100 рассказов Посохова

ремонта квартиры одну супружескую пару. Точнее, они сами напросились, поскольку соседями оказались после нашего переезда в этот дом на проспекте Вернадского. Её, допустим, звали на русский лад Зоя, а его Дима.
  Работали они не очень дружно. Я имею в виду то, что они между собой почему-то часто ругались на каком-то своём языке. Причём, национальности у них были близкие, но разные. 
  Так вот. В этот день они должны были циклевать пол. Мы с женой приходим проверить, как идут дела. Заходим в квартиру. В углу комнаты стоит огромная циклёвочная машина с разобранным кожухом. Посередине комнаты стоит Зоя и вроде как плачет. Димы нет.
  – Что случилось? – спрашиваем.
  – Совсем оборзела, – отвечает.
  – Кто?
  – Дима. Дралась, кричала.
  – А чего это он так?
  – Машинка сломался.
  – А с ней что?
  – Резинка порвался…
  Ну вот как тут не рассмеяться! Прошло много лет, а мы с женой на вопрос о том, что случилось, отвечаем иногда друг другу в сердцах: «Машинка сломался, резинка порвался».

* * *


Визит драматурга

  В кабинет известного в России исторического просветителя вошёл некто, сходу представившийся начинающим драматургом. Хотя возраст его прямо свидетельствовал о том, что не только начинать, но и заканчивать ему чего-нибудь было уже категорически поздно. В руках он держал тощий пожухлый портфель времён послевоенных пятилеток.
  – Меня зовут Пантелеймон Будуаров, – пылая тлеющим взором, закончил представлять себя вошедший.
  – Садитесь, пожалуйста, чай, кофе? – вежливо предложил просветитель.
  – Я сяду. А всё остальное потом. Дело не терпит отлагательств.
  – А что случилось?
  – Как что! Целое поколение потеряли. Они же ничего не знают.
  – Кто они?
  – Молодёжь, форменные невежды! Спрашиваю, кто такой Ленин? Они глаза таращат.
  – Да, с молодёжью у нас проблемы. А я-то чем могу помочь?
  – Не притворяйтесь. Вы же учёный, бывший министерский чиновник, у вас награды, звания, связи. Я недавно по радио вас слушал. Очень даже забавно вы там про одного полководца рассказывали. Из крепостных да сразу в генералиссимусы. Не пойму только, на кой чёрт ему эти Гималаи сдались!
  – Вы о Суворове, что ли? Так он не был крепостным. И не Гималаи, а Альпы.
  – Тогда все были крепостными.
  – Нет уж, позвольте! – хотел было защитить историческую правду просветитель.
  – Не позволю! – властным тоном прервал его Пантелеймон Будуаров. – Потому, что вы ничего не делаете, а я сделал.
  – Любопытно. И что вы такого сделали?
  – Я написал пьесу. Вот здесь она, в этом портфеле. Пьеса так и называется Великий Ленин. Вы ведь знаете, что он великий? 
  – Подозреваю. 
  – Так вот. Я хочу, чтобы вы помогли мне толкнуть мою пьесу в молодёжь. То есть поставить её во всех театрах страны и загнать туда всё подрастающее поколение. 
  – А пьесу-то хорошую написали?
  – Естественно, как говорят у нас в Пензе.
  – Так вы из Пензы?
  – Ну что вы, упаси Бог. Это такая фишка для непринуждённой беседы.
  – А пьесу по источникам писали?
  – Обижаете. Как нам реорганизовать Рабкрин наизусть выучил.
  – Что вы говорите! А вы можете в кратких словах рассказать содержание пьесы?
  – Пожалуйста. Знаете ли вы, что в 1917 году Ленин был в Шушенском?
  – Припоминаю.
  – И вот, когда он там с Крупской чалился, выражаясь красноречиво, в это время из Израиля в Ленинград прилетел Троцкий.
