ничего в том, что у них тут происходит. Нгогве — колдун по-ихнему теперь получил над ним власть, и кранты, мол…
Кончился лейтенант Нгема, как солдат. Выл днем и ночью, плакал и молился. Однажды ночью, в конце марта 1976 года, мы с Андрюхой Чумаковым, тоже из наших советников, засиделись допоздна. Наша водка от малярии и иных африканских болезней, надо признать лучшее лекарство. Вот и лечились мы. Вдруг переводчик Жозеф к нам на веранду забежал, серый весь, это негры так бледнеют. Трясется, аж подпрыгивает. Губищи, как подметки толстые, ходуном ходят. Голый, в чем мать родила, конец, чуть не до колена болтается! Я, говорит, сегодня умру, нгогве призывает меня, он мою душу сожрал! Ну и всякую другую чушь! И стал просить, чтобы, когда он умрет, мы, прежде чем хоронить, зубы ему выбили, а лучше вовсе голову отрезали и в другом месте закопали, а лучше и вовсе, труп сожгли. И убежал, только его и видели. Мы с Андрюхой, еще дивились, какой дикий они народ, а социализм строят.
И что вы думаете? К вечеру следующего дня, нашли его труп недалеко от нашего лагеря в саванне. На Африканской жаре, он уже вонять начал, да личинки и иная местная живность его в оборот взяли. От чего помер, хрен его знает. Врач осмотрел и сказал, что никаких признаков насильственной смерти не выявлено, о вскрытии и не думали, война, жара…
Но похоронили честь по чести, даже с салютом, все же боевой товарищ. Конечно, мы и не вспомнили про его просьбы голову отрезать и зубы выбить. Дикость какая, суеверия. А на следующую ночь, душно было, мы с кубинцами в палатке спали, я в медчасти задержался допоздна. Там медсестры кубинки, эх и знойные девчонки! Особенно одна, Росита, в общем, за полночь я вернулся. Только в койку влез, засыпать стал, вдруг стали собаки выть. Страшно выть, я такого воя и не слышал никогда. Ни до, ни после этого. Они у нас с саперами работали. Трудяги. И они, и саперы. Мы всегда с уважением к ним. А тут такой вой, что перебудили всех у меня в палатке. Хосе, капитан-кубинец, запалил лампу, и вдруг кто-то в палатку к нам ломится. Вроде и двери нет, а он никак в проем не попадет. Мы подумали, кто-то напился, да по пьяни палатку перепутал, давай его хуями крыть. А потом все же удалось ему войти. И смотрим, глазам не верим. В желтом, колышущем свете керосиновой лампы вчера похороненный товарищ Жозеф Нгема, собственной персоной. Стоит покачивается, воняет еще пуще, глаза белые и зубы в темноте, потом руки к нам вытянул, заурчал и медленно к нам пошел. Палатка большая на десять человек, высокая. Нас шестеро было. Кто поближе от входа лежал, ломанулись от мертвяка так, что койки перевернули. У меня в глотке вмиг пересохло так, будто песок жевал. И крикнуть хочется, и только сип и какой-то писк. Один Хосе не сплоховал. Кобура у него на спинке кровати висела, он свой Кольт схватил и Жозефу в лоб засветил. Сорок пятый калибр не шутка! Негр так навзничь и свалился, мозги тухлые пораскинул по брезенту.
До утра уже было не до сна. Набежало народу на выстрел. Врач, который перед похоронами труп осматривал, все спорил с нами. Не может этого быть! Это вы придурки, алкоголики, до чего допились, сами его откопали, ничего святого для вас нет. А тело, и правда, на следующий день, от греха подальше сожгли. Как-то само собой, не спрашивая друг друга. Такая история была. Не верите?
Мельгузов, закусив губу замолчал. Было видно, что, рассказав свой случай, он уже в этом раскаивается, предвидя недоверие слушателей. Но Николай Иванович видел, все время, пока пограничник говорил, Дубровин слушал его очень внимательно, даже время от времени кивал головой, будто соглашаясь с чем-то.
