«Нетленный бренный день. Почти мистическая история из реальной жизни».
Иной раз случается так, что самый обычный реальный рабочий день, не предвещавший накануне ни каверз, ни азартной радости, ни каких бы то ни было деяний сверхъестественных, уже распахнувшись… – как-то вдруг неожиданно окутывается то ли в происки неземного, то ли в земную благодать. Прямо-таки мистика какая-то. А может быть… испытание? Ну, как сложилось, так и сталось: позабыть – невозможно, исправить – не удастся.
I. Туда.
Было это в Брянске ранней осенью лет десять назад (или же тридцать-сорок до того!!!), точнее не припомню; но центральный железнодорожный вокзал города стоял тогда под капремонтом. То, что там произошло, чему я был свидетелем и в чём принял непосредственное участие, могло случиться в любом другом городе, в любом населённом пункте. Но тогда это был Брянск.
Я выехал из Москвы ночным поездом с Киевского вокзала: рассчитал так, чтобы быть в Брянске утром к началу следующего рабочего дня. Поездка сугубо деловая – встреча с партнёром и сразу обратно в Москву: что там дороги-то: три с половиной сотни вёрст; ни званых обедов, ни ночлегов, ни каких-либо камер хранения; в руке лишь один деловой чопорный портфель с деловыми же бумагами, однако набитыми в него, до предела возможности для натяжного замочного защёлкивания.
Ровно в шесть тридцать утра я сошёл на перрон железнодорожной станции «Брянск-1-Орловский». Времени до встречи с партнёром было предостаточно. Но ни присесть, ни прикорнуть, ни кофейка глотнуть негде – зал ожидания закрыт на ремонт. (Странным было то, что ещё накануне составляя план своего делового турне, я удивительнейшим образом упустил из вида столь значимый и явно не секретный факт ремонта вокзала.) Привычка же – всё делать с резервом, тем более что в Брянске я впервые, определила: взять такси и сразу отправиться на целевой адрес.
– В случае чего, там и подожду, – в полголоса урезонил я сам себя. (Вообще-то, я часто разговариваю сам с собой и даже вслух, когда рядом никогошеньки нет.)
Нанятый на привокзальной площади шашечный экипаж доставил меня до центра города – до середины проспекта Ленина – уже через пять минут.
– Ско-оро!.. Одна-ако!.. – нараспев изумился я (видать спросонья, потому как маршруты передвижений были выстроены мной ещё до отъезда из Москвы; и то, что от вокзала до центра на своих двоих-то – не более получаса ходу, а тут – такси; что я опять-таки преминул, при заблаговременном планировании своего вояжа).
Растерявшаяся голова завертелась в разные стороны. И, преодолевая моё личное сопротивление, ещё заставила и всё тело крутиться вслед за ней, ища выход из сложившейся ситуации.
– Вот же ж!.. – буркнул я себе под нос мало цензурно.
Моя минутная гостевая растерянность длилась ровно столько, сколько ей было дозволено мною – только лишь одну минуту.
– Время… – семь... И два с половиной часа до рандеву!.. У-у-у!.. – не находя приемлемого решения, раздосадовался я. – Ну да ладно! Погода шепчет ясной свежестью. Погуляем. Ознакомимся, так сказать, с ближайшими доступными достопримечательностями! – обрадовал я сам себя в полный голос бесплатно выигранным бездельем.
Погоды в те дни стояли действительно прелестные – настоящее бабье лето. И в это утро (как и намедни и до того – не без утренников) взблёскивающее меж поблекшей листвы и веток деревьев, ещё подёрнутых вишарем, светило, уже ярко светило, но ещё не прогрело, а лишь только подавало надежды, что вот-вот разъярится и уж обожжёт те не по-осеннему. Ну а пока, оно горделиво, но с осторожностью выпросталось из-за много- и малоэтажек и ещё нераскороно́ванных деревьев. Мерно прогуляв из конца в конец по всему центральному проспекту, неспеша пройдя от него по улице Горького до моста через Десну, я взглянул на часы: к моему удовлетворению лишнее время без сожаления было безвозвратно сронено, а требуемое, подкатив ближе к девяти, готово было обнаружиться через каких-то полчаса с хвостиком. Мой партнёр был чрезвычайно пунктуален и, к тому же, свирепо ревнив и до дрожи щепетилен к точности соблюдения всех договорённостей и церемоний: потому, спустя минут пятнадцать, я уже оказался на месте встречи.
Вход в офис был отдельным – непосредственно с улицы. Но! По явно мистической причине – ни в девять тридцать, ни в десять никто из принимающей стороны не соизволил-таки материализоваться передо мной. Прижавшись лбом к витринному окну низкого первого этажа, сделав ладонью одной руки полутрубу (так как вторая занималась портфелем, а поставить его на землю – недопустимо, потому что это плохая примета – денег не будет), создав тем самым хотя бы такую – зыбкую – полутень, я разглядел внутри конторы… только её полутемень, а в той – лишь мебели контуры да безлюдье полное... Для порядка, постучав в широкие двойные запертые двери, дёрнув пару раз за входную витиеватую латунную скобу, окончательно убедившись, что мои потуги тщетны, и решив, что дальнейшее ожидание доброго исхода бесперспективно, – я просторечно и непечатно вызубился и позвонил своему несостоявшемуся визави.