  – Ужасно! А куда же ЧК смотрела?
  – Ну, голубчик, уж вам-то следовало знать, что ни ЧК, ни КГБ, ни ФСБ тогда не было. Всей правоохранительной системой заправлял кто? Ну, думайте, думайте.
  – Неужели? И тогда тоже!
  – Факт. Он и расправился с Троцким.
  – А Ленин тут при чём?
  – Так это же Владимир Эдмундович шарахнул по Зимнему из Катюши. 
  – Это Дзержинский Эдмундович. А Ленин Ильич.
  – То-то я смотрю, отчество у него какое-то неродное.
  – А из чего он шарахнул, простите? – решил уточнить название грозного орудия просветитель, хотя ему и так уже было всё ясно.
  – Расцветали яблони и груши, – тихо запел драматург. – Ну, догадались? Потом вместе споём. Очень крутая песня, как говорят у нас в Жиздре.
  – Так вы из Пензы или из Жиздры?
  – Из Жиздры. А в Пензе пусть черти живут.
  – А революцию-то Ленин как совершил?
  – Элементарно! Набрал кредитов в Сбере под поручительство Берии и совершил.
  – В каком ещё Сбере? Его тогда не было!
  – Ошибаетесь, товарищ. А история ошибок не прощает, как говорят у нас в Сызрани.
  – И в Жиздре, значит, тоже пусть черти живут?
  – Пусть.
  – А как это Троцкий из Израиля прилетел, если тогда такого государства ещё не было?
  – Как же вы далеки от народа! Может, где-то его и не было, а у нас оно всегда было.
  – А на чём он прилетел?
  – На иранском беспилотнике.
  – Зачем?
  – Чтобы Ленину помешать.
  – А-а, понимаю. Троцкому нужна была революция во всём мире, а не только в России?
  – Ничего вы не понимаете. Политика тут ни при чём. Тут у меня в пьесе жуткая любовная интрига. Троцкий был холериком, а Ленин сангвиником. Но влюблены они были в одну женщину из подсобки, то ли в Ашане, то ли в Леруа Мерлен.   
  – А что, сто лет назад эти магазины тоже были?
  – В истории ничего нового нет, как говорят у нас в Нижнем Тагиле. Но черти там не выживут, даже не надейтесь. В Сызрани ещё кое-как, а там им хвосты быстро накрутят.
  – Да чёрт с ними! Интрига-то ваша как разрешилась?
  – Проще пареной репы. Он, ну вы понимаете о ком я, повязал Троцкого на проспекте Сахарова и выслал его куда, ну?
  – Неужели в Нижний Тагил?
  – Правильно. После чего Ленин мог встречаться один, без сопровождения демона революции, с кем угодно и где угодно, даже на Красной площади рядом с Мавзолеем.
  – А Крупская как же?
  – А та днями просиживала в смартфоне и ничего не замечала.
  – Вот что хотите со мной делайте, но ни о каких смартфонах в те времена даже не слыхивали. Но пьесу вашу мы всё равно толкнём, куда надо. Обещаю.
  – Не обещайте деве юной, как говорят у нас на Арбате.
  – Кстати, а где рукопись? – спросил исторический просветитель. – Вы мне даже не показали её.
  – Какую рукопись? – успел вымолвить начинающий драматург и повалился набок. Хорошо, кресло было глубокое.
  Помощница просветителя вызвала скорую. Приехали быстро. Пока приводили старого человека в чувство, проверили его портфель. Никакой пьесы там не оказалось. Зато нашли социальную карту москвича и персональное приглашение от «Московского долголетия» в танцевальную группу. По ним и определили, что никакой он не Пантелеймон Будуаров, а просто Пётр Бурлаков.
  – Два в одном, – поделился с хозяином кабинета доктор. – И склероз и деменция. Ему же сто лет почти. Но вы не волнуйтесь, мы сами доставим дедушку домой в целости и сохранности.
 
