После столь странного, чем-то сонного состояния, ты решаешься продолжать жить и видеть все оттенки серо-зеленого мира. Первое, что наворачивается на глаза – фотография на стене, на первый взгляд, ничем не примечательная.
Но ты невольно перебираешь мысленно всех, кто на ней изображен: крайняя слева – темная личность, непредсказуемая пожилая Стефани. В центре – маленькая и открытая всем, не умеющая врать, Джинни. А справа –фантастическое существо, напоминающее коренастую девушку, неумело прикидывающуюся старухой.
И тебе становится смешно: коренастая девушка - ты. За смехом скрывается неведомая грусть и смятение: что же заставило тебя идти на такую глупость и унывать от воспоминаний? А на этот вопрос, хочешь-не-хочешь, придется просить ответить…. только их! К чему ты и торопливо приступаешь, боясь не поймать что-то навек уходящее…
…. Ушел успех, вот какой-то иронический успех, бизнесс-центра. Он и так ничего утешительного не обещал, а теперь и вовсе выкинул безаппеляционно своих работников на улицу. Последнее – очень притягивающее место для иллюзий, что от легких криминальных путей надолго станешь королем мира. А путей было много: хочешь – продавай запрещенные фильмы и литературу, хочешь – занимайся грабежами….
Но против всего этого был сильнейший внутренний протест: несмотря на дату рождения в паспорте, ты давно ощущал себя стареющим не по годам. И от этой мысли была мания к добрым делам. А что в твоем представлении данное понятие? Ухаживать за бездомными зверюшками, садить деревья, скрашивать одиночество брошенным.
Последний вариант стал самым утешающим, тем более в глаза лезла табличка над входом единственного в городе дома престарелых: «Хочешь ухаживать за нами – будь поласковее». А внизу этого нелепого постулата мелкими буквами висело совсем уж несуразное пояснение: «На работу принимаются только женщины».
«Вот ерунда! – мысленно негодуешь ты, тратя последние гроши на парик, платье с косметикой. – Скучнее, небось, работенки простонет!.... Но так мне, неудачнику, и надо!». С этой мыслью твердо направляешься в недра дома престарелых, представившись особо ничем не заинтересованному смотрителю «вдовой Мэрри».
Но сворачивать с намеченного пути просто не было желания, и ты действительно надеялся получить таким образом наказание за все эти годы проигрыша, разочарований и одиночества. Впрочем, кары не вышло. Но это было только приятным: содержащиеся в этом здании старики (коих было довольно мало) и старушки были неприхотливы, довольно радушны. И для полного счастья им вполне хватало, чтобы кто-то был рядом.
Ты нес свою службу верно и без жалоб даже самых чопорных старух. Всех забавляли твои смешные ужимки, указывающие на то, что на самом деле ты не являешься тем, за кого себя выдаешь. И порою казалось, что скоро ты вернешь себе и приличные гонорары, и верных друзей, пусть и украшенных сединой.
Особенно о последней надежде давала знать старушка Стефани. Она попала в этот дом, когда ее родственники отговорились делами и уехали, незаметно передав ее имущество своим, нужным людям, а саму Стефани лишив любимой кошки и объявив безнадежно больной аллергией.
Теперь странная старушка видела свою любимицу в …тебе. Она также, не то кокетничая, не то впадая в детство, могла запросто посылать тебя стократ на день за всякими пустяками, часами гладить твою, захороненную под париком макушку и даже иногда ласково подзывать «кис-кис»!
Однако, несмотря на причуды этой крепенькой веселой пожилой дамы, ты вполне мог считать ее своей подругой, если был на самом деле женщиной: Стефани щедро делилась с тобою всем на свете, ежесекундно осведомлялась о твоем (на самом деле давно надломленном) душевном состоянии, и даже умудрялась поделиться стихами своего сочинения!
Так, дни и ночи незаметно проходили, порою становясь чем-то одинаковым и нестерпимым: с первыми лучами солнца ты вставал, приводил себя в порядок и совершал обязательный обход стариков, сопровождающийся делением свежими новостями и кратким медицинским осмотром. Далее наступал визитк повару и маленькая роль официанта, услужливо подающего завтрак.
Затем был досуг, щедро скрашиваемый партиями в шашки и шахматы у мужской половины обитателей, играми в карты и в девичьи глупости, вроде гаданий на суженого – у женской. Кроме того, невольно ты влезал и во все сферы искусств: по просьбе стариков, ты то перевоплощался в певца и исполнял как умел различные песни и частушки, то разыгрывал небольшие сценки, то читал вслух романы и декламировал стихи…
Так продолжалось до обеда, и после него все устраивали групповые интеллектуальные игры, рассказывали друг другу (совсем как в молодости) страшные истории, делились впечатлениями за день и засыпали.
Выслушав твои пожелания «доброй ночи», пройдя вечерний медицинский осмотр и чувствуя себя абсолютно счастливыми людьми, которых ценят, понимают и любят даже в старости, у которых есть верный чуткий друг (то есть ты).
Но с ужасом осознаешь, что в отличие от беспечных пожилых обитателей дома престарелых, твоя, вообщем-то не пыльная и творческая работа, постепенно превращается в ад, некий мрачный цирк, сотворенный только для утешения иных, в котором о себе будто и не помнишь! Из-за подобных черноватых мыслей возникает слепая злость на свой избранный путь, пусть и удерживающий тебя на стабильном положении.
А главное – проснулась непобедимая жалость к себе: ты же еще в бренной оболочке довольно молод, вполне не глуп и … обречен на такое позорное существование? Да, сейчас в это странно и стыдно поверить, но тогда ты уже с ненавистью засыпал на скрипучих кроватях, под аккомпанемент тоненького храпа стариков и с обидой невесть на что долго еще глядел на луну, обрамленную решетками.
