Фаллос. Фантасмагория. 3

А господин Фаллос под перестук колес ехал в поезде Киев – Москва. В купе напротив него сидела юная субтильная блондинка лет двадцати или чуть более.
- Прежде всего, разрешите мне познакомиться с Вами. Меня зовут Эдгар. Позвольте узнать Ваше имя-отчество.
- Зачем отчество, называйте меня просто Эмма, - нежным голосом сказала девушка в легком ситцевом сарафане.
- Вот и прекрасно, мне очень импонирует такая веселая непринужденность, не люблю чопорность. К тому же глупо сидеть в молчании и дуться друг на друга, раз судьба нас свела, лучше провести время в приятной беседе. Вы чем занимаетесь?
- Музыкант, моя специальность или лучше сказать страсть, - виолончель.
О, виола, виола, - нараспев проговорил Эдгар. – Да, конечно, кого может оставить равнодушным такой прекрасный инструмент, тем более в руках юного прелестного создания.
- Вы преувеличиваете, - порозовев щечками ответила Эмма.
- Не думаю, и как жаль, что я лишен сейчас возможности услышать Вашу игру.
- А Вы тоже имеете отношение к музыке?
- Что Вы, жалкий дилетант, курс музыкальной школы на фоно, но если бы я мог представить себе такую встречу, был бы гораздо усерднее и, быть может, удостоился награды аккомпанировать Вам. А сейчас я предпочитаю слушать, и не только классику, но и авангард, хороший рок. Например у английского ансамбля «Дип пёрпл» есть очень интересный альбом «Концерт для рок-группы с симфоническим оркестром»
- Название «Дип пёрпл» я слышала, но с творчеством их, признаюсь, не знакома.
- Да, конечно, это музыка во многом ушедшего времени, и такая юная особа далека от нее, хотя раньше «Концерт» имел большой успех как у рокеров, так и классиков, соединяя два разных направления. Хотя, если задуматься рок-мотивы отчетливо прослеживаются у Баха, Моцарта, Вагнера и других великих композиторов.
Но я совсем не зациклен на прошлом. Из современной музыки меня, например, интересует черная роза авангарда Диаманда Галас, блестящая оперная певица, которой стали тесны рамки классики.
- Я знаю её, слушала несколько альбомов, голос действительно потрясающий, четыре октавы, но я не в восторге от ее экспериментов, очень часто от них отдает шаманством, колдовством, магией, и отнюдь не белой.
- Я разделяю Ваше мнение, ответил Эдгар, - но настоящий талант должен идти на риск, должен быть раскован.

В дверь постучали, вошла проводница и с улыбкой на веснушчатом лице, предложила чай.
- Мы попробуем ваш чай. С лимоном, пожалуйста. Да и вообще, Эмма, мы увлеклись беседой, недурно будет вспомнить о хлебе насущном.
Эдгар достал сервелат, французскую булку, масло, баночку красной икры. Затем на столике появилась бутылка шотландского виски «Джонни Уокер»
-Что Вы, что Вы, я алкоголь не употребляю, если только бокал шампанского на Новый год.
- Согласен, - сказал Эдгар и убрал бутылку, - хотя иногда приходится очень кстати, бодрит.

Проводница принесла чай и трапеза началась. За окном мелькали леса, речки, перелески, села и маленькие деревеньки, а спутники с аппетитом ужинали, перебрасываясь легкими веселыми фразами. Утолив голод Эмма с Эдгаром убрали столик и продолжили беседу.
- Я недавно видела по Интернету великолепный клип – совместная работа Крутого с Хворостовским, меня привели в восторг и музыка, и визуальное решение.
- Я тоже видел их композицию, мне она доставила огромное удовольствие и осталась в памяти надолго. В любом случае, я считаю, что они творили, вдохновенно творили.
- А во мне опять заговорила ностальгия, я нередко переслушиваю « Картинки с выставки» Мусорского в исполнении «Эмерсон, Лейк энд Палмер», - признался Эдгар.
- Вы меня извините, но я предпочитаю классическое исполнение.
- Так и должно быть, консерваторское образование, изысканная строгость.
- Эдгар, Вы во многом правы, но это не столько образование, которое я, кстати, ещё не завершила, сколько нравы моей семьи, образ жизни, если хотите. Моя мама тоже вся в музыке, она пианистка, преподаватель, а папа, доктор технических наук, профессор. Несмотря на такую разницу интересов в доме сложилась благожелательная, высокоморальная, как говорили прежде, и несколько патриархальная атмосфера.
Да что я всё о своём! Будьте добры, расскажите немного о себе, Эдгар.
- Извините, Эмма, но я не склонен к воспоминаниям. Не то чтобы в них таилось что-то тяжелое и неприятное, просто не люблю и всё. Одно могу сказать, мой отец банкир, а я, в меру своих возможностей, следую его стезей. Однако, это скучная тема, перейдем к другим.

Эмма стала с упоением говорить о музыке: «Ведь она высшее в мире искусство, самое тонкое, самое живое, музыка окрыляет душу, возносит её в Небеса!» Эмма рассказывала о своей любви к музыке, о том, что она посвятила себя служению музам, и всеми силами старается достигнуть сияющих вершин, не для славы; для постижения слияния с вечной гармонией, с музыкой Божественных сфер.
Эдгар молча и внимательно слушал Эмму. Между тем за окном вагона темнело, надвигалась ночь. Над лесом взошла полная бледно-синеватая луна, на безоблачном небе засверкали бесчисленные звезды.
-Эмма, смотрите какая красота, какое великолепие, видишь его сотни раз, как будто в первый,- произнес Эдгар.
- Просто волшебство,- шепотом отозвалась Эмма. Случайные спутники долго, заворожено любовались ночным небом.

