Маленькая война

полными ведрами и охапками поленьев. Воскресенье – день грандиозной стирки. В раскрытом окне стонет радиола: «Мамаюкэру! Мамаюкэру!..» И этак – без конца. Будто пластинка заела. На самом деле песня такая. Крик моды.
За сараями, словно пенек на опушке, торчит бетонная будка. Издали смахивает на фашистский дот. Спокойно, граждане. Это всего-навсего аварийный выход из бомбоубежища. Находится оно в недрах Дома Специалистов. Берегли их, выходит, спецов-то. Да что-то плохо. Полдома еще до войны съехало в неизвестном направлении, как в воду кануло. Возможно, так оно и было. Мужики в беседке сказывали. На место бедолаг-спецов и их семей въехала громкоголосая шушера. С бигудями, пижамами, кошками, фикусами и песенками типа «Мамаюкэру». Из грязи в князи. Хромой Батор их тихо ненавидит. Даже кошек.
Бомбоубежище и есть полевой штаб «барбудос». Вход свободный – кому не жаль костюма. Надо нырнуть в амбразуру бетонного дота, зажав нос и не жалея живота своего, проползти метров пятнадцать наперегонки с крысами. Осторожно, не ушибите темечко о стальную дверь. Смелее, она не задраена... Можно попасть в убежище и пешком через подъезд – под лестничной площадкой дверка, замок открывается гвоздиком. Но ползком, согласитесь, куда интереснее.
Задумано бомбоубежище на полном серьезе. Пять отсеков с массивными стальными дверями на винтах. Как на подводной лодке, знаете? Только лодка эта давно лежит на дне. И дышать трудно. Там и сям противогазные и телефонные трубки, фильтры, раздавленные линзы, рваные сумки с красными крестами, поваленные скамейки и емкости с надписями: «Вода», «Топливо». Раздетый до скелета электродвижок, кишки проводов, выпотрошенные насосы, блоки питания. А также битые бутылки и стаканы, тряпье, вонь. С некоторых пор сюда повадились темные личности.
Однажды книгочей Борька вычитал, что вместе с запасом воды, воздуха и питания в убежищах бывает и золотой запас – в основном в виде слитков. Только запрятано оно в тайнике, в свинцовом контейнере. В золото мы как-то не верили, но свинцом Петька заинтересовался – это ж сколько рыбачьих грузил! Я согласился из солидарности. Еще подумают, что струсил. Половину найденного сокровища решено было отдать героической Кубе. На золото можно купить гору оружия, а лучше – атомную бомбу.
Мы взяли с собой сухари, китайский фонарик, коробок спичек, лопату, моток бельевой веревки, бутылку лимонада, зачем-то соль и сорок копеек, черные очки и хозяйственную сумку для золотых слитков. Наглотавшись пыли, впихнули себя внутрь. Колени и локти горели. Потайных люков и ходов нигде не было. Но в дальней, пятой по счету, комнате храпел на скамейке таинственный незнакомец. Он зевнул при свете китайского фонарика и отобрал у нас сухари, коробок спичек, лопату, моток бельевой веревки, сорок копеек, зачем-то соль, сложил все это в хозяйственную сумку, выпил бутылку лимонада, оставил черные очки н ушел, подсвечивая себе фонариком. Да, чуть не забыл! Прихватил еще Борькин шарф домашней вязки.
В кромешной тьме блуждали на ощупь. Стукались лбами об углы и друг с другом. У ног рыскали крысы. Кричать было бессмысленно, но мы кричали. Склеп отвечал издевательским хохотом. Борька нацепил черные очки.
В них, видимо, было не так страшно. По счастливой случайности Петька упал на разбитый телефонный алпарат. «Папа!», «Мама!» – эти золотоискатели вырывали из моих рук трубку и зачем-то дули в нее. Трубка хранила гробовое молчание. Борька был близок к истерике. Петька мужественно поскуливал и тщетно искал на полу окурки. Спичек не было. Прогоняя тошноту и слезы, я эдак бодро засвистел: «Мамаюкэру! Мамаюкэру!»
Вылезли на поверхность шахтерами-стахановцами. Ноги подкашивались. Руки дрожали. Все было черным. Ночь, мы сами и очки.