Но, как будто в утешение и погибель от ослепления этим утешением, одним днем пришла на работу новенькая – Джинни. Она была совсем такой, как сейчас, на фотографии – маленькой, робкой, искренне улыбающейся, с по-детски завязанными маленькими хвостиками пышных волос, с наивными и блещущими оптимизмом глазами.
Тебе запомнилось в ней все – и звонкий голос, и живые шажки, и одежда, как правило, состоящая из юбочки и блузки. А последний элемент ее туалета всегда украшался розовым бантиком, неуловимо меняющим свое расположениена блузке каждый день.
Именно этот бантик стал для тебя воплощением всех тех ярких и даже усыпляющих чувств, всей стремительности и печальной быстроте ее жизни, проведенной рядом с тобою.
Будто проснувшись в другой реальности, Джинни никак немогла привыкнуть к твоей, слишком коренастой для девушки фигуры, побаивалась. А в то же время с удовольствием делила с тобою работу, свои ценности, трогательно представленные в виде плюшевого щенка и книжки про сказочного единорога. Она с радостью ухаживала за стариками, являя миру собой просто солнышко, осветившее хмурые никчемные комоды и пыльные полы.
Сейчас страшно поразмыслить, почему все вспыхнуло так внезапно, что ты словно пытался поскорее с себя сбросить маскарад и признаться во всем Джинни. «Еще успею!» - были ее любимые слова, и в них отразилась правда и ложь: она, как молодой ветерок, мигом делала всю работу и успевала перемолвиться со всеми, никто не лишался ее внимания!
В то же время, как же ты не заметил, что не успела она увидеть хмурость Стефани: видимо лишившись подруги (тебя), старушка стала неимоверно замкнутой, со зловещей тенью на лице?
Конечно, тебя терзали смутные подозрения в коварных планах Стефани, и, унижаясь, пытался отвлечь ее от них, предлагая и усиливая, как только можно свое внимание.
Увы, это, очевидно, только раздражало Стефани, и она, явно в отместку за одиночество, стала сыпать сплетнями и преувеличенными наблюдениями о том, как ты в очередной раз тайком подсовываешь записку Джинни, как падаешь с ног с улыбкой от того, что освобождаешь ее от работы, как не спишь ночами, а все вздыхаешь в сторону ее кровати…
А Джинни, как ребенок, тут же попыталась взять удар на себя и поклялась Стефани (заигравшей окончательно недоброй улыбкой) в вечной дружбе. Чтобы заслужить успокоение амбиций ревнивой старушки, ты даже подкинул ей идею подарить плюшевого щенка, чтобы задобрить ее жадную до обожания своей особы натуру. И Стефани вроде смирилась, даже стала приветливее и с тобою, сутками разговаривая с Джинни и не подпуская ее под различными предлогами ктебе.
С болью сейчас осознаешь, что мстительная старушка просто платила тебе той же монетой. Но тогда тебе было все равно, беспечно и привольно даже, ведь Джинни в безопасности, ты в относительно спокойном состоянии и все равно любишь ее, не смотря ни на что!....
Так продолжалось до тех пор, пока с досадой не начинаешь замечать. Что пугливая Джинни не разговаривает с тобою так же свободно и доверчиво, что она обходит тебя.
Худшего оскорбления и предательства от Стефани ты не мог ждать. Не помня себя от разочарования и шока, ты спешишь задержать ее по пути на обед и, стиснув от бешенности зубы, твердо изречь ей в лоб, что «ненавидишь ее, никогда больше не будешь ей подругой за всю клевету, что она сотворила; что запрещаешь ей под страхом такой же клеветы и позора приближаться к Джинни»!
Конечно, применение грубой моральной силы надолго заткнуло нечистую глотку Стефани, и она стала опять такой же тихой и доброжелательной, даже прилизывающейся.
А Джинни перестала быть запуганной и свободно опять оставляла тебе неземное удовольствие от бесед обо всем на свете, совместных прогулок, весельем и … самых светлых в мире минут, которые колебались столь же свободно и радостно, как и ее милый розовый бантик…
Увы, с некоторых пор ты ловишь себя на мысли, что несколько дней подряд не видишь его, беспечного смеха Джинни. И не находишь себе от этого места.
Рассудок понимает, что ждать бесполезно, однако, чтобы утихомирить саднящие раны в душе. предпринимаешь и эту глуповатую попытку, с подозрением поглядывая на Стефани. Она словно расцвела. Стала разговорчивой и светящейся изнутри от какой-то злорадной победы.
Тебе не дает покоя то, что Стефани стала раскованнее и смело упоминает …Джинни, в черных наглых красках, в прошедшем времени. Последнее тебя пронзило насквозь, словно ножом. Ты горишь от нетерпения и ждешь, когда все пойдут ужинать, чтобы вызвать Стефани на откровенный разговор и узнать, где она посмела спрятать Джинни.
К твоему шоку, старушка, казалось, напрочь забыла свое привычное радушие, отвечала холодно и до невозможности безразлично. Тогда-то утебя и возникает желание запустить в нее чем-то. Чтобы с лихвой отплатить за все мучения, доставленные и Джинни, и себе.
Но не делаешь этого, а только бросаешься искать свою возлюбленную, ту, которая действительно много для тебя значит среди этого океана холода и притворства, умудрившихся проскочить даже в такое невинное, на первый взгляд, здание, как дом престарелых.
Поиски приводят к потере рассудка над… простой картиной в одной из кладовок здания, загораживающей ничем не примечательную треснутую стену. Потому, что под этой картиной ничком лежала Джинни, неподалеку от нее были отброшены как-то печально глядящий плюшевый щенок и розовый бантик, так
