Про то, как Людка бушевала

             



Невыносимо быть русским человеком зимой.
Особенно такой зимой, как нынешняя, когда вчера ещё хотелось идти по улице нараспашку и только из чувства приличия застёгивался  на все пуговицы – зима ведь! – а сегодня с утра подумываешь, не влезть ли в шубу.
Кроме того, именно зимой на родине у нас любят вводить всякие там всячины: традиционно уже, после нового года, когда хмельная ещё страна  начинает пытаться созидать, гражданам сообщают, что с первого февраля подорожают общественный транспорт и коммунальные услуги, зато пенсии проиндексируют на восемнадцать рублей шестнадцать копеек…
Летом русским быть тоже скучно.
Ибо, если лето жаркое, то в городе – невыносимо, и так хочется в отпуск. Если же лето дождливое, то в отпуск всё равно хочется, но только чтобы уехать к другим берегам, в жаркие страны, где самой большой проблемой для тебя станет не проспать отельный завтрак, ибо «всёвключено» куплено за свои кровные, заработанные за долгую зиму, когда так трудно быть русским…  Ну, про это помните, надеюсь…
С такими вот пасмурными мыслями и встретил Вениамин сегодня рассвет, лёжа в кровати, так как на работу решил не ходить, потому что жена вчера вечером выгнала его из дому. Но выгнала гуманно, разрешив переночевать в гостиной на диване, только  чтобы с рассветом его в доме уже не было и «портками его вонючими здесь не смердило». Последнее – цитата из страстного монолога жены, произнесённого зычным голосом, чтобы перекричать оравший  Малаховым телевизор.
А дело всё в том, что Венина мать поехала на три дня во Владимир к сестре и попросила, чтобы он полил в её отсутствие цветы. И Веньямин (мама так называла его с детства, а потом и Людка-жена тоже) решил воспользоваться представившейся возможностью, чтобы его вялотекущий служебный роман с Нинкой-буфетчицей получил  бурное продолжение.
В обеденный перерыв он обо всём с той Нинкой и договорился. А жене Людке сообщил по телефону, что сначала к матери заедет («что-то она прихворнула как будто»), а потом уж, поздно вечером, – домой.
До определённого момента всё развивалось так, как Веньямин и спланировал. Когда же его роман с Нинкой уже вплотную приблизился к кульминации, которая должна была произойти в спальне, в дверях что-то прошепелявил ключ  и через мгновение в прихожей раздался Людкин голос, возвестивший:
- Мам!  Эт я. Подумала, может, тебе, мам, сготовить чего-нибудь поесть нужно. Вот и решила заскочить после работы, тем более, что Веня тоже обещал приехать. Где ты тут…
Остаток фразы так и не прозвучал, ибо в это время Людка уже стояла на пороге спальни, обрамлённая проёмом двери, словно картинной рамой, и смотрела на Нинку, неловко пытавшуюся застегнуть лифчик. Веня в это время с лицом трагика, исполняющего роль преданного всеми короля Лира, смотрел на жену свою Людмилу.
Та, быстро разобравшись в ситуации, ещё быстрее её обдумала и мгновенно начала действовать.
В несколько секунд она за волосы выволокла Нинку на лестничную площадку и только потом выбросила туда же все вещи, которые прикрывали глиже и неглиже мужниной пассии. Венина куртизанка во время всей процедуры молчала. Затем Людмила плюнула в рожу своему "Руслану" и, бросив через плечо  неверному супругу, «чтоб через минуту был дома», покинула квартиру свекрови.
Веня послушно-быстро собрался и засеменил (пешком!) к дому, ожидая всего, что угодно, ибо родную супругу свою знал уже не первый год…
Когда он почти вполз в квартиру, Людка смотрела телевизор и будто бы даже не заметила, как вернулся домой «бессовестный кобель, у которого уже лысина на макушке и брюхо расти начало».
Ну, что было дальше, вы уже знаете…

… Вот и лежал теперь Веньямин и строил предположения относительно своей дальнейшей судьбы. Но они, предположения эти самые, как-то не строились, и будущая Венькина жизнь, в помыслах его, погружалось во мрак.
Он слышал, как встала жена, как обстоятельно посетила туалет и ванную, как потом  громыхала посудой на кухне. Веньямину тоже до смерти хотелось посетить места общего пользования, но лежал он тихо, как мышь под веником. Потому что – боялся.
Судя по звукам, Людка переместилась в прихожую. Веня, кажется, перестал даже быть, ожидая благополучного для него, в этот раз,  финала. Но Людка помедлила чуть и (о ужас!) пошла в гостиную. Когда она опять, как и вечером накануне, оказалась вписанной в  дверной проём, то   изрекла:
- Я к маме. На три дня. Пока можешь пожить здесь, гад. За аренду жилплощади расплатишься тем, что побелишь потолки в прихожей и на кухне и переклеишь обои в спальне. Год ведь уже прошу! Вернусь – проверю. Потом – выгоню…
И ушла, хлопнув входной дверью так сильно, что о буре в их семействе могли догадаться все жители их подъезда.
Жизненные соки вновь побежали по всему Вениаминову телу,  и он  кинулся в туалет…