Молчание прервал Эдгар: «Однако уже пора спать. И раз в наше купе больше никто не явился, попрошу проводницу перевести меня в другое, и оставлю Вас одну предаваться сладким мечтам».
- Зачем, Эдгар? Мы ещё не всё сказали, побеседуем немного в темноте. Вы только на минуту выйдите, я переоденусь и лягу.
- Хорошо, если Вы желаете продолжения беседы, мы так и поступим, - сказал Эдгар и вышел из купе. На стук двери выглянула проводница, хотела что-то сказать, потом ухмыльнулась и скрылась. Через некоторое время Эдгар тихо постучал.
- Входите, входите, я давно готова.
- Готова, готова,- пронеслась в беззвучном эфире.
Эдгар вошел, Эмма лежала, в свете ночника блестели ее большие выразительные глаза, распущенные светлые волосы прикрывали подушку. Эдгар застелил постель, разделся (Эмма при этом отвернулась) и лег. Выключили ночники, и только бледный лунный свет заливал зыбким туманом купе.
- Эмма, виола, несомненно, прекрасный инструмент, но сейчас мне больше вспоминается Бах, его органные прелюдии, которые я слышал в исполнении Гарри Гродберга.
- Да, лунный свет, всепроникающий, всеобнимающий, как нельзя больше ассоциируется с органной музыкой. Но виолончель…Мне так не достает её, мне нужно обнять ее бедрами, мне нужно исторгнуть из виолы такие звуки: то рычащие, то стонущие, то пронзительно нежные, то громко торжествующие..
- Эмма, я понимаю Вас, я улавливаю фибрами души Ваши чувства. И я могу Вам помочь, позвольте только быть вашей виолончелью.
-Как Вас понимать?!
- А так, сжимайте меня Вашими роскошными бедрами, и польется та музыка, которая нужна Вам.
- Я не понимаю Вас, Ваши речи…Нет, я отказываюсь понимать Вас, не знаю о чем мыслить.
- Сейчас не нужно мыслить, нужно чув-ство-вать!
Эдгар встал и откинул одеяльце с Эммы. Она лежала в легкой розовой ночной сорочке.
- Эдгар, Вы с ума сошли, Эдгар, ведь я никого не знала, я девственница.
- Я давно это понял, но пришло время…
- Ах нет, не надо!
- В том то и дело, что уже надо!
Эдгар поцеловал Эмму в пылающие губы, поднял сорочку; через прозрачные трусики виделся треугольник рыжеватых волос. Эдгар мягко, но решительно потянул трусики вниз по бедрам, голеням, стопами и сбросил их на простыню.
- Оставьте, прекратите, - шептала Эмма в ухо склонившегося к ней Эдгара.
Он ничего не говорил, а взасос поцеловал трепещущие губы Эммы, а потом жарким поцелуем покрыл нижние, половые губы. Эмма застонала и робким движением левой руки пыталась отстранить и Эдгара и всё проникающую страсть.
- Эми, время пришло,- сказал Эдгар, отодвинул руку девушки, погладил лобок, перебрал пальцами как струны волосы, а потом мягко, но настойчиво вошел в нее.
- Нет, нет,- закричала Эми.
Но фаллос уже пронзил нежную преграду. Эми вскрикнула, пыталась уйти, отстраниться, но фаллос, почувствовав сладость неминуемого наслаждения, тугим поршнем заходил в неё.
Эмме было больно, и радостно, и страшно, и сладко. Она разметала руки, открыла себя всю. Эдгар целовал налившиеся груди, бутоны напряженных сосков. Он целовал ее жаркие губы, и продолжал движения, проникающие от раскинутых ног до самого сердца, до глубин мозга. Сердце Эми взлетало, трепетало, как бабочка в сильных, но нежных руках. И вот она забилась в объятиях Эдгара, испустила негромкий, но душераздирающий стон и рухнула без движения. Эдгар отпустил ее и лег рядом на узкое ложе купе, дав женщине, теперь уже женщине, разметаться, а сам балансировал на краю. Хотя Эми, даже в сладком забытье, не упускала его из объятий, как ива упругими ветвями она оплела Эдгара. Эдгар старался не мешать ее отдыху, но его руки сами собой тянулись к лону, ласкали раскрытую промежность, тихо перебирали волосы.
- Ты словно играешь на струнах, когда перебираешь пальцами мои волосы,- вздыхала Эмма.
- Да, Эми, я играю на твоем инструменте и это самая прекрасная игра на свете, нет музыки лучше.
- Играй, Эдгар, играй, дорогой!
И он играл по волосам как по струнам, а когда услышал ответные звуки, исходящие из горла Эми, и не только из горла, а из глубин ее существа, пустил в ход свой напряженный смычок. Когда господин Фаллос вошел в Эми, она задрожала и стала исторгать такие звуки, на какие не способна никакая виола…
Она погрузилась в нежные волны забытья, господин Фаллос тихо поднялся, почти бесшумно оделся, поцеловал Эми в растрескавшиеся губы и вышел из купе.
В старых романах скрыли бы подробности этой сцены, и лишь намекнули бы, что Эмма наградила Эдгара высшими милостями и благодатью, но прочь эвфемизмы.

***
4.