Дома Борьке влетело за китайский фонарик и шарф, Петьке – за моток бельевой веревки и сорок копеек, мне – за хозяйственную сумку для золотых слитков.
О приключении в бомбоубежище вся троица благоразумно помалкивала – не дадут же во дворе прохода!
Кочегар дядя Саня долго удивлялся, куда пропала лопата.

11 час. 30 мин. Что-то случилось
Возле Дома Специалистов, вздымая пыль, тормозит грузовик. У бетонного дота уже суетятся люди. Как из-под земли выросли милиционеры.
– Куда, мальчик? Назад! – преграждает путь синяя шинель.
«У меня приказ, сержант»,– мысленно возражаю ему.
– Расходитесь, граждане, расходитесь! Ничего интересного!
Как бы не так! Страшно интересно. Стар и млад – все тут. Староста Кургузов прилип к окну. И Батиста здесь, ишь, раскраснелся от усердия.
– Обычный ремонт, граждане, идите по своим делам,– участковый трясет животом и оглядывается. Там, в тени подъезда, стоит человек в сером пальто и шляпе, черных очках и тихим голосом отдает распоряжения. Дюжие молодцы снимают с грузовика и уносят в подъезд тяжелые ящики, молча тянут провода, спускают кабель в будку. Земля под ногами вздрагивает, глухо урчит отбойный молоток, в амбразуре бетонного дота полыхают отсветы электросварки.
11.30. Что-то случилось. И Хромого Батора нет... В толпе однодворцев строятся догадки. После короткого спора сходятся во мнении, что совершено злодейское убийство. И не одно. Вон сколько милиции понаехало! Дело «пестрых» или «черной кошки».
Поодаль синеют Борькины щеки. Он выпучивает свои глазища и делает таинственные знаки. Подъезжает еще один грузовик. Дюжие молодцы забрасывают в него разный хлам из бомбоубежища: покореженный металл, насосы, сгнившие противогазы, дырявые сумки с красными крестами... Борька заглядывает в кузов – ищет китайский фонарик. Батиста хватает его за ухо, отшвыривает. Борька орет. Человек в черных очках кривит губы. И тут до меня доходит... Идиоты мы с Петькой! Борька оказался прав. Кто-то опередил нас. Вперяю взор в гору хлама – золотые слитки пока не блестят.
Видя, что вместо кучи трупов выносят кучи мусора, народ расходится. За углом снова колют дрова. Остаемся лишь мы с Борькой. Серый человек в черных очках кривит губы. Играем для конспирации в «пристенок». Уши на макушке.
– Товарищ... э... – участковый подносит руку к козырьку и осекается.
В просвете кривых ног Батисты видны отутюженные брюки и край серого пальто.
– Привлекаем внимание населения, мм? – цедят из-под серой шляпы.
– Дык воскресенье... – растерянно гудит Батиста.
– Впредь без паники. Отвечаете головой. Объект первостепенной важности.
Серый человек садится в серую «Шкоду». Машина серой крысой упрыгивает в клубах серой пыли. Батиста утирает платком багровое лицо, пинает серый бетон и ковыляет со двора.
– Слыхал? «Объект первостепенной важности»! – толкает в бок Борька.
– Угу. А золото где?
Книгочей усмехается моей наивности и тянет к подъезду. Возле него вырастает синяя шинель.
– Вы куда, ребята?
– А здесь живет наш товарищ... – не теряется Борька и называет фамилию.
– Номер квартиры? – спрашивает милиционер и смотрит в листок. Борька толкает в бок: «Видал?!»
Под лестницей – спуск в бомбоубежище. Темная его впадина с шипением искрится. Рабочий прилаживает у входа решетку.
– Коляныч,– кричат снизу,– проводку надо менять!
Мимо с кряхтеньем волокут мотки проводов, новенький электродвижок, он в масле и зеленый.
– Дядя, у вас воскресник? – с невинным видом задает вопрос Борька.
– Много будешь знать – скоро состаришься,– хмуро отвечает дядя и с силой бьет молотом. Старая дощатая дверь, пискнув, падает, открывая взору решетку, – она упиралась в стены. Вход в полевой штаб строго воспрещен.
– Видал?! – торжествующе вскричал Борька. – А я что говорил! Они там настоящий бункер делают!
– А-а,– разочарованно мычу. – Значит, вправду ремонт...
