с кладбища сразу, как только закончилась траурная церемония и отпевание рабочих.Хотя,как отметил князь, многие присутствующие