— Ну отчего же сразу, не верю, — ответил ему старый чекист, неторопливо отпивая из стакана воду, — как раз твой рассказ, товарищ полковник, доверия достоин вполне. Но вижу пора тебе спать, офицер. Завтра, мне твоя голова нужна свежей. Дальше у нас разговор пойдет о таких вещах, что лучше бы тебе и не знать. Конечно, дело твое, но предупреждаю, обратного пути у тебя не будет и мир, к которому ты привык, изменится для тебя полностью. Выбор за тобой.
Пограничник сидел, чуть покачиваясь, глядя, бессмысленно в угол кабинета. Потом тряхнул головой и ответил:
— Вы правы, товарищ полковник. Не нужно мне этого. Я после той командировки в Анголу полгода по ночам орал и в холодном поту просыпался. Жена даже разводиться хотела, боялась. К матери жить уехала. Хорошо вернулась, передумала. Так что, последую я вашему совету.
— Иди, Борис, ложись спать. У нас казарменное положение, подойди к Лене, она тебе скажет куда пройти, где прилечь, чтобы никто не беспокоил. До завтра проспись, утром ко мне на планерку. — Кожевников поднялся и проводив Мельгузова к секретарше, вернулся к Дубровину.
Старик сидел за столом, задумчиво потирая подбородок, погрузившись в свои мысли.
— А нам с тобой, Коля пока не до сна, — начал он, — дай команду, пусть приведут того майора, что старшим опергруппы, под прикрытием, выезжал на место. Надо с ним потолковать, чую, ухватим кончик ниточки и весь клубок потянем.
Генерал кивнул и позвонив в дежурную часть, дал команду. У него не шел из головы рассказ пограничника, напрочь испортивший аппетит. Ткачука должны были привести не раньше, чем минут через пятнадцать, и в ожидании, Кожевников вернулся к прежней теме.
— Павел Петрович, я уже не берусь спорить о таких материях, но неужели то, что Борис рассказал, могло быть? В наше время, колдуны…
— Хм, Николай, я верю ему на все сто, именно в Африке в наше время это кругом и всюду происходит. Я и не такому был свидетель. Колдуны Африки — особая каста людей. Колдуны, пожалуй, есть в любой стране, но только в Африке их влияние на жизнь обычных, простых людей до сих пор гораздо значительнее, чем где бы то ни было. Вера в магию, Коля, настолько сильна у африканцев, что даже самые продвинутые и образованные из них, ну вот как этот лейтенант из МПЛА, про которого твой пограничник рассказал, могут стать жертвами вековых тайн и традиций.
— Ну… Я уже не берусь спорить, но как-то Петрович, не могу поверить. Ну не укладывается в голове. Хотя бес с ней с этой Африкой и неграми, они далеко…
— Ой, Коля, Коля, как дите малое, право, — перебил его Дубровин, качая головой, — если я про Африку сказал, разве это значит, что у нас такого нет? Хотя с тебя и спрос не велик. Ты еще неделю назад жил в своем привычном мире. Совещания, планерки, рапорта, доклады, время от времени шпионы, диссиденты. Служба, одним словом. Рутина. Обыденность. А тут такое на тебя свалилось. И ты, генерал, положа руку на сердце, хорошо держишься. И знаешь, я почему-то знал, что рано или поздно ты столкнешься с чем-то эдаким. С войны. С нашей первой встречи. Хотя… тут слово знал, применять не верно. Я — ведал. Слышал такое: ведал или ведовство? Нет? Это, друг мой, уже иной уровень знания, более глубокий. Я ведь рапорт писал в Москву, хотел тебя к себе в отряд забрать. И была бы судьба твоя совсем иной...
Кожевников впал в ступор. Который раз за последние дни. Вот так вот, оказывается. А ведь он в феврале 1945 года тоже хотел проситься к Дубровину. На его людей, на его отряд, можно было равняться! Это была настоящая элита СМЕРШа, вернее тогда он думал, что полковник работает на СМЕРШ.
— И что? — оторопело спросил он, охрипшим голосом.
