мы будем пить кальвадос, настоящий кальвадос, который пил сам Эрих Мария Ремарк. Знаешь, когда я прилетела мне предложили хороший отель, но я сказала что буду жить только в «Энтернасьонале». Я даже захотела спуститься в подвал, где Морозов с Равиком играли в шахматы — помнишь? Но там нет уже никакого подвала. И это правильно! Видимо война быстро забывается.
В голосе Элки было что-то умаляющее. Мы оба были смущены как дети. Она рассказывала о Париже, но только для того, чтобы просто говорить. Я почувствовал это и поднял на нее глаза.
— Тебе понравились розы?
— Спасибо Борис, — в голосе было удивление.
И я понял что очень волнуюсь. К стулу меня кто-то прилепил. Мы выпили по рюмке. И еще. Королева опять начала метаться по кухне, доставать какие-то закуски, и стол был переполнен тарелочками с привезенным сыром, устрицами и прочими французскими яствами. Кальвадос напоминал хорошо выгнанный яблочный самогон. Его янтарный цвет радовал глаз, забытая корзина роз грустно стояла в коридоре.
Я посмотрел на Элку, она по-прежнему металась по кухне и наперебой рассказывала о полях тюльпанов, о Нормандии, о музее великой Пиаф. Но между рассказами останавливалась и удивленно смотрела на меня. Вместо меня сидел лопоухий осёл и делал вид, что ему интересно слушать о Париже.
Сколько раз я мечтал о том, чтобы остаться с ней вдвоём, и говорить о нашей любви, но мы плели разную чушь ненужную и тривиальную. И еще, мы боялись посмотреть друг другу в глаза. Как будто бы кто-то пытался насильно соединить нас, а мы, подсознательно, были против — и сопротивлялись.
Кальвадос даже легким хмелем не пробежал по жилам.
— Ты не слушаешь меня?
— Слушаю.
И я отлепился от кресла. Подошёл к Элеоноре. Взяв её руки в свои, я притронулся губами к её ладоням. Но голову поднять не смог. Так и стоял, кланяясь в пояс своей возлюбленной. Она высвободила руки, погладила меня по голове и застенчиво произнесла:
— Я пойду в ванную. Приходи ко мне через некоторое время. И ещё. Вот тебе стакан гранённый. Ну что русскому мужику эти хрустальные рюмашки.
Наполнив стакан янтарным кальвадосом, Элка ушла.
Я пригубил из стакана. Нет. Не до питья мне сегодня. Подошёл к ванной комнате, постоял немного, услышав звук водопада из металлического крана и огляделся вокруг. Забытая корзина роз скромно стояла в прихожей. Я достал цветы и устлал ими путь от ванной комнаты до диванчика в гостиной. Вода прекратила свой поток. Наступила тишина. Мы молчали. Я с одной стороны двери. Королева с другой.
- Прости меня, девочка,- тихо сказал я и вышел из дома.
Любовь... она ведь небожительница. Не могу, не хочу осквернять ее сплетением физических тел. Не хочу высокое чувство связывать с плотью. Сердцу можно приказать. А душе приказывать нельзя. И всё-таки чувствовал я себя полным ничтожеством, и медленно, но верно побрел домой. К семье. К жене. К детям. Я опять предал. И в первую очередь себя. Но себя плотского, не душу свою я предал. Мне трудно было разобраться во всех этих земных правилах, но я понимал духом, что поступил правильно.
