Тот, кто был мной. Автопортрет (том 1)

заинтересованным тоном переспросил я, про себя довольный этой услугой Славы, но расстроенный его заявлением о моей слабости.
-Столь же ясно, что и тебя самого, - кивнул он, - Бледно розовая, почти прозрачная.
-А у тебя какая?
-Черная как смоль. Как корка. Пригодная как к защите так и к нападению. Поверь, нахлебники видят только слабых, которых вскрыть не проблема.
-И как мне быть? Как защититься? – пристал я к Славе с расспросами, ничуть не обрадованный таким раскладом.
-Никак, - только пожал он плечами, - По сути, я такой же хищник, что и этот старый пердун. И на каждого хищника есть добыча, много добычи. Третьего не дано. Прости, парень, агрессором тебе не быть. Не в этой жизни. Единственное, что могу порекомендовать – делать то, что делаешь, поменьше нервов и внимания на всякое гавно. Всегда. Не паникуй - всего не сожрут.
Ему было легко говорить. Но как бы то ни было Слава оказался прав. Ему стукнуло сорок, а я был моложе его всего на полгода. И в свои тридцать девять я так и не научился вести себя жестко и как-то бездушно, чувствуя чужую боль как свою. Это была не моя стезя, я знал это, даже не представляя себя агрессором. Возмущения и переживания всегда являлись моим пределом. А тяга к человечности оставалась для меня одновременно и положительным и отрицательным качеством. Даже в отношениях с Катей я старался быть как можно более мягким, следуя тактике пряника. Но рядом с ней я не чувствовал ни усталости ни раздражительности, наоборот, Катя как-то придавала мне сил, открывала второе дыхание, от которого я готов был горы свернуть. После пояснений Славы я предположил, что она так же была наделена какой-то мощной силой, мощной аурой, надежно защищавшей меня от негативных эмоций. В отношениях с Катей я находился чуть больше года и мало кому представлял ее. Даже Слава был не в курсе. Так что ее образ ничего так подслащал горечь осознания моего места жертвы, с которого нельзя было сдвинуться. И если я был прав в своих выводах относительно той силы, которой Катя наверняка была наделена, то мне следовало держаться этих отношений.
Четыре месяца прошло после того случая в вагоне электропоезда. И за это время раз пять минимум я ездил и города в район и обратно. Я видел того деда на перроне, но места в вагоне со мной он больше не занимал, избегая возможности вновь со мной пересечься. Наверняка он чувствовал меня, но быть может Слава достал его достаточно сильно, отбив всякое желание использовать меня как подпитку. И пока что в моей жизни этот дед был единственным паразитом, который так откровенно довлел надо мной, ничуть не скрывая своих возможностей и намерений. Что будет дальше не знаю, но постараюсь сделать все, чтобы такого больше не повторялось. Пока что

конец

Глава 19. Необратимость.

