бумаги черновика. И здесь появились какие-то две малопонятные стихотворные строчки, которые сразу же ей очень понравились и которые никак не желали уходить из головы и мешали ей решать задачи. Поэтому она их поскорее записала на листочке бумаги, чтобы не мешали делать задание. И как только она их записала, то у нее сразу же пошла математика. И она тут же, один за другим, совершенно не задумываясь, легко и играючи сделала все задания по математике.
Затем быстро отложила листок с математикой и вернулась к своему листку со стихотворными строчками. Она прочитала появившиеся у нее строчки: "Каплю, глоток нежнее, я между строк сложнее". Несколько раз прочитала. Вглядываясь в них, вдумываясь в их тайный смысл, словно бы вглядываясь в саму себя, в свое нутро, в свою не слишком понятную человеческую и женскую сущность, взяла листок чистой бумаги и быстро, неотрывно написала.
Каплю, глоток, нежнее.
Я между строк сложнее,
Проще тебе смешаю
Деготь и мед пополам
Пробуешь ты - не слышишь,
Я затихаю - тише.
Другому кому-то брызги
Моих одиноких удач.
Вырваться! как взорваться?
Не разделить глоток
Твоего медового счастья
Дегтем мазанного моего.
О ком было это стихотворение, про кого или про что, она не знала и не понимала. Но это было ее стихотворение, а значит, про нее и о ней.
Потом пошли другие стихотворения. И тоже очень странные. Тоже непонятные. И Юлия их никому не показывала и никому о них не говорила. Она писала их для себя, и как бы о себе. Она словно бы разговаривала с помощью этих стихотворений со второй своей Юлией, внутренней Юлией, которая находилась где-то в ее подсознании и была не совсем, а порою и совсем не похожей на нее.
Вот одно из них, которое она написала на уроке химии во время процедур химических опытов. И тоже сразу, без помарок, одним махом, после появления первой строки:
Разменяла - полны ладони.
Неизвестность на неволю.
Подняла рукава холщевые,
Ни мольбы, ни перста законного.
У рубахи ворот вышила,
Покоренная, непокорная.
В неизвестности - не слышала,
И ослепла во тьме невольной.
Там сказать поперек - кнуты
Полосуют столб одиночества.
Неизвестности не горят мосты,
Ждут мой крик над пропастью.
***
В десятом классе она расцвела. Точнее, к десятому классу. Все летние каникулы она провела у родственников матери в Молдавии, в громадном Бессарабском селе на берегу Дуная с удивительно певучим названием Любомид. Все лето ходила в легком девичьем цветном сарафане, ела бесподобную кукурузную мамалыгу, ела изумительные молдавские овощи и фрукты, работала в местном колхозе, помогая родственникам и купалась в Дунае. Она округлилась, постройнела, похорошела до невозможности и стала очень женственной, по нынешнему, сексуальной.
Она словно бы засветилась изнутри неодолимой женской притягательностью. От нее трудно было отвести глаз. Но это была какая-то странная женственность, словно бы огненная и обжигающая женственность. Обжигающей всех, кто к ней приближался. И это была даже не сама женственность, мягкая, умиротворяющая, теплая, материнская Это была яркая, броская, ошарашивающая и даже вызывающая оторопь сексуальность, прятавшая в себе затаенную до поры страсть. И все стали смотреть на нее внимательно настороженными, завистливо восхищенными и даже неприязненными взглядами. Как одноклассники, так и учителя.
Парни стали к ней липнуть. И она, к их удивлению, теперь не отталкивала их. Она разрешала им к ней приблизится и даже уединится. А уединившись с каким-нибудь парнем в тихом школьном закутке, позволяла ему с собой делать все, что он не захочет, заводя его и себя чуть ли не до исступления, до потери сознания. Но до главного, до секса, дела не доводила никогда, ухитряясь во время остановится, оставив парня до состояния полной прострации. Она словно бы играла и забавлялась с парнями, наслаждаясь своей властью над ними. Почему? Наверное, потому, что были у нее на то причины.
И они, эти парни, как бы понимали интуитивно, что они не для нее, не для Юлии, что им просто разрешили на мгновение прикоснуться к этому чуду природного обаяния, обаяния Женщиной в лице их одноклассницы Юлии, ставшей для них настоящей Богиней, и плохо о ней не говорили. Наоборот, они смотрели на нее покорными и преданными глазами, готовыми пойти на все, лишь бы она снова позволила им приблизиться к ней и уединиться с ней.
А она затем дома или на уроках писала стихи:
Довела тебя до заката,
Уже руки не чувствуют рук.
Вороженный на кровь,
Заклятый на плоть мою и на дух.
Моим запахом и пеплом
Пропитался, моим.
Да пороги держат крепко,
И расчетливый глаз луны
На безликих тех с интересом,
Испытующе на меня не гляди
Я дружила с ветром
И подруга моя - колея.
Что б теперь прокутить бездорожьям,
Четырем сторонам отдать -
Я клинки заводила в ножны,
Когда разум велел карать.
Я взбешенная прячу силу.
Я равняюсь на малый спрос.
Чтоб лучами тебя не сушило
Восходящего взгляд - не прост.
Но с рассветом, пропащем жадно,
Я глотаю остудный лед.
Онемевшие пальцы разжавши
У нетронутой вязи болот
Выжидаешь, отрезок вымерял -
Можешь помыслом задушить,
По спине моим хлещешь именем
Я бездействую навзрыд
Надо сказать, что десятый класс для стал для нее особенным во всех отношениях. И дело было не только в том, что окружающие как-то сразу и вдруг заметили в ней красивую девушку с буквально брызжущей из нее женственностью и сексуальностью. Причем сексуальностью яркой и притягивающей. Дело было еще и во много другом. В чем? А кто его знает?! Но она познал в эти каникулы себя, как женщину, познала через первого в своей жизни мужчину и поняла, для чего женщине нужен мужчина, и чем он сможет стать для женщины. Может стать. Но может и не стать!
Раскроила платье, цвета неба звездного,
И прошу на паперти взгляда увлеченного.
Соткала да выткала, ракровила рученьки.
А теперь не выпрошу - выплачу!
Запустила в волосы руки горем стиснуты,
Я тебя не вымолю - вылюблю.
Грустью лошадиную заражу и вылечу.
Анной, перед казнью обернусь - выживу.
Онемев к заутреней, что под страхом топчется,
Я тебе не выкажу, не ударю обухом,
Задохнусь от запаха, прикоснусь дыханием,
Тылом к тылу руки сцепит поминание.
Но она действительно в эти каникулы раскроила себе платье цвета неба звездного. Она увидела, познала парня, мужчину совершенно с незнаемой и не познанной ею прежде стороны Она стала женщиной.
В молдавском селе, как и в любом другом селе России, по вечерам бывали танцы. Либо в сельском ДК, новом, очень большом и красивом, либо в своем парке на открытой танцплощадке на высоком берегу Дуная под местный национальный оркестр. Народу собиралось много. И молодежь, и взрослые сельчане, и приезжие отдыхающие. Юля стала ходить на эти танцы вместе со своим двоюродными братьями и сестрами. И Юля там всегда танцевала. И оказалось, что она от природы очень музыкальна, гибка и пластична. Она легко схватывала особенности местных народных танцев и очень ярко их воспроизводила движениями своего юного, гибкого и прекрасного тела.
Сначала она танцевала одна. Для себя. Потом к ней стали присоединяться
