Проект "ХРОНО" Право выбора

первые минуты несчастные женщины совершенно теряли всякую способность соображать и, как безумные, метались взад и вперед... Стоны, женские рыдания и детский плач сливались в один безудержный взрыв отчаяния. Неужели, это — правда? Ведь всего несколько часов тому назад он был здесь. За что же могли его убить, когда на корабле его так любили?
Все в слезах, в чем только попало, несчастные женщины бегут туда, в госпиталь, в мертвецкую... Страшную весть получила и Софья Берг. Все-таки, где-то там, в тайниках души, у нее, теплится маленькая надежда, что, быть может, это — не он! Это — ошибка!
Вот, она, с обмершими от ужаса девочками — в мертвецкой. Боже, какой ужас!.. Сколько истерзанных трупов!.. Они все брошены кое-как, прямо на пол, свалены в одну общую ужасную груду. Мирок семей офицеров императорского флота тесен. Все — знакомые лица... Безучастно глядят остекленевшие глаза покойников. Им теперь все безразлично, они уже далеки душой от пережитых мук...
«Это — те, которые пришли от великой скорби; они омыли одежды свои и убелили их кровью Агнца. За это они пребывают ныне пред Престолом Бога...»
К телам не допускают. Их стерегут какие-то человекоподобные звери. С площадной бранью они выгоняют пришедших жен и матерей, глумятся при них над мертвецами. Что делать? У кого искать помощи, защиты?.. Кто отдаст им хоть эти изуродованные трупы? К новым, революционным властям, авось они растрогаются... Скорей — туда! Но там их встречают только новые оскорбления и глумливый хохот. Кажется, что в лице представителей грядущего, уже недалекого Хама, смеется сам Сатана...
Брезжит рассвет, и чудится, что в сумраке его витают зловещие флюиды свершившихся злодеяний. С новой силой встают в памяти кошмары прошлой ночи, и жгучая волна отчаяния опять заполняет безутешные души.
Близится день. Улицы полны шумом, криками, стрельбой. Над Гельсингфорсом встает багровое солнце, солнце крови. Проклятая ночь! Проклятое утро!.. Но тела капитана второго ранга Берга среди убитых не было. Безумная надежда сводила семью с ума, то как лучик солнца пробивалась из-за низко нависших туч, то вновь холодом ужаса обдавала сердца жены и детей.
Воспоминания ребенка не смогли удержать всех подробностей того кошмара. Годы спустя, Катерина Берг, прочла воспоминания чудом уцелевшего в той трагедии флотского офицера с крейсера Новик, и будто прошла все заново, но в ту пору была она уже иным человеком. Дни шли за днями, а от Германа Берга, по-прежнему не было вестей. Мать перечитывала постоянно, омытое слезами последнее письмо от мужа, месячной давности, в котором он видел в происходящем измену и просил их быть мужественными и предать судьбу свою в руки Всевышнего. Всему есть свой предел! От невероятного волнения, постоянного страха за мужа, дочерей и себя, от усталости, рассудок постепенно покидал недавно еще блистательную, женщину, которая стала похожа на растрепанную старуху.
Сестры, обняв друг друга, сидя на кушетке, со смертной тоской, смотрели, как их любимая маменька, ходит как тень по холодной пустой, темной квартире и разговаривает с кем-то невидимым, смеется, потом начинает собираться, «на бал» или «к Лизоньке в гости». Девочки с рыданиями повисали на руках бедной женщины. Раздевали ее, укладывали в кровать. А она злилась, ругала их «несносными девчонками», говорила, что «ждет там ее любимый Герман» и что он «придет с минуты на минуту, нужно велеть прислуге ставить самовар». Прислуга давно разбежалась, прихватив все, что смогла украсть, в том числе украшения и драгоценности матушки, да и то немногое, что было у сестер.