1.
Его хватка была подобна материнским объятьям, несмотря на мертвое сцепление рук практически лишенная твердой мужской силы. Но именно в них, кардинально отличавшихся от крепких объятий Никиты, Тома ощутила себя как за каменной стеной, оградившей девушку от жестокости внешнего мира. В руках своего спасителя, взявшегося практически ниоткуда, она почувствовала себя невероятно хрупкой и слабой, такой какой должна была быть, такой какой была, раздавленная мудаком женихом. Только в этих объятьях Тома испытала самую боль, пронзившую ее сердце десятком острых стрел и заставившую ее разрыдаться целым фонтаном слез. Бездна темной ледяной воды, в которую девушка смотрела всего несколько секунд назад, про себя понимая, что на этот прыжок у нее не хватит духа, взбодренного бескрайним возмущением и обидой на Никиту и его шалашовку, в долю секунды стерлась из памяти Томы, уступив место одной лишь боли. Все было подчинено ей в этих ласковых, подобных материнским, руках.
Он не сказал ей ни слова, уверенно и резко стащив девушку с перил моста. Всего лишь прижал ее к себе, бережно, прямо к сердцу, ощутив ее дрожь и отчаянье. Тома рыдала и не могла остановиться, желая излить обнявшей ее маме душу, желая сказать насколько больно ей было, как сильно ее унизили.
Пожалуй, тогда Тома не чувствовала этот непонятный холод -  тишину и пустоту там где должно было биться сердце ее спасителя. Лишь материнское лицо, освещенное легким теплым светом и голос, который всегда исцелял и вливал в нее свежие силы, контролировал все ее внимание, захватил ее всю, лишая Тому чувства реальности. Но все же было что-то еще, что казалось лишним в той идиллии, которая окружила ее, в один миг оставив ужасные воспоминания о Никите в одной постели с этой смазливой девицей где-то далеко позади. Что-то, что касалось Тому всего лишь едва, не отвлекая, но давая о себе знать. Наверное потому, что слезы ее заканчивались и пора было наконец успокоиться.
Тогда она мало что помнила, вернувшись к маме после того, что пережила на мосту. Кажется, она добралась до дома на такси, вызванным ей тем человеком. Даже в голосе его было что-то такое, что было присуще голосу ее матери. Но странным образом лицо этого мужчины выпало из памяти Томы, стерлось почти сразу как только она оказалась за пределами моста. Вероятно из-за материнского образа в теплом нежном сиянии, все еще остававшегося у нее перед глазами. Он оказался единственным, что Тома помнила в тот вечер. Затмил даже физическую маму, встретившую дочь с неподдельной тревогой.
-Никита приходил, - только сказала мама, наблюдая расстроенное лицо Томы, - Просил позвонить ему когда ты вернешься.
-Да пошел он, - только сказала та, чувствуя как новый ком подступает к ее горлу.
На новый плач у нее уже не хватало сил. Тем не менее, слезы вновь заблестели на глазах девушки, мама обняла ее, поняв все без слов. И эти объятья отличались от объятий того человека, чуть более живых и искренних.
Оказавшись в кровати, Тома уснула достаточно быстро. Она вновь вернулась на мост, вновь встала по ту сторону перил, глядя в черную бездну и не решаясь расцепить рук и оказаться в беспощадной воде, ожидавшей свою жертву. Но снова тот человек оказался рядом, заключив ее в свои объятья. Мягкое сияние окружало его голову подобно какому-то гало. И тогда она поняла, что это было не сияние, а запах совсем сырой земли, слипшейся в черную массу после недавнего проливня. Еще более черное, практически бездонное пятно зияло прямо напротив сердца, росло и медленно, но необратимо разъедало ее спасителя изнутри. И казалось, что именно оттуда и рвался наружу этот неприятный запах, поглощавший сначала голову, но стремившийся захватить тело целиком. И когда захватил, Тома проснулась, чувствуя этот запах вокруг себя, чувствуя его повсюду.
Ее остановил и вытащил из-под тяжелого взгляда темной воды не восставший из могилы покойник, они существуют лишь в кино да в виртуальной реальности. Тома видела дурной сон, основанный на неприятных переживаниях, она не сомневалась в том, что это был сон. Как и в том, что просто не имела права не выразить свою благодарность этому человеку за то, что не позволил ей совершить непоправимое, за то, что обнажил ее страх перед холодной бездной реки. Тома была так воспитана, чтобы отвечать за каждый свой поступок. Она должна была сказать этому человеку, что хотела сделать нечто бессмысленное, ведомая горькой обидой, неподконтрольными ей эмоциями и сильной болью. У нее просто не хватило сил достойно выстоять перед предательством Никиты, которому Тома всегда доверяла, с которым всегда оставалась честной, и который втоптал в грязь ее искренность. Который, наконец, уничтожил ее, вынудив ее пойти на поводу воспаленного самолюбия. И в объятьях того мужчины до Томы дошло, что оно было не таким уж важным элементом ее жизни.
Однако, то оказался совсем не сон. Нечто другое чему она не могла найти объяснения в силу необычности, кардинально и внезапно перевернувшей ее восприятие окружающей действительности по утру следующего дня. Потому что она совершенно ясно и отчетливо видела ярко пылавший цветок в груди мамы. Красный и белый, практически раскаленный, притягивавший все внимание своим гипнотически мягким мерцанием, он обозначал материнское сердце, во всех деталях видимое через одежду. Но точно такой же цветок Тома могла наблюдать и внутри отца, только-только вернувшегося из рейса, что уж говорить о своем собственном ярком цветке, стоило ей оказаться перед зеркалом. Он ничем не отличался от других, увиденных Томой за одно утро. Разве что его сияние было чуть ярче и сочнее в красках, по крайней мере, так ей показалось.
Это, сто процентов, было послание ей. Возможность найти того мужчину с пустой, чернее ночи ямой в груди, которую Тома видело в своем ночном видении. Она вспомнила как оказалась в объятьях своего спасителя, притянувшего ее к себе подальше от перил. Возможно сейчас, поутру, это были ложные воспоминания, сформированные ее сновидениями, но даже если и так, то она интуитивно чувствовала, что у нее появился шанс определить своего странного спасителя среди множества людей. Быть может, это он оставил ей такую необычную возможность.
Впрочем, даже с ней Томе требовалось время на эту встречу. Не могла же она круглосуточно мотаться по улицам, подобно какой-то бездомной дворняге, вынюхивающей съедобный кусок. За ней было закреплено рабочее место, кроме того оставался Никита, желавший продолжения отношений с Тамарой после того, что натворил. Несколько раз Никита приезжал к ней, названивал, караулил Тому на улице. А еще она чувствовала как ее возмущение и обида в его сторону постепенно угасает, и дни и ночи, проведенные с ним вместе заиграли в памяти свежими красками. Она ничего не могла с собой поделать. Как Тома ни пыталась подавить приятные воспоминания воспоминаниями о Никите голышом в одной кровати с соперницей, явно получавшими удовольствие от плотских утех (собственно говоря, она застала своего жениха верхом на этой девке), это был сладостный отрезок в ее жизни. Руки Никиты, его прикосновения, его голос и улыбка, все это впиталось в ее кровь, стало ее частью. Боль перерастала в тоску, месяц спустя наступало время оттепели.

2.
Она встретила его в маршрутном такси, всего в через остановку от дома (Тома все еще жила у родителей несмотря на возобновленное, но осторожное общение с Никитой), куда направлялась после трудного рабочего дня. Тома все еще наблюдала яркие цветы внутри людей, совсем не забывая о своем намерении благодарности, хорошо понимая, что приобретенная способность, о которой, между прочим, она никому не рассказывала, направлена именно на это. И вот на очередной остановке вслед за рыжеволосой мамашей с малолетним пацаном и худой теткой с родинкой на щеке в салон маршрутки поднялся молодой человек лет двадцати-двадцати пяти. Высокий и плотный, для едва наступившей весны одетый весьма легко, без шапки, при виде чего Тома рефлекторно поежилась. Русые волосы его на голове были взъерошены, потертые штаны и грязные рукава джинсовой ветровки, откуда торчали тряпочные хозяйственные перчатки, судя по всему, являлись рабочей одеждой. Резким небрежным движением парень бросил водителю деньги за проезд, а затем быстро занял свободное место на переднем сиденье. Это точно был он, Тома видела просто огромную, непроглядно черную дыру на месте его сердца, которая