Здравствуй сцена и прощай

Трудно было убедить известного режиссера, взять меня в свой спектакль на одну из ролей.
Увидев меня на пороге офиса, он размашисто указал рукой на дверь, но этого ему показалось мало, и маэстро сам решил помочь мне выйти вон. Стараясь вытолкать неугодного посетителя в дверь, он усердно пыхтел, не ожидая встретить сопротивление. Восхищаясь потоку неиссякаемой энергии, которую сейчас тратил на борьбу этот, уже немолодой, маленький, склонный к полноте человек, я мысленно завидовал тем прославленным артистам, что однажды, получив его одобрение оказались на сцене.
Вот где скрыто неистовство духа. Вот где видна борьба за чистоту идеалов.
Вскоре стало ясно, что мы окончательно застряли в дверном проёме и упитыша пришлось, самую малость отодвинуть в сторону.
Уступив грубой силе, режиссер, скрепя сердце согласился меня принять. Он неряшливо поправил на голове жидкие вьющиеся лохмотья, бывшие когда-то безупречным газоном волос образцового комсомольца, после чего предложил войти, однако сразу предупредил, чтобы на многое я не рассчитывал.
Стараясь не обращать на меня внимания, он суетился, бегал по кабинету, перекладывал из одного места в другое папки с утверждёнными сценариями, непрерывно отвечал на телефонные звонки, и в перерывах между разговорами мельком бросал на меня такой страшный взгляд, будто видел перед собой того, кого и мне следовало бы опасаться.
В кабинет постоянно забегала невоспитанная секретарша.
Это была беловолосая курица, с сумочкой через плечо, сделанной из кожи хищника, вероятно при жизни любившего полакомиться курятиной.
Именно сейчас ей требовалось в бухгалтерских отчётах получить подпись и поставить печать.
Пока автор знаменитых постановок возился с обычными канцелярскими бланками, она бесстыдно наклонилась над письменным столом, как бы намекая, мол есть ещё пара личных документов, где печать нужно ставить губами.
Нависшие над столом документы, сейчас к нашему делу не относились и печать там ставить, откровенно говоря, было уже негде.
Режиссёр это понимал лучше меня. Бросалось в глаза то, что многие страницы их тайного романа были давно уже прочитаны и теперь остались лишь закладки в некоторых самых интересных местах, скрытых под глянцевой обложкой той настольной книги.
Думаю, грудастая Анжела однажды напомнит ему о себе. Ведь глядя на неё, лопух даже не смотрит, что подписывает.
Вместе с тем, он не выглядел наивным романтиком, что будет долго гнать велосипед, потом бросит его, где-нибудь посреди бескрайних полей, страстно желая набрать в охапку полевых цветов, таких же ранних и невинных, как первый школьный поцелуй.
Надув щёки, Маэстро всё ещё продолжал сопротивляться моему желанию выйти на сцену, используя при этом неизвестные театральные приёмы.
— Если хотите знать, вы не артист!
Свою фразу он будто бросил в меня, сопроводив её характерным движением руки. Что-то похожее, он показал в приёмной, впервые увидев меня.
Представляю, что ему ответила секретарша Анжела, когда он признавался ей в любви, таким же вот макаром помогая себе рукой.
— Если хотите знать, я Вас люблю!
И замахнулся в её сторону.
Выходит, мне ещё повезло. Замечу только, что скорей всего, подобный стереотип поведения, это не продукт влияния улицы и не диктатура одного из родителей с учёной степенью в министерском портфеле. Такая, подчёркнуто эксцентричная манера свойственна лишь очень неуверенному в себе человеку, но уверенно занимающему высокий пост.
Продолжая унижать меня без всякой причины, основатель театральной школы имени самого себя, кричал:
— Вы проходимец! Дворовый скоморох! Бездарь! Вы никогда не будете признаны!
Кто-то скажет, мол гениальность и непризнанность, это две сестры. Справедливости ради следует отметить, что сёстры они, в лучшем случае сводные, но не родные.
Если гениальность хороша всегда, то непризнанность этим результатом похвастать, увы не может.
Продолжив изучение генеалогического древа родственных связей в эпистолярном виде искусства, так же можно вспомнить, кем краткость приходится таланту. Как славно, что талант не унаследовал угрюмый недуг своей косноязычной родственницы. Впрочем, современные таланты этим уже блещут.
