Через сон

всегда, абсолютно всегда объяснимо.
А рука на волосах в ночи решившая тебя погладить, шёпот о неугадывании личности, одеяло, которое тебе поправили – это не о страхе, это об ужасе, и Эмма не может справиться с этим.
Уж простите, такая я у вас! Трусливая. Хотя никогда не думала о том, что я могу оказаться трусливой. Но меня, знаете ли, до этого момента посреди ночи и не будило таким холодом. Но чёрт с ним, с холодом – не будило меня потом касание чьей-то руки.
Я сдвигаюсь ещё дальше, вжимаюсь в самый краешек, но рука за мной. Она продолжает свои тихие поглаживания. И вроде бы в них нет больше никакой страшной силы, но от ужаса я даже закричать не могу. Ужас он такой – без крика. Всё внутри немеет, слипается, становится бессмысленным и опустошает.
Говорят, что люди в минуты ужаса думают о самом ценном – о близких, о светлых моментах жизни. Не знаю, со мной что-то не так или это всё изначально брехня, но я не могу вспомнить ничего светлого. Не до того, когда сердце бьётся и истерит, когда дыхание через силу, а всё тело придавлено бессилием ужаса.
Не до того когда по-настоящему страшно.
Когда страшно – вообще ничего больше не остаётся. Страх заменяет всё. Мне кажется, что он начинается с желудка. Но разве можно так долго бояться? Можно. Ужасаться нельзя, а бояться можно.
Рука приблизилась. Я замечаю это с запозданием, теперь откровенно чувствую контуры этой руки, но уже на лбу. Эта рука касается лба, ведёт по голове, по волосам. И уже не так легки её движения, и уже не так всё это невинно и мягко.
«Надоело!» – орёт внутренний голос, и я с удивлением понимаю, что он отвратителен. Как со мной люди общаются? Или внутренний голос на то и внутренний…
Эмма, соберись! Встряхни всю эту дрянь, это всё пришло через сон, а кто боится сна? Эмма. Или не сон, но вечно ты так лежать не сможешь, не пытайся. Это всё в твоей голове, всё в ней – от головы все беды.
Я резко дёргаю головой. По подушке выходит, конечно, не очень, но ничего – главное в этой жизни что? правильно, главное начать. Остальное приложится. Об голову, видимо, приложится.
Но на мгновение я становлюсь свободной, не успеваю порадоваться этому, как вдруг рука возвращается ко мне. Снова ложится на волосы, гладит.
–Тш-ш-ш, – шепчет мне что-то на ухо, и шея леденеет от этого жаркого шёпота.
Это, знаете ли, слишком! Я так не могу. Если это…эта…неважно что! – пугает меня, я больше не хочу бояться. Я устала. Скоро рассвет, а я уже в испуге и измотана. А мне ещё надо как-то существовать этот день – хмарь уже ползёт по стене – предвестие рассвета.
Нельзя жить в страхе. Нельзя бояться своей же кровати. Нельзя бояться своей же ночи!
Но я боюсь. Эта ночь заставила меня оцепенеть. Эта ночь заставила меня вспомнить о том что я ничтожество. Всего лишь Эмма!
«Нельзя жить в страхе…» – угрюмый внутренний голос в ужасе от моей смелости. У меня и тело не поддаётся моей воле, но я должна что-то сделать, и я решительно, рывком, не глядя назад, на то, что таится позади меня один чёрт знает сколько времени, сажусь на постель.
Я зажмуриваюсь, но удