– А не уйду? – интересуется она.
Что ж, хороший вопрос. Долгое время считалось, что с призраком можно только уговором, но живые не стоят на месте, развиваются! И давно уже известно, что мёртвых можно изгнать силой – можно разрушить их обиталище и тогда они, потерянные, прибьются к покою. А кто-то клялся, что помогает молитва и аналог изгнания бесов.
Но я не люблю такие методы. Я верю в сострадание и в то, что мёртвые должны уходить по своей воле. Это по-людски. Мы не враги мёртвым, им просто нужно показать путь.
К прощению ли, к покою…
– Не уходи, – соглашаюсь я, – но что тебе тут делать? Эти стены пропахли твоей смертью, в полы впиталось всё то, что из тебя текло. Ты пленница. Пленница своей боли. И вся ирония в том, что ты даже не помнишь во имя чего! Кого ты хотела тем наказать? Кому и что хотела продемонстрировать? Ты помнишь? Нет. Но ты заточена здесь, ты не даёшь жизни и не можешь обрести мира.
Она молчит, слушает. Наверное, ей не нравятся мои слова, но я чувствую, что должна сказать ей их. Я правда так думаю. И она, наверное, тоже. она сама задаётся вопросом, но одно дело, когда вопрос живёт в тебе и прикрыта твоя собственная глупость или слабость, а другое, когда тебя в неё тыкают со стороны. Тут всё острее.
– Ты своё прожила, – продолжаю я. – Понимаешь? Прожила. И распорядилась своим уходом. Теперь это не твой мир. Ты в нём была, но теперь ты чужая. С кем ты говорила за последние годы? Только со мной, не так ли? Тебе одиноко. И тебе ненавистно это одиночество. Твоя единственная защита от него – это ярость. Но кого ты ненавидишь?
Я перевожу дух, ещё раз опаливаю кленовую палочку с благовониями. Сила пропадает, нельзя забывать о слепой несчастной ярости мёртвых. Нужно всегда быть настороже.
– Что там? – спрашивает она, как очнувшись .– Ты говоришь о покое, но я, верно, думала также однажды.
– Там явно лучше чем здесь, – замечаю я. – Здесь живые. Если проводить сравнение, то это чумному жить в городе здоровых.
– Я чумная? – она бесится. Миг и она взлетает под самый потолок на балку. Та скрипит под невидимым весом, подрагивает, готовая сорваться. – Чумная? Чумная?!
– Да не ори ты! – я кричу в ответ, потому что не люблю истерик. – Орать раньше надо было. Да, ты чумная. А знаешь почему? Потому что ты, лишившись своей жизни, распространяешь свою смерть на живых! Изводишь, скрипишь, пугаешь… травишь!
Она может возненавидеть меня за эти слова, может напасть, сорваться, но этого не происходит. Она сползает с балки, её полупрозрачная фигура уродливо расползается по стене пятном, она стекает на пол, чтобы снова оказаться рядом. Мои слова что пощёчины для неё. Это странно, каждый раз я удивляюсь сама себе – не умея разговаривать с живыми, я всегда нахожу что сказать мёртвым, слова идут сами.
– Я была красива, – шепчет она, – у меня были длинные светлые волосы и большие голубые глаза. Я была очень красива, веришь? Но в ту неделю вся красота моя стала ничем. Я смотрела на это и не могла помешать, и никто не приходил, чтобы спасти меня от разрушения, чтобы похоронить, пока было что ещё похоронить. Потом пришли, забрали. Но там было невозможно смотреть. Там ничего не осталось. Я хотела увидеть себя в зеркале красивой, но не могу. я в нём не отражаюсь. Веришь?
– Да, – мне жаль её, жаль до слёз. Какой бы она ни была при жизни, её счёт оплачен смертью. – Да, милая, я верю.
– Никто не пришёл, чтобы спасти меня, – повторяет она и снова переживает свой ужас, – никто… никому не было дела! Неужели я так скверно жила?
Я не знаю что ей сказать. Разве только правду. Ну хорошо – полуправду.
– Я не знаю какой ты была при жизни, но я вижу, что ты страдаешь. Там не будет такого.
На самом деле, я не знаю что там будет. но Волак всегда говорил, что надо говорить очень убедительно, чтобы мёртвые верили, и самой верить в это – они лучше чуют ложь, и надо уверить себя в сказанном, чтобы и они уверились. Они сами хотят надеяться на лучшее, и я должна дать им эту надежду. Странно, как действует на людей тон! Неси что хочешь, но если это хотят услышать, хватит только уверенности в голосе.
– Я буду там красива? – она спрашивает меня с надеждой. Эта надежда жила в ней горькие годы посмертия, заставляла метаться по квартире, пугать всех, кто жил здесь и спешно бежал от аренды, лишь бы не сталкиваться с шумами и голосами.