Неизвестно, надолго бы хватило сил у девочек, но однажды ночью, отец действительно пришел. Дверь на лестницу черного хода открылась с противным скрипом, на пороге стоял незнакомец. Дочери не сразу узнали, капитана Берга. В старой, грязной солдатской шинели и облезлой папахе, стоптанных сапогах, смердящий махоркой и потом, худой, с почерневшим лицом, с отросшей, спутанной бородой, потухшими глазами и… совершенно седой. Софья Алексеевна, тем не менее, узнала его сразу, и как ни в чем не бывало, протянув руку для поцелуя, потом обняла и сказала: «Наконец то, милый! Сейчас велю подавать ужин!» Отец обессилено сел на стул у двери, обнял дочерей и уткнувшись в грудь жены, обхватившей его руками, заплакал. Первый и последний раз в жизни. Зло, по-мужски, со скупыми слезами, громко всхлипывая и стоная. Он метался в тот вечер от постели больной жены, к дочерям, будто стараясь отдать им всю любовь, на которую возможно был скуп в прежние годы, гладил их по головам, целовал, старался не отпускать из своих сильных рук их ладошки. Катя и Полина, не отходили от отца, ставшего для них последней надеждой на спасение. Папа вернулся…все наладится… они спасены.
Отец не рассказывал, где он был и что с ним случилось. Только годы спустя, Катя узнала, что капитана Берга убивали вместе с другими офицерами, но судьбы подарила ему еще немного жизни. Он раненный, упал в овраг, покрытый телами в черных офицерских кителях, потом матросы ходили и добивали раненных. Штык винтовки, в неверных руках пьяного матроса в черном бушлате с большим красным бантом, только скользнул по ребрам распоров китель и кожу, а капитан Берг, стиснув зубы, теряя сознание от боли не издал ни звука. Могилу в тот день не зарыли. Никому из матросни не было до этого дела. Причиной тому был дармовой спирт и кокаин. Ночью Герман Берг выбрался из-под тел товарищей и в горячке, шатаясь, опираясь на стены, падая время от времени, брел не разбирая дороги. Иначе как чудом назвать то, что произошло потом невозможно. Раненого моряка подобрала и выходила простая русская семья. Двое стариков, не забывших еще бога, почти немыслимых в окружающем хаосе. Бывший флотский унтер-офицер, старик Семен Родионов после сверхсрочной службы осевший в дворниках и его жена Маруся, дородная, так и не избавившаяся от малороссийского акцента, несмотря на долгую жизнь в Кронштадте. Не ведомо сколько, офицер находился на тонкой грани между жизнью и смертью, метался в бреду, разговаривая с женой, дочерями и погибшими товарищами. Потомок остзейских рыцарей оказался крепким орешком и медленно, но верно пошел на поправку. Долго не мог встать, а потом, встав, шатался на земляном подвальном полу стариковской халупы как на палубе своего крейсера в жестокий балтийский шторм. Более месяца он провел со спасшими его стариками, а уходя, встал перед ними на колени и пообещал отплатить, хотя и не было меры такой, которой можно бы мерять их человечность и доброту. Только добавил, будто знал: «Если судьба убережет и дальше».
Некоторое время прошло в суете подготовки к бегству из ставшего красным от кумачовых полотнищ Петербурга. Но потом все отложили из-за болезни мамы. И отца, и сестер все более тревожило состояние Софьи Алексеевны. Отец приводил попеременно двоих разных докторов которые после осмотра больной по долгу шептались с отцом на кухне и прихожей. Снедаемая любопытством Катя старалась разобрать их приглушенные фразы, но спокойствия это ей не принесло. Слова «чахотка» и «все очень плохо» заставляли девичье сердце сжиматься в страхе за мать. Закушенная губа отца, уходящие врачи, старательно прячущие глаза при прощании с девочками, донельзя фальшиво веселый тон папы у кровати матушки…
На глазах постаревший отец ездил в адмиралтейство. Новые чины флота демократической России, разговаривали с ним шепотом, оглядываясь на нижних чинов, вдруг оказавшихся во множестве в присутственных местах. Дикую вакханалию мартовских убийств флотских офицеров списали на революционные эксцессы. Никто не был наказан и предан суду. Были убиты главный командир Кронштадтского порта адмирал Р. Вирен, начальник штаба Кронштадтского порта адмирал А. Бутаков; 4 марта — командующий Балтийским флотом адмирал А. Непенин; следом за ними комендант Свеаборгской крепости генерал—лейтенант по флоту В. Протопопов, командиры 1-го и 2-го Кронштадтских флотских экипажей Н. Стронский и А. Гирс, командир линейного корабля «Император Александр II» капитан первого ранга Н. Повалишин, командир крейсера «Аврора» капитан первого ранга М. Никольский и многие другие морские и сухопутные офицеры.