— А ничего, генерал, как написал, так порвал, да выбросил. Почувствовал, что не твое это. Рано тебе еще было, — буркнул недовольно старик, но потом уже спокойнее добавил, — зато жив остался. Половина моего отряда, с которым ты в Восточной Пруссии воевал, до 1946 года не дожила. Сгинули уже после мая, после победы.
— А что случилось? Война уже заканчивалась. Нет, я понимаю, что у нас, чекистов, война никогда не заканчивается, но…
— Ладно, понимающий ты мой, потом расскажу как-нибудь, где майор твой? Любитель рыбалки, который?
Николай Иванович, вышел в приемную, почти сразу в кабинет вбежала секретарь Лена, собрала на большой поднос со стола тарелки, вилки, протерла живо сам стол. Дубровин, чуть улыбаясь и щурясь как кот на сметану, смотрел за ее суетой, на стройные ноги в телесных чулках, с ладными круглыми коленями, на юбку чуть выше колен, на облегающую белую блузку. Хороша, подумал он. Есть своя прелесть в некоторых женщинах, перешагнувших сорокалетний рубеж. Сладкая терпкость, как у выдержанного вина. У вина, которое уже не играет бесшабашной искрой, как молодое Божоле-нуво, но которое истинные знатоки ценят дороже. А Колька-то, не дурак… ухмыльнулся он, провожая женщину взглядом.
Ожидая пока приведут из подвалов Управления майора Ткачука, оба офицера молчали. Кожевников мерял шагами кабинет. Слишком много новой и невероятной информации. Голова готова была лопнуть, как какой-то перезревший плод. Полковник остановился рядом с Дубровиным.
— Павел Петрович, у меня все не идет из головы та история о женщине в Норвегии. Так и не нашли за что ухватиться? — спросил генерал, прервав затянувшуюся паузу.
Дубровин, стоя у окна, темнеющего опустившейся уже ночью, казалось не слышал вопроса. Он, будто думая о чем-то своем, потирал рукой высокий лоб, чуть прикрыв глаза.
— Я про ту…— хотел настойчиво повторить свой вопрос Кожевников, но полковник его прервал.
— Слышу, слышу, Николай. — он повернулся к собеседнику и устало вздохнул. Отошел от окна и сел на стоящий у стола массивный стул.
— Поверишь ли, чем больше времени с того случая проходит, тем чаще о ней вспоминаю. И пусть норвеги ей с нашей подачи шпионаж приписывали, там, чует мое сердце, все намного сложнее было. Хотя…— после некоторой паузы старик невесело усмехнулся, — был некий фарс в той информации, которую мы скормили их контрразведке. Дали им ниточку, ведущую к МОСАД. Пусть поищут среди сионистов нацистку из другого мира! Забавно было бы глянуть в их отчеты…
— Ну а все же? — не отставал от собеседника генерал.
— Теперь вот я думаю, что копали мы то дело усердно, но не в том направлении. Вернее, откуда та тварь взялась, установили, а вот, что произошло, нет. А копать-то нужно, наверняка, было вглубь! Мир древней Скандинавии таит, Николай, много загадок. Женщины Севера в ту пору владели особым видом магии. Да, да, не криви лицо, товарищ генерал, наука наукой, но многое я не могу объяснить с научной точки зрения! Эта магия, подвластная только женщинам, называлась Сейд или Сейдр. Ежели перевести со старо-норвежского, получится что-то похожее на «сеть», «ловушку», ну или «натянутую веревку». Вот и думаю, не в ту ли сеть мы в тот день попались.
Практики Сейда представляли собой особый вид транса, в который входили скандинавские ведьмы. Они отделяли свою духовную сущность — ворд от тела. И она могла путешествовать как в разные места, так и сквозь время и пространство. Вселялась в души животных и птиц, помогая выигрывать войны и сражения. Представительниц этого мистического учения называли «вельвы» или «сейдконами».
Главная черта этого Сейда — это умение предвидеть будущее.
Дубровин протяжно и как-то грустно вздохнул и многозначительно посмотрел на Кожевникова.
— Там, Николай, интересно было. Этот вид магии считался женским. Вроде как мужчинам было зазорно его практиковать. Транс, в который входили носители знания, по мнению северных мужчин, делал их слабыми и беззащитными перед врагом, а