* * *


Смешинка

  Поздний воскресный вечер. Счастливое мирное время. На широкой и мягкой кровати уютненько так расположилась девочка Саша, которая приехала к бабушке с дедушкой на выходные. Но сразу же спать она не собирается. Надо ещё чтобы дедушка обязательно рассказал на ночку смешную историю. Он всегда ей рассказывает такие истории перед сном. А она всегда смеялась и, перебивая дедушку, добавляла к его повествованию свои весёлые придумки. 
  – Дед, ну скоро ты? – позвала она дедушку.
  – Господи! – проворчал дедушка, входя в комнату. – Я тебе давно уже всё рассказал. 
  – А ты просто придумай что-нибудь, – посоветовала Сашенька. 
  – Ладно, как скажешь, – согласился дедушка и, не раздеваясь, лёг рядышком с внучкой. Сашенька тут же сложила ручки под голову и крепко прижалась к родному дедовому плечу.
  Все дедушкины истории всегда начинались со вступительного слова «однажды». Но рассказывать разные необычные и весёлые истории становилось дедушке всё сложнее – уж всё, казалось, самое смешное и удивительное он уже вспомнил и обсмеял вместе с внучкой. Поэтому в последнее время он чаще всего произносил по ходу то, что просто в голову приходило. При этом, начиная очередную галиматью, он сам точно не знал, какое слово должно последовать за вступительным. Именно так было и в этот раз. 
  – Однажды, – начал дедушка свою очередную историю, – уехал я на недельку из Москвы и иду по окраине села. С одной стороны дома, а с другой стороны густой лес. Чувствую, мне сильно в туалет надо, как тебе иногда. Но к домам же я не пойду, там люди и видно всё. И я, конечно, пошёл в лес. Вижу, на опушке туалет деревянный, из брёвен сложенный, с двумя входами с разных сторон. На одной стороне написана большая буква «М», а на другой стороне написана большая буква «Ж». Знаешь, такие туалеты бывают в деревнях или на автобусных остановках за городом?
  – Знаю, – ответила Саша. – Мы заходили в такой, когда на дачу к маминой подруге ездили.
  – А что буквы «М» и «Ж» означают, знаешь?
  – Да, мужчины и женщины.
  – Правильно. Так вот, забегаю я в туалет со стороны буквы «М», а там медведь сидит. И как зарычит на меня: «Ты что, слепой что ли!» Я говорю испуганно: «Нет, не слепой. Я зашёл сюда, потому что буква «М» с этой стороны». А медведь ещё страшнее как зарычит: «Так это же звериный туалет. А буква «М» означает, что это для медведей». Представляешь? Вот такая история со мной приключилась.
  Сашенька громко засмеялась. Дедушка тоже сам расхохотался, но что дальше рассказывать, он не знал и не думал вовсе. Рассмешил ведь внучку, подумал он, обязанность свою выполнил и хватит.
  – Вы чего там расхихикались! – послышался из кухни строгий голос бабушки. – Опять смешинка в рот попала. Спать пора, завтра папа с мамой рано приедут, в садик надо, а они гогочут. Дед, кому говорю, закрывай двери и иди сюда.
  Дедушка встал, нежно поцеловал внучку в лобик, пожелал спокойной ночи и хотел выйти уже. Но Сашенька, продолжая смеяться, остановила его:
  – Подожди, дед, а с другой стороны жираф сидел, что ли?
  Но дедушка закрыл уже за собой дверь, и Сашенькин вопрос так и остался без ответа.
 
* * *


Несчастные

  Суббота. Сижу, думаю. Стук в дверь. Открываю.
  – Давай! – предложил Вадим, показывая бутылку коньяка. – Выходной же.
  – Это у вас выходной. А у нас, писателей, самый что ни есть рабочий день.
  – Да какой ты писатель! – махнул бутылкой сосед, чуть меня не задел, и на кухню без спроса прошёл. – Баснописец несчастный. Куда ты рюмки прячешь? И закуску доставай.
  – Ну, ты нахал! Я же тебе объяснял, что у Крылова 236 басен, а у меня 118, ровно половина. Мне пахать и пахать ещё.
  – Да кому нужны твои басни! – скорчив брезгливую рожу, сказал Вадим. – Вон артист один сбежал из России, так его басни читают. А ты сидишь тут, в центре Москвы, и о тебе никто ни сном ни духом не подозревает.
  – Господи, ну сколько раз тебе повторять, что это не басни! Артист этот и себя и жанр позорит. Сам по себе злобный стишок не может быть басней. Басня, она, как такса.
  – Какая ещё такса? – удивился Вадим и налил.
  – Собака, которая со времён древнего Египта не изменилась. Те же уши и тот же хвост. Других собак скрещивали, преображали, а такса сохранилась в первозданном виде. Вот так и с басней, которую можно сотворить только, как басню. А этому учиться надо и особый дар иметь.
  – Да брось ты, поехали! Дай мне сюжет, и я завтра принесу тебе готовую басню, – заявил вдруг Вадим, опрокинув первую рюмку.
  – Ладно, запоминай. Допустим, пьяный кабан завалился на