Загадка Симфосия. День шестой

приглашения, уселся на лавку. Молча осмотрелся кругом, особо задержав взор на бархатной накидке. В его глазах блеснули сметливые искорки. Сжав в кулак бороду, пожевав беззубым ртом, он изрек нарастяжку:
       — Вот я и пришел, боярин... — взгляд его стал стеклянным, будто неживой человек восседал среди нас.
       — Хорошо, очень даже хорошо, что сам явился, — Андрей Ростиславич взял себя в руки, уже с интересом внимал старцу. Тот, покусав губы, столь же членораздельно произнес:
       — Хочу поговорить с тобой. Разговор наш особый, — и, кивнув на меня с кузнецом, попросил напористо. — Отпусти, господин, своих людей, один на один, без свидетелей побеседуем.
       Боярин, будто и не слышал просьбы, прошелся по келье, резко развернулся, пристально вгляделся в возомнившего о себе инока. Не отводя глаз, он отрывисто скомандовал:
       — Радомир, иди к себе... Василий, — повернул голову ко мне, — ты останься. — И непререкаемым тоном добавил, уже обращаясь к монаху. — Отче Аполлинарий, от инока Василия у меня нет секретов, к тому же я не здоров, монах помогает мне.
       Аполлинарий собрался воспротивиться, но боярин Андрей, предугадав его намерения, сказал как отрезал:
       — Василий останется тут!.. Что надлежит знать мне, то и он должен ведать, иначе нельзя. Говори, отче, с чем пришел, не томи душу...
       — Ну, коль так, изволь, боярин, — покорно откликнулся Аполлинарий. — Только разговор будет долгим, — и, подобрав подобающее слово, завершил, — нелицеприятным.
       — Нам спешить некуда, мы у себя дома, — съязвил в ответ Андрей Ростиславич, изготовясь слушать, удобно расположился в кресле.
       — Ты верно считаешь, боярин, что я испугался смешной угрозы с ловчими псами? Напрасно... Скажу, чтобы ты впредь знал: псы эти годны для потрав только на вольном воздухе, в степи, в лесах. Да и там они не всегда берут след. В подземельях у них начисто отбивает нюх, да и тьмы они боятся. Так что твоя выдумка годна лишь для наивных простачков.
       Но дело не в том — я давно собирался обстоятельно побеседовать с тобой, но как-то не складывалось, не сказать, что недосуг, просто события шли вопреки здравому смыслу, не так, как хотелось и должно было быть. Я оттягивал и оттягивал нашу встречу в надежде, что все утрясется само собой и мне не придется оправдываться.
       — Лжешь ты, отче, причем нагло клевещешь!.. Тебе бы стоило покаяться, — перебил излияния старца боярин, — ведь ты надеялся меня укокошить. Одного не пойму, зачем в таком ответственном деле доверяться худосочному наставнику, неужто не сумел найти кого порукастей? На худой конец притравил бы... Ишь, как вы изгаляетесь в хранилище: насыпали в сундук дурманющей дряни, аж люди с ума посходили, — и Андрей Ростиславич кивнул в мою сторону. — Так что не морочь голову, отец Аполлинарий, рассказывай как на духу... Не ты, так твои приятели под пыткой во всем сознаются... На дыбе мало кому удалось провести правосудие.
       — Помилуй, батюшка, Андрей Ростиславич, о чем таком ты говоришь?.. Кто сказал, что я вознамерился лишать тебя жизни?.. Да у меня и в помыслах такая ужасть никогда не появится... Ты верно полагаешь, что я подослал убийцу, по-твоему выходит — это я снарядил душегуба Дионисия? Так это абсурд, боярин! Клянусь тебе перед святыми иконами, клянусь, — Аполлинарий поднялся на ноги и размашисто перекрестился на красный угол. — Нет моей вины в том! Чист я перед тобой, аки агнец! Клевету на меня воздвигли. Злой поклеп подстроил мой недоброжелатель... — бледные щеки старца раскраснелись, чело прошиб горючий пот.
       Негодующий вид Аполлинария свидетельствовал, что он жертва чудовищной напраслины и нет человека на земле несчастней его.