К 15 марта Балтийский флот потерял 120 офицеров, из которых 76 было убито (в Гельсингфорсе — 45, в Кронштадте — 24, в Ревеле — 5 и в Петрограде — 2). В Кронштадте, кроме того, было убито не менее 12 офицеров сухопутного гарнизона. Четверо офицеров покончили жизнь самоубийством, и 11 пропали без вести. Более 600 офицеров подверглись нападению. Все флоты и флотилии России потеряли с начала Первой мировой войны 245 офицеров. В России неуклонно нарастала анархия власти и особенно стремительно совершавшееся разложение армии и флота. В начале августа отец подал в отставку, прямо заявив вновь назначенному Керенским управляющий Морским министерством, бывшему политэмигранту В.И. Лебедеву, что Русского императорского флота более нет, а служить с разбойниками и убийцами, он более не намерен. Чуть забрезжила надежда на наведение порядка, со слухами о мятеже генерала Корнилова, но все закончилось ничем. Никогда не интересовавшийся политикой Герман Вольдемарович Берг, крепко сжимал кулаки и с каждым днем ненавидел постигшую Россию смуту все больше.
Наступила осень. Пролетел последними теплыми днями сентябрь, с продуктами стало совсем плохо. Спекулянты взвинтили цены до невероятных величин, а деньги стремительно обесценивались. Оставаться в городе было уже невыносимо, однажды, в конце октября, отец долго отсутствовал, а потом пришел очень нервный и они принялись торопливо собираться к отъезду, благо мама чувствовала себя немного лучше. В ночь в городе стреляли, в том числе из пушек, заставляя девочек замирать в который раз от ужаса, казалось, что это невероятно затянувшийся кошмарный сон, который когда-то должен закончиться. На следующее утро, Катя с тоской оглянулась на дверь их, когда- то милой Санкт-Петербургской квартиры. Суета, стоны мамы, хмурое лицо отца, одевавшего свою старую черную шинель со споротыми погонами, с трудом сдерживаемые слезы старшей сестры, грязные улицы, хамоватый извозчик, в тот день слились в какой-то кошмарный калейдоскоп.
Виндавский вокзал, всегда радовавший сестер своим зданием архитектора Брзжовского похожего на терем из сказки, теперь пугал невероятной грязью и выбитыми окнами. Все заполонили расхристанные солдаты и матросы, которые бестолково суетились, крича и матерясь друг на друга и на окружающих. Отец нашел какой-то закуток и велел им стоять и стараться не разговаривать ни с кем из толпы. Мать обессилено сидела на чемодане, непонимающе смотря на происходящее, дочки прижались к ней, дрожа от ужаса. Минут через десять они увидели, как отца ведут несколько солдат с красными повязками на рукавах и с винтовками, на которых поблескивали примкнутые штыки. Они проходили мимо, но отец окинул их горящим взглядом, как бы говоря: «Не подходите!». Но Софья Алексеевна вдруг, откуда-только силы взялись, вскочила и уцепилась за рукав мужниной шинели: «Герман! Куда ты! Не уходи!»
— А! Стойте, ребята! — остановил всех один из солдат, с неприятным рябым лицом и прокуренными,