Неприлично длинная и многократная зуммерная трескотня, как автоматная очередь, или как барабанная дробь перед оглашением приговора (так мне почудилось), чуть не пробила мои ушные мембраны, едва не достав до мозга; однако, накрутила мои нервы, как струны на колки – почти до обрыва. Я был уже готов вызвериться и кинуться на любого встречного и поперечного. Изнеможённый, я вдыхал полной грудью и не мог выдохнуть. Но мне было мало. И я глотал воздух. Ещё бы чуть-чуть и я задохся бы окончательно, по горло заполнив кислородной смесью и свои лёгкие, и желудок с кишечником. Моя кровь стала иссыхать в одних её руслах и переполнять другие, а то и вовсе – прокладывать новые протоки. Всё моё тело и голова приобрели местами бело-золотистый оттенок раскалённого железа, а где-то – покрылись рубиново-багровыми пятнами. Весь я – как будто бы в одну минуту растолстел сразу на три размера: это было понятно – потому как мне захотелось немедля растащить галстук и разорвать ворот рубахи, да и ещё – хоть как-нибудь ослабить врезавшийся в живот ремень: все они – не давали мне свободно дышать, чтобы здорово́ жить.
Наконец-то сработавший автоответчик беспристрастно, но в тоже время успокаивающе, как дежурный врач скорой, поведал, что, дескать, безвременная скорбь вынудила владельца телефонного номера – моего партнёра – переменить все его планы: точных автоматных слов я и не вспомню, но моя голова интерпретировала их именно так – «скорбь». Довеском до меня дошло, что абонент станет доступным через несколько дней. После такого печального откровения, мои злоба и досада улетучились без следа, перестав ущемлять и низвергать моё собственное достоинство; здоровая бледность сорокапятилетней кожи вернулась на своё место; я похудел до прежней своей нормальности и ремень брюк перестал беспощадно перекрывать и неволить мою мужскую утробу.
– Что поделать! – со снисхождением и пониманием выдохнул я вслух (Хотя и такой поворот событий, и это «официальное» объяснение автооператора были какими-то нелепыми и до предела странными.). – Такова природа человеческого бытия: жизнь – неисповедима, как и любая другая дорога – она полна неожиданностей… Но всё же… странно!
Я вновь покрутил головой по сторонам.
– Надо бы... на дорожку… кофейку, да и чтоб взбодриться, – просветлев, решил я.
Я зашагал в направлении вокзала. До отправления моего автобуса, а возвращаться в Москву я запланировал именно так, было ещё два часа.
Немного поплутав по старинным низкоэтажным переулкам, я вышел на главную улицу. Передо мной предстал ЦУМ – Брянский Центральный Универсальный Магазин – архитектурный памятник после сталинского «классицизма» – типовой трёхэтажный универмаг, воздвигнутый во второй половине пятидесятых годов прошлого века, какие доминировали и, немного потеснившись, продолжают корениться и теперь почти в каждом областном центре; сохранившийся до моего приезда в своём первозданном виде. Оглядевшись, и не найдя ничего более притягательного, я, зайдя внутрь, сразу же направился в кафетерий, который расположился на первом этаже недалеко от входа.
– Эспрессо, пожалуйста, – не глядя ни на настенное рукописное табулированное меню, ни на кого-либо вообще, отстранённо и машинально скороговорно объявил я.
– Возьмите американо, – проколоколило неожиданно извне моей отрешённости, чем пресекло мятущиеся в подкорке «думы о прошлом, настоящем и будущем» и вернуло меня в текущую реальность. – Цена та же, а воды бохаче.
Я перевёл своё внимание на воскресивший меня источник мирских буквосочетаний. Из-под мультяшных ресниц – смоляных, длиннющих, поштучных, на меня всполохами глядели, чаровали и опахивали чистые, честные глаза… «юной непорочной девы», – то ли пред-, то ли постбальзаковского возраста. Все они – и глаза, и ресницы, и дева, казалось, жившие отдельно друг от друга, искренне желали мне добра и хотели как лучше; ну, так их научили и настроили; или же сказывалась её – «девы» – персональная опытность: помогать неразумным заблудшим странникам и неискушённым посетителям – беречь и не растрачивать впустую нажитое: в трудах праведных и претерпениях.
– Блаходарствую! – приветливо и подладно, но с некоторой иронией отозвался я, с добротой и улыбкой передразнивая местный говорок. – Да я стольхо-то и не выпью. А эспрессо – тах в самый раз.
[justify] Лекарственно влив в себя заполученный по собственному хотению экспресс-энергетик: который и на вкус, и на результативность от его принятия оказался-таки чистейшим «плацебо», точь-в-точь таким же, как и в тогдашней нашей столице, то есть с неестественным – излишне терпким и чрезмерно навязчивым – «кофейным» амбре; я, за истраченные на эту фикцию свои сто рублей, остался и без его подлинных благотворных вкуса и запаха, мною желанных, и без физиологического результата от его употребления, мной