участие, нет у него ни сомнений, ни совести, если надо того господарю. И от того даже завидно делается – до чего же легко живёт человек! Служит себе и служит, знает одно служение и не надо ему решений и ответов, не надо ему будущего, ибо написано его будущее отчётливее, чем будущее господаря: сойдёт в землю, а там и в ничто, и род его будет также сходить – маленький, тихий род.
– Не нужно, – слабость проходит. Не нужно никого искать, и уж тем более каких-то ведовок. Враги прознают, обернут на свою пользу, скажут, что сдался он, раз уверовал во всякую нечистую блажь. А он чист, чист перед собою и светом. А какие грехи есть за ним или начертаны слухом, так грехи ли это, если всё ради опоры, ради крепости и мира, ради того, чтобы путь его земель был прямее и богаче?
Разве не искоренил он воровства в своих землях? Приезжай, любуйся каждый – у колодца чаша золотая. Тяжёлая. И никто её не трогает – пить из неё, так пьют, зачерпывают воды колодезной, а назад всяк возвращает.
И это лишь малость его добродетели. А добивался её тяжело, хотя вроде бы малость, но и за неё многое пришлось положить и крови пролить ещё больше.
А милосердием такого разве добьёшься? Вот он, например, пожалел Брашов. Получил мир, сошлись, навроде, на чём-то, но нет – идёт волна, идёт туча. И здесь уже милосердством нельзя ответить, сметут, за слабость считая.
***
– Куда их, господарь? – какого ответа они ждали? Нет, про себя, конечно, уже понимали, а вслух и вовсе пересмеивались. Да и те, что пленёнными стояли среди его солдат, уже головы склоняли в смирении, краем сознания уже чуя погибель, а надеждой последней, что в желудке бьётся, стучит, тошноту вызывая, надеялись, что вид их смиренный господаря смилостивит.
Солдаты на то и солдаты, чтобы войну вести да плоды её горько-сладкие пожинать, с почестями и ранами, со смертями и трофеями. Тут трофеев им нет. Тут погибель.
Господарь спокоен. Он оглядывает склонивших головы солдат невнимательно, равнодушно – они для него уже мертвецы, а мертвецы не стоят внимания. Мертвецы могут сослужить лишь одну службу – устрашить.
– На кол их, – ответ равнодушен точно также как и взгляд.
Среди солдат движение. Не выдержав, кто-то бросается на колени, кричит, пытается схватить подол его плаща, но его тут же оттаскивают за волосы, и сминают. Страшно сминают, но господарь равнодушен – нет, в нём даже ненависти нет. Эти люди всего лишь проиграли ему, и проиграли честно, и он мог бы их пощадить, да только если он это сделает, эти люди соберутся снова и пойдут новой волной и тучей. Да ещё и час подгадают недобрый.
Нет, врагов можно простить только после их последней службы, после их смерти. Там, в конце всех миров, где сходятся души в восхитительное ничто и покой – они все будут равны, а пока – на кол.
– А с этими что? – новый вопрос, на этот раз куда больше заинтересованности во взгляде верных ему солдат. Ещё бы! Женщины всегда вызывают мрачно-насмешливый интерес на войне. Но эти женщины не женщины в глазах господаря, они девки, что сопровождали его врагов, а значит – тоже враги.
А как поступают с врагами? Прощают, конечно, и он тоже их простит, но только после того, как заслужат они последнюю службу.
– Туда же, – он указывает в сторону солдат, которые ещё что-то кричат, отчаянно пытаясь сопротивляться. Сейчас их ещё не казнят, нет. Кол – это сложно, это долго и это не то, что будет под рукою всегда. И от этого ещё страшнее. Им придётся ждать. А потом следить друг за другом, за агонией друг друга и ничего не суметь сделать.
И это их последняя служба.
– Господарь…– неуверенно зовёт кто-то из солдат, глядя на молодую напуганную красавицу, которая ещё ничего не поняла, потому что не слышала что сказано было прежде.
– Не смей, – остерегает господарь, – и своим передай, что тот, кто подумает только, разделит участь с ними.
Красавица медленно соображает, оглядывается на своих соплеменниц, которые тоже что-то чуют.