       Андрея Ростиславича поразил непредвиденный оборот, он опять пришел в замешательство. Лицо боярина явственно отразило борьбу противоречивых мыслей. Не стерпев, он покинул кресло и принялся нервно расхаживать по келье, силясь разрешить возникшую головоломку. Но вот пришло просветление. Ставши напротив старца, испытующе глядя тому в глаза, боярин произнес вопрошающим тоном:
       — Хорошо, коли так... Честно сказать, я рад, отче, что ты непричастен к налету Дионисия. Тогда скажи, зачем ты с друзьями подался в бега? Что за докука с тобой приключилась?..
       — Для того я и здесь, — опрянув духом, уверенно произнес инок. — Только прошу тебя, боярин, не торопи, не гони слишком быстро. Я расскажу все по порядку. Но прежде, не обессудь, утоли мое любопытство: нашли вы, что искали, ради чего твой помощник Василий ездил в горы?..
       — Ты и это ведаешь... — хмыкнул Андрей Ростиславич. — А что мы, по-твоему, должны найти? — вопросом на вопрос грубо ответил Андрей Ростиславич.
       — Чего воду-то в ступе толочь... — уже совсем оправился Аполлинарий. — О том обитель только и судачит, особливо последнюю неделю. Ведь ты послал инока, — и старец пристально посмотрел на меня, — на розыски сокровищ князя Ярослава.
       — Ну, положим, ты не ошибся, отче. Действительно, мы искали клад, — выжидающе помедлив, боярин решился на искренность. — И нашли-таки кое-что!..
       — Я знал, что вы найдете, все шло к тому. Только сознайся: вы обнаружили не злато и каменья — там другое?..
       — Ты опять прав, старче. Казны мы там не нашли.
       — А что, что там?! Ну, скажи, скажи, боярин, — не томи душу...
       — Да так, сущая безделица...
       — Побойся Бога, боярин... Откройся, молю тебя! — Аполлинарий молитвенно сложил руки и был готов рухнуть на колени.
       — Ну что, Василий, — обращаясь якобы за советом, язвил боярин, — покажем отцу Аполлинарию, какую вещицу ты разыскал?
       Не зная, что и ответить, я недоуменно пожал плечами. Но Андрей Ростиславич для себя уже решил, что не утаит правды:
       — То старая, престарая чаша для пития, просто оловянная плошка — вот и весь клад... — и исчерпывающе развел руками.
       Видели бы вы перемену, происшедшую с престарелым иноком. Аполлинарий исступленно затрясся. Вскочил на ноги, воздел руки к небу и, не находя слов, как подкошенный, рухнул на лавку. Боярин вовремя успел поддержать обмякшего старика, не то тот распластался бы на полу. В опасении, как бы старец не испустил дух, мы принялись трясти его безжизненно поникшие члены, пришлось даже взбрызнуть инока водой из корца. Постепенно Аполлинарий пришел в себя. Отхлынувшая кровь вновь наполнила его щеки, глаза приняли осмысленное выражение, старик глубоко вздохнул.
       — Да ты почто, отче, так всполошился? Ты смотри, не помри ненароком... — Андрей Ростиславич поднес к его губам ковшик с водицей. — Накося, испей, полегчает...
       Аполлинарий жадно опорожнил корчажку, откинувшись на спину, прислонился к стене. С минуту он переводил дух, приходил в себя, а потом заговорил:
       — Да знаешь ли ты, пришлый боярин, что за сокровище в твоих руках?! Что за чудо расчудесное ты обрел?!
       — Знаю, уже испытал целебную мощь этой чаши. Сила в ней великая! То, несомненно, святая вещь.
       — Правду глаголешь, боярин, воистину святейшая вещь! То Фиал Господень — Братина Иисуса Христа!!!
       — ?! — мы застыли, остолбенело пораженные.
       Наконец Андрей Ростиславич, превозмогая охватившее волнение, еле выдавил из себя:
       — Не может быть?! — и умолк, не в силах переварить сказанного старцем.
