Только голова сильно болит и часто мучает бессонница.
Владимир Кезефиров перевернул страницу. На ней и на остальных страницах уже шариковой ручкой писала женщина о болезнях дочерей, об их учебе в школе, об их замужестве, о своей болезни лёгких, рецепт засолки огурцов, о ценах на хлеб, яйца, молоко.
– Литр молока 1984 году стоил в магазине тридцать копеек. Батон белого хлеба тринадцать копеек, сахарный песок девяносто копеек та же цена была у десятка яиц, – прочитал Владимир Кезефиров и закрыл тетрадь.
– Как видишь, мало, мало информации о твоём родственнике, – подвела итог Полина.
– Дневник Ивана Кезефирова возможно всё же до сих пор лежит в какой-то стене дома полицмейстера, – сказал Владимир Кезефиров. – Я пойду и поищу его, пока дом не развалился полностью.
– Я пойду с тобой, – почувствовав участие в важном событии, объявила Полина и положила руку на колено Владимира Кезефирова.
Узнав о планах Полины и её жениха, Прокуцев отпрянул от двери музея и шустро зашагал к Гороховому переулку.
В это время экспонаты музея засвидетельствовали объятье Полины и Владимира Кезефирова, их робкий поцелуй, а потом диалог:
– Ты женат?
– Нет.
– Женщины у тебя были?
– Зачем тебе это знать?
– И правда – незачем, – согласилась Полина и скрылась с Владимиром Кезефировым в комнате, где хранился огромный сундук, укрытый шкурой лося.
5
Семён Аркадьевич Иванов подмёл Гороховый переулок, собрал мусор в чёрный пластиковый мешок и пошёл домой. Возле невысокой чугунной ограды перед домом номер двенадцать он столкнулся с Прокуцевым и услышал:
– Я видел московского жениха. Он длинней меня, сволочь, весь из себя, но я его обломаю! Он сейчас с твоей Полинкой припрётся сюда искать дневник какого-то Ивана Кезефирова!
Сытое лицо Прокурцева покрывали розовые пятна. Из-за быстрой ходьбы дыхание его было шумным и частым. Взгляд его маленьких глаз напугал бы на ночной улице одинокую женщину до полусмерти.
– Оставь мою Полинушку в покое, – сурово потребовал Семён Аркадьевич. – У тебя же итак баб полно – так живи и радуйся.
– С ними скучно в постели. Вот твоя Полинка другое дело, она так вертится …, – сказал Прокуцев и, чмокая губами, закатил глаза.
– Найди себе не замужнюю! – воскликнул Семён Аркадьевич.
– Издеваешься, старый?! Где её найдешь?! Все девчонки после школы сваливают из нашего городка! – отозвался Прокуцев, прошмыгнул между приоткрытых створок чугунных ворот, свернул за угол заброшенного дома и скрылся в проломе стены.
Семён Аркадьевич уверился, что Андрюха Прокурцев обязательно доставит серьёзные неприятности Полинушке и терапевту из Москвы, и решительно приблизился к оконному проёму на первом этаже заброшенного дома.
– Андрюха, что ты творишь?! – увидев, что Прокуцев откладывает из кучи мусора обломки кирпичей, воскликнул он. – Перестань!
– Заткнись, старый придурок. Или я сначала тебя покалечу, а потом московского жениха! – прокричал Прокуцев и замахнулся половинкой кирпича.
И тут от злобного крика его или от ветхости потолок и межкомнатная кирпичная перегородка рухнули на Прокуцева.
Интуиция шахтёра заставила Семёна Аркадьевича отбежать за ворота в чугунной ограде. И вовремя – наружные стены дома сложились с ужасным грохотом и образовали конусную груду из кирпича, досок и гнутых листов ржавого кровельного железа. Облако красновато-белой пыли поднялось и медленно осело на асфальт переулка, на Семёна Аркадьевича. Процесс разрушения дома отчётливо напомнил ему, как подростком, играя с Иваном Бабуловым в прятки, в одной из выселенных комнат обнаружил в расщелине стены тетрадь с рисунками трав и формулами. Были на страницах тетради и строчки из слов, но их он не смог разобрать смысл написанного. Потом они с Иваном Бабуловым сделали из страниц тетради голубей и запустили их с крыши выселенного дома. На крыле одного из бумажных голубей была карандашная надпись: Иван Кезефировъ. 1917 год.
Мужской возглас отчаянья: – Опоздали! – вернул Семёна Аркадьевича в реальность.
– Папа, ты в порядке? На тебе лица нет! – Полина подбежала и приобняла отца за плечи, не обращая внимание, что его спецовка в красноватой пыли.
– Я в порядке, а вот дом …, – отозвался Семён Аркадьевич и решил не упоминать о гибели Прокуцева, которой был доволен.
– Всё равно я буду искать дневник своего родственника. Я разберу кирпичи, – твёрдо сказал Владимир Кезефиров. – Мне в Москве без травяного сбора от цирроза печени не заработать денег.
– Я помогу тебе, – пообещала Полина. – Пойдем к нам переоденемся.
– Только зря потратите силы и время, – объявил Семён Аркадьевич и добавил неторопливо. – Я вспомнил, как в детстве нашёл здесь тетрадь с какими-то формулами, с рисунками разных трав и цветов. Мы свернули из её страниц голубей и запускали их с крыши. Мои голуби летели дальше голубей Ивана.
Полина с удивлением смотрела на отца.
– Почему же вы не сохранили тетрадь, а пустили её на ветер? – глубоко огорчился Владимир Кезефиров.
– Мы же не девчонки, нас цветочки не интересовали, – ответил Семён Аркадьевич и опустил голову на плечо дочери.
– Рассказали бы о тетради взрослым, – проронила Полина.
– Разве ты, когда была девочкой много рассказывала мне или матери о своих секретах? – спросил Семён Аркадьевич, помолчал полминуты и добавил: – Вы идите. Я ещё здесь постою, повспоминаю. В этом доме родилась моя первая и последняя любовь – твоя мать, Полинушка.
Грустным взглядом Полина попрощалась с отцом и дошла с Владимиром Кезефировом до своего домика.
– Теперь ты уедешь, – печально произнесла она, – а в нашем городке врачи нужны, как горячие батареи в мороз. Врачей у нас уважают. Врачам бесплатно дают жильё. Зарплату нехилую. Оставайся, Вова. Я буду любить тебя, – отперла ключом дверь и втолкнула Владимира Кезефирова в домик.
Когда Семён Аркадьевич пришёл домой и заглянул украдкой в комнату дочери, то увидел, что на кровати из-под одеяла торчат четыре ноги и пошёл в теплицу поливать красные перцы.
[/justify]