Господарь морщится. Он не выносит истерик и слёз. Он любит прохладу и тишину. И если бы кто-то дал ему вечность, он бы так и коротал её – в прохладе и в тишине. А самое главное – без хмарно-тяжёлых снов.
Красавиц оттаскивают, они рвутся, кричат, предлагают себя, понимая, что грозит неизбежность. Шум занимается пожаром и господарь разворачивается, чтобы уже идти в свой шатёр, там лечь, прикрыв голову тёмной тканью плаща, чтобы свет не резал по глазам так яростно и наступила тишина, такая блаженная и долгожданная тишина!
Но его нагоняют, спрашивают ещё об одном. Господарь качает головой: как-то всё время забывается ему, что всё это месиво врагов – живые люди, и что плоды их любви появляются даже во время военных походов.
А дети имеют привычку мстить за отцов и матерей. Нужно ли это затаённое и страшное мщение для его будущего и будущего его земли?
– К девкам привяжите, – отмахивается он, его шаги торопливы, он бежит не от страшной казни и не от страшных слёз, а от яркого света и шума, вокруг него почему-то всегда так шумно!
Шумно стучит железо, громыхают кострища, и этот шум живёт в нём даже тогда, когда вокруг почти тихо – иногда ему кажется, что этот шум впитался в него самого.
– Господарь, – голос Блеза тих и полон сожаления. Он не хотел тревожить его, но времена не терпели промедления. Если говорить о договоре с растоптанным врагом, с останками его – униженными и распластанными по Брашову, то сейчас!
– Озвучь, – господарь доверяет своей тени и Блезу. Блез его ни разу не подвел, а тень – чудилось ему однажды, не пошла за ним, осталась чуть позади. То, конечно, лишь обманка, помутилось в рассудке, ненадолго помутилось, но нет – запомнилось это Господарю: тень предала его!
– У тебя, господарь, есть право входить в земли для поиска врагов и если обнаружены будут твои враги не тобой, то передадут их тебе.
Хорошо, это очень хорошо. Врагов всегда надо искать, они повсюду.
– Тебе будут предоставлены воины в случае нужды.
Это ещё лучше. Нужда не спрашивает, она приходит, и лучше быть готовым к её приходу, чтобы не метаться потом, не искать союза. Опора должна возникать задолго до нападения.
– Ты обязуешься не пропускать никого, кто хочет напасть на дружественные тебе земли.
Хитро! Но это та жертва, на которую он пока готов пойти. В конце концов, дружественные земли обещают солдат, и их армии будут идти впереди в случае опасности.
– Ты получишь письменное подтверждение того, что условия будут выполнены, – у Блеза голос лишён удивления. Он предан своему господарю и ничего не ранит его преданности, не колеблет её.
– Дальше…
– О военной помощи будет подтверждено особо.
Да, это важнее всего. Что там отдельные враги, когда друзья опаснее врагов бывают? А он этих друзей знает. Знает и цену этой дружбе и то, что настанет новый день, когда снова придётся пройтись жестокостью и сталью по союзным рядам, чтобы получить мир.
– Тебе будет вознесен ущерб…
Это тоже станет причиной новой ненависти. Люди не любят платить врагам, но ещё больше не любят платить вынужденным друзьям.
Усмешка трогает губы господаря, но он не делится тенями своих мыслей на этот счёт, спрашивает только:
– Что-то ещё?
– Только твоя подпись, господарь. С именем Бога и благословением подтверждаю, Влад Дракула, господарь Валахии.
– Оставь, я взгляну позже, – всё это верно, всё соглашение вроде бы подходит под его собственные представления, но не будет же он подписывать тотчас, не обдумав?
Блез уходит тихо и покорно и господарь возвращает тёмную ткань на лицо. Как же больно глазам от света! Но ещё тяжелее от мыслей о вечной темноте и забвении. Неужели даже могилы его не будет? он не хочет в это верить и иногда находит на него ужас от этого осознания. Ему снится забвение, снится распад его земель, снится кровь…
– На благо, на одно благо, господи! – шепчет Дракула, и темнота уносит его в короткий болезненный сон, не то морок, не то начало схождения в вечную темноту, но не в забвение, нет.