       — Покажите мне... — взмолился Аполлинарий, — Позвольте мне взглянуть на Святая святых!.. Дайте мне увидеть Божественный Сосуд — самый сокровенный потир на земле, потир, лобызавший уста Спасителя...
       В каком-то полусне, словно самнабула, Андрей Ростиславич обнажил ларец и извлек из него Святую Чашу. Потир заиграл небесным сиянием. Мы зачарованно смотрели на чудо, и души наши наполнились упоением и восторгом. Торжественно ликующие, простояли мы с полчаса и были готовы стоять так целую вечность.
       Господи! За что нам оказана такая честь и почет? Господи, почему мы избраны тобой, за что нам выпало такой счастье?!
       Первым очнулся Аполлинарий, упав на колени. На коленях же, вознося молитвы Господу, он дошел до стола. Самозабвенно молясь, должно получив разрешение свыше, он еле прикоснулся губами к потиру. Так и не осмелился дотронуться до него рукой. Мне показалось, что в тот поцелуй старец вложил все свое существо, всю душу без остатка.
       Восстав просветленный, он громогласно восславил Господа, превознося его чудесный дар. Возликовал старец новому смыслу, которым наполнилась его жизнь... Восславил исполненный предел своих мечтаний, до которого он все же дошел, негаданную благодать, которую он все же обрел... Это ли не венец человеческого существования, это ли не вершина земного бытия?
       И затем, обратясь к нам, старец возвышенно изрек:
       — Радуйтесь, человеки, радуйтесь и празднуйте! Чаша сия пребывала со Спасителем на Тайней вечере в граде Иерусалиме. Чаша сия напитала Господа нашего Иисуса Христа и апостолов его. Чаша сия оставлена нам во имя и славу Христову, во спасение наше и Мира всего! — голос его слабел, но инок продолжал. — Я посвящен преподобными старцами Афонскими в сущность сея Чаши. И заказано мне беречь и не разглашать ту великую тайну... Ибо Фиал Христов до времени призван быть сокрытым от людей, а обретение его сулит великие перемены человечеству. Но не ведал я, что мне предстоит самому увидеть Чашу воочию и облобызать ее сокровенную плоть. Не ведал я того...
       Речь старика пресекалась, он пошатнулся, мне пришлось удержать и усадить его на скамью. Немного отпрянув, Аполлинарий продолжил свой рассказ:
       — Афонские старцы сказывали, что сей драгоценный сосуд был утрачен из общины Иерусалимской еще во времена цезаря Нерона (1). Полагали, что его умышленно спрятал один из ста двадцати, дабы Чаша не подверглась поруганию римлян-язычников. При равноапостольном Константине (2) Потир был обретен усердием матери кесаря — святой царицы Елены (3). Он сохранялся в большом секрете в стольном граде. Во времена императора Льва-иконоборца (4) при невыясненных обстоятельствах Фиал исчез.
       Уполномочен я старцами Афонскими, наряду с немногими посвященными особами, иметь знание: что по приговору четырех Патриархов восточных и Римского папы ведутся непрестанные розыски сея Чаши. И по взаимному согласию святых отцов-предстоятелей приняты вящие меры, чтобы, Боже упаси, чаша та не попала в руки неверных... — после столь длительной тирады старец стал совсем плох, в изнеможении откинулся на стену и затих.
       Но Андрей Ростиславич не вполне удовлетворился рассказом инока. Дождавшись, когда Аполлинарий немного поднакопит сил, он спросил его весьма учтиво:
       — А скажи-ка, старче, — боярин повысил голос, — что еще Афонские старцы вменили тебе исполнять в Галиче? Ты особа высоко посвященная, признайся, ведь у тебя есть своя задача?.. Какова она?
       — Ты не ошибся, боярин, я хранитель!.. Да, я хранитель сокровенных свитков первохристиан. Волею случая те писания оказались в Галиче. И я, будучи еще совсем молодым, послан святыми отцами, дабы оберегать те рукописи. Беречь от алчных еретиков, страждущих заимствовать те пергаменты, дабы лжеучительствовать, — старик еле дышал, ему крайне нездоровилось. Он умоляюще обратился к Андрею Ростиславичу, — все,