– Будешь, – я не знаю этого, но хочу верить в то, что я не лгу.
– Никто не пришёл ко мне, – она всё не может отойти от этой мысли, – никто не пришёл.
– Я пришла, – возражаю я, – я не могу похоронить тебя, но могу упокоить. В вечности.
Все мы лжём по-разному. Волак рассказывает о вечности как о вечном лете, где всегда тепло и можно ощутить под ногами мягкую траву. Другие мои коллеги говорят как о доме или о тёплом одеяле. А я говорю о вечности как о море. Но не о таком, куда живые тянутся отдыхать, а как о вечном море.
Никто из нас, живых, не знает правды о вечности, но мы должны плести красивую сказку и делать это уверенно и мы плетем. Каждый на свой лад. И я в первую очередь.
– Вечность похожа на море, – рассказываю я, точно могу что-то знать о ней, – оно грозное, но тёплое. Оно бьётся о седину берегов, налетает на скалы, но его шум баюкает, а не угрожает. Там нет жары и нет холода, там тепло и лёгкий ветерок, который дает ощутить свежесть. Волны покрыты жемчугом морской пены, и находят друг на друга, чтобы образовать собой более крупную волну, что пророкочет у самых берегов…
Я не знаю вечности, но говорю о ней так, словно она мой дом и я видела её.
– А что на берегах? – спрашивает она и провалы в её лице становятся всё шире. Проявляются пятна и на руках и теле. Скоро всё закончится.
– Берега – это песок и мелкий камень, а ещё – это безмятежность и опора. Знаешь, это такое место, где ты можешь смотреть на волны, но волны тебя не тронут. И там возвращаются чувства и красота. На все времена.
– А корабли? Там есть корабли? – пятна по её телу ползут всё шире, чернота захватывает её шею, сползает по груди и животу. Чернота её почти поглотила.
– Там корабли из разных земель. Они не приходят к берегам, но проплывают вдали – у них самые разные паруса – белые, полосатые, ярко-красные…
Она улыбается в первый раз после посмертия – провал на лице выглядит жутко, но я улыбаюсь в ответ, отправляя неизвестную Её в вечность, в которой, быть может, и впрямь есть море и берег, и корабли… а может и нет.
Она тает ещё долгую секунду, но, наконец, чернота поглощает всё её полупрозрачное существо целиком и распадается пеплом по комнате. Пепел касается предметов и рассыпается, оседает на полу и истлевает окончательно.
Всё, ушла. И пусть посмертие ей будет морем. Свою голову не подложить ведь, назад не вернуться, так хоть отвести от мира, где ей, бедной, уже не место.
Я сижу на полу ещё пять минут, пытаясь собраться и встать. Странное дело – вроде бы это всегда разговор, а я так устаю, что потом даже шевелиться не хочется. Но надо – моё время ещё не вышло, моя вечность ещё не наступила и не пришла пора мне узнать, что там на самом деле.
***
– Уже? – Келли с недоверием оглядывает комнату, стараясь избегать балки. Да, притвориться слепой так в духе живых! – Оно ушло? Оно не потревожит меня?
– Не потревожит. И это была она. До свидания, я пришлю вам чек, – я иду к дверям, я устала и мне пора возвращаться в офис.
– Подождите! – окликает она меня, и я вынужденно останавливаюсь, ненавидя Волака за его уроки о вежливости с клиентами.
– Да?
– Так просто? – она не верит мне. – Что вы сделали?
Ненавижу их за это. Всех их ненавижу. А что вы сделали? А как? А чем докажете?
Как мне на это отвечать? Да ещё без грубости?
– Вернула мёртвое мёртвым, – отзываюсь я, держась из последних сил в вежливом тоне.
– Всего? И она не вернется? – Келли мне не верит. Эти люди странные. Они готовы смотреть на нас как на божеств, когда приходят за помощью, а когда мы уходим, почти всегда выказывают недоверие или смятение.
– Если будете скучать, я вам скажу куда заселиться к другим призракам, – обещаю я и выхожу за порог.
– А как я проверю? – несется мне вслед, и я не выдерживаю.
Волак не обрадуется, но я честно пыталась.
Я возвращаюсь рывком и указываю на проклятую медную балку, оскверняющую жилище любого, у кого есть зачатки здравого смысла:
– Если не будете здесь болтаться, то чек был оправдан!
А дальше можно не слушать. Пусть жалуется. Сейчас мне она безразлична – она жива, значит, я ей ничем не помогу, и мне пора в офис.
(*) из цикла «Мёртвые дома» - вселенная отдельных рассказов. Предыдущие рассказы: «Рутина, рутина…» , «Отрешение» , «Тот шкаф», «О холоде» и «Тишина»
