Меня - уволили. С автобазы. И, знаете, с какой формулировкой? «За грубость»!..
Представляете?!.
Это ведь равносильно тому, как если бы, ну, скажем, женщину «с пониженным уровнем социальной ответственности» лишили права заниматься своим ремеслом в борделе с формулировкой «За сексуальную распущенность» или портового грузчика «За недостаточное целомудрие»…
Вот, значит…
А на автобазе я диспетчером . Уже шестой год. Путевые листы шофёрам выписывала, а потом их же, листы эти самые, собирала, закрывала и сдавала в бухгалтерию. Нормальная такая работа была. Посменная, правда, зато платили хорошо. И «шОферы» (сами себя так называли те, которые немолодые, а молодняк – сплошь «водители») народ несложный. Послал он тебя, а ты его. И – всё. Разошлись и забыли. И снова - здорова. Дальше работаем.
Иван Сергеич вот у нас. Из немолодых. Несмотря на то, что полный тёзка великого русского романиста Тургенева, изъяснялся так, что из десяти сказанных слов одно только было общеупотребительным: «сапог». Остальные девять из той области нашего языка, которая, говорят, среди прочих языков мира у нас самая изощрённая.
Ну, и скажите вы мне на милость, как с ним разговаривать? Он тебе - «… тра-та-та…. сапог», а ты ему в ответ - стихами Блока?
Раньше было всё. И стихи Блока были. И политехнический институт. И курчавый паренёк с мятежными глазами, который эти стихи в темноте шептал и задыхался, задыхался от того, что пуговицы на блузке у меня никак расстегнуть не мог…
А когда расстегнул, то – «недолго музыка играла»… И сразу. И потом.
Рожала я уже в статусе матери-одиночки. С прочерком в графе «Отец» у сына в метрике.
И растила. И на пособие жила. Потом сына – в детский сад, сама – на работу. На инженерную должность. В какой-то там НИИ. Но, сами понимаете…
Так вот и пришла на автобазу, на выучку к иван сергеичам. Хотя народ, в основном-то, хороший. Он у нас везде в основном хороший…
Только вот с Алевтиной Марковной отношения сразу не заладились.
Она у нас – главбух и, по совместительству, многолетняя (мне иногда даже казалось, что – многовековая) любовница заведующего автобазой.
«Шоферы» и «водители» за глаза называли её «груша». Думаю, что за формы, потому что сзади, действительно, похожа она была на бергамот. И, опять же, по схожести с загадкой детской: «Висит груша, нельзя скушать…» Вторая часть загадки («… Не бойся тронь, внутри огонь») была не применима. Огонь внутри-то, может и был, но вот «трогать», проверять, насколько тот огонь горяч, - ни боже упаси! Только Сергей Василич, заведующий, допущен был.
А тут шибздик этот появился, с галстучком. И в костюме. Заместитель начальника автобазы «по оптимизации логистики». О, блин! Представляете?.. Он так-то ничего и не делал, а всё графики-диаграммы на компьютере строил и считал что-то там. И лично представлял их начальнику автобазы.
Однако однажды, по дороге в кабинет Сергей Василича, был обнаружен Алевтиной Марковной, которая и воспылала… Страстью, думаете? Да нет же, чёрт возьми! Воспылала, одним словом. И – решила, что воспользуется. А то как же! Ей ведь отказа ни в чём никогда не было: некоторые из «водителей» тоже по-первости допущены были. Перманентный же кавалер Сергей Василич понимал, что иногда и груше нужно отдохнуть, соками свежими напитаться. А потому – отпускал. Тем более, что сам из семьи уходить не собирался. Вот так и позволял иногда «пошалить» своей второй второй половине.
А шибздик (его Аркашей звали, Аркадием Валерьевичем, то есть) испугался силы любви, которую могла обрушить на него знойная груша, и засобирался уходить. К тому времени все на автобазе уже знали, что у него – института последний курс и мама больная дома ждёт с дорогими лекарствами своего единственного кормильца, поильца и лечильца… И когда утром я спрашивала его, как мама себя чувствует, он улыбался, да хорошо так, по-детски совсем, и отвечал: «Спасибо… справляемся…» И шёл дальше к своим графикам и схемам, а шейка его тоненькая торчала из широкого воротника, опоясанного всегда одним и тем же галстуком, так … как у ребёночка, короче говоря, торчала… И я всё боялась, что груша наша шейку эту детскую переломит однажды.
А когда вся автобаза, даже Николай Тимофеич – секьюрити, прости господи, у нас на проходной, премию получила, а Аркаша стал единственным, кого той премии лишили (и приказ повесили: «За неэффективные показатели в рабочем процессе…»), тут уж я не выдержала.
Догадываетесь, чьих рук делом была та формулировочка?!.
Пришла я, значит, к нашей груше, к Алевтине Марковне, то есть, и сказала:
- Ты что же это творишь-то, подруга? Мальчишке и так душно живётся. Так ты ему весь кислород перекрыть захотела? Да если хочешь знать, то в голодный год… самый голодный даже… за два мешка верблюжьей колючки даже одногорбый верблюд (дромедар называется!), я уж не говорю о двугорбом (он, кстати, бактрианом зовётся!) не стал бы делить с тобою ложе любви. Это только Сергей твоему Василичу всё едино: что водка, что пулемёт! Лишь бы с ног валила…
В ответ я услышала такое, на что не способен был даже самый наш знаменитый по этой части шОфер Иван Сергеич. Тот, который полный тёзка великого русского, помните?.. Из всего, что неслось из зева нашей груши, приличными были только предлоги между словами… Ну, и союзы тоже…
Назавтра приказ о моём увольнении был готов уже с утра. Формулировку, надеюсь, не забыли. Одно в этой истории было приятно: шибздик, Аркаша который, в знак солидарности уволился тоже…
|