То же случилось и со мной. В итоге роль нашлась. Не Гамлет, конечно, но и не тень его отца.
Это была сказка для взрослых. Сюжет, в основе своей завязали на какой-то щуке, или мне так послышалось, ибо художник по костюмам, обсуждая тему сильно шепелявил.
Я должен был лежать в центре сцены, на высокой фанерной печи спиной к залу и повернуться лишь в конце спектакля, чтобы вставить ключевую фразу, после которой, со слов режиссёра, все зрители встанут и будут долго рукоплескать. В общем, ничего сложного.
Перед тем, как отправить меня к громоздкой декорации, режиссёр ещё раз строго спросил, хорошо ли я запомнил свой текст. Сделав убедительный кивок, я дал ему понять, что нет смысла сомневаться в моём артистическом даре и поправив на себе незамысловатую реквизитную бутафорию, полез на печь.
Подняли занавес. Начался спектакль. Лёжа спиной к сцене, я не видел событий происходивших на ней и, признаться, они меня не очень-то интересовали. Мне было известно, что однажды прозвучит громкий хлопок, он и послужит сигналом к действию. Сперва следовало приподнять голову и только потом громко произнести заученный текст.
Дивертисмент спектакля развивался, как-то вяло, без динамики и незаметно для себя, весь без остатка, я растворился в причудливой феерии глубокого сна.
Прошло совсем немного времени, и я почувствовал, как стало происходить что-то неладное. По лестнице на печь медленно поднималась незваная гостья. Сперва, я увидел голову Анжелы, затем поднялся бюст, а вскоре появилась и вся её фигура. Взобравшись на декорацию целиком, первым делом она ухватила меня обеими руками за ворот и молча принялась скакать верхом. Её длинные волосы развевались по ветру, а глаза горели во тьме. Это было до такой степени не по сценарию, что пришлось сбросить секретаршу, а самому бежать в глухую степь, где густой туман скрывал в камышах топкое болото.
Анжела не отступила, к тому же теперь она была не одна. Секретаршу сопровождал упырь, в его повадках хорошо угадывались черты режиссёра.
Оступившись, я увяз в болоте. Торжествуя победу, Анжела обернулась чёрной вороной и кружила надо мной, в то время, как упырь, предвкушая скорое пиршество, бродил в камышах, жадно потирая о живот липкие пальцы.
Из последних сил, я резко выпрямился. От немыслимой натуги тело моё ракетой взмыло из мрака куда-то вверх, издав характерный победный хлопок.
Иными словами, находясь в плену неясных тревожных проблесков сознания, я уже был неспособен себя контролировать и неожиданно, стыдно сказать, издал неприличный звук. Он получился таким громким, что печь подо мной хрустнула и сдвинулась с места, от чего я сразу проснулся.
Настороженно приподнял голову.
Мёртвая тишина, повисшая в зале подсказала, что это был тот самый сигнальный хлопок и теперь все ждут от меня финальные слова.
— Вот оно, как всё обернулось.
Подумал я, но тут же сообразил, какая сейчас лежит на мне ответственность, быстро оглядел публику в зале и произнёс:
— По щучьему веленью, моему хотенью, печь поезжай во дворец!
Не знаю, какой умелец смастерил эту печь, но после моих слов несущие опоры ушли в стороны, вся конструкция с треском накренилась вперёд, а я неуклюже покатился в оркестровую яму, где и закончил своё выступление.
Когда занавес коснулся пола, режиссёр сообщил, что я сорвал ему спектакль в середине действия, и чтобы ноги моей здесь больше не было.
Только, всё это было сказано в грубой форме. Такая нынче изнанка Мельпомены.
Собрав вокруг себя группу крепких молчаливых работников сцены, режиссер подошёл к оркестровой яме и поманил меня к себе пальцем. Но, мне и здесь хорошо, в обществе разбитых софитов, погнутых пюпитров и перепуганных музыкантов. К тому же, отсюда лучше были слышны восторженные крики, свист и аплодисменты ликующей публики.
Нет сомнений в том, что теперь у меня отбоя не будет от предложений проявить себя на других современных театральных площадках.