– Много ты понимаешь! Ящики заносили, видал? – пыхтит друг. – Это и есть золотой запас! Слитки, понял?
Как же я сразу не догадался! На этот раз мы возьмем два фонаря и много-много спичек. Хотя зачем? В бомбоубежище теперь будет свет.
– Гм... – читает мои мысли Борька и чешет затылок. – Вопрос в том, как туда попасть...
Я гляжу на милиционера у подъезда, на новую решетку бетонного дота, и золотой блеск нашего открытия тускнеет. У барака выбивают половики.
В коляске плачет ребенок. За сараями пилят дрова. Завтра в школу. «Мамаюкэру!..» – шепчу в тоске.

12 час. 00 мин. Страсти на чердаке
Я иду по Уругваю-ю,
Ночь – хоть виколи глаза-а,
Слышны крики: «Раздиваю-ют!
Дэ-эвушку на полчаса!
Знакомый сопляк – руки в брюки – голосит с блатным подвывом. И не один. Ему подвывает пегая дворняга с короткими и кривыми ногами. Ну, как у Батисты. И где он откопал такую уродину?
– У нее в родове такса была... – обиженно сопит этот шкет. – Честное октябрятское!
«Такса» косит глазом, задирает верхнюю губу – рычит. Тоже обижается за предков.
– А нас возьмете? – просительно морщит нос малолетка. Под носом у него грязно. – Она и след берет.
«Такса» уставилась черными пуговками, виляет хвостом.
– Девчонок не берем! – объявляю этой уродине. Псина рычит.
– А у меня граната есть. Сам делал! – выкладывает последний козырь сопленосик.
Ну-ка, ну-ка... Это уже ближе к делу.
– Айда за поленницу!
За поленницей он показывает бутылочку с завинчивающейся пробкой, в ней вода. Из другого кармана выгребает голубоватые комья, сыпет в бутылочку, завинчивает пробку и бежит за угол. «Такса» берет след хозяина. Я успеваю залечь. «Граната», поклокотав, лопается со звоном: «П-пах!» Стеклянные осколки летят над головой, горошинами стучат о дрова. Этот фокус нам известен. Но где этот шкет добыл карбид?
– Ну как? – сплевывает сквозь зубы террорист-одиночка и подтягивает штаны. – Зауда как драпане-ет!..
Я с достоинством отряхиваюсь. «Такса» лает. Оказывается, карбид недавно сгрузили у бомбоубежища. Найти склянки на заднем дворе аптеки и отвлечь милиционера от карбида – пара пустяков.
Спешу, переполненный новостями. И сталкиваюсь с Максимом Малановичем. Лицом к лицу – роста он невеликого, зато пахнет дорогим одеколоном. И у такого коротышки – дочь Рада, стройная, как тополек. «В мать»,– грустно говорит Максим Маланович. Он вдовец. Справедливости ради, скажу – приятный человек. Здоровается первым.
– Здравствуй, здравствуй, Аюр,– торопливо подает руку отец Рады.
У мамы ладонь и то крепче. – Как мама? Береги ее...
Что это с ним? Обычно Максим Маланович – сама степенность. Любит поговорить. С мамой, например, может беседовать часами. Мама больше молчит – слушает.
– Я на работу,– стеклышки очков тревожно блестят. В воскресенье – на работу? Максим Маланович поправляет очки. – Но я зайду, непременно зайду...
Куда он денется! Уже и соседи шушукаются...
Собачий лай отвлек от раздумий. Между прочим, нюх у нашего участкового, как у таксы. Не добрался бы до тайника с оружием! Уже, наверное, караулит чердачный люк. Решаю лезть в штаб по пожарной лестнице. Оттуда участковый меня не достанет.
– Я с тобой! – хватает за штанину хозяин «таксы». Собака виляет хвостом.
– А ну, брысь! Оба! – отдергиваю ногу, подпрыгиваю и цепляюсь голыми руками за поручни. Они мокрые от растаявшего инея. Холод железа пронзает грудь.
Одолев уровень третьего этажа, чувствую, что выстуженная за ночь лест-ница превращает меня в Кая – ледяного мальчика из сказки. Руки ноют до плеч, пальцев не ощущаю вовсе. Сверху наш двор предстает во всей красе. Горы шлака у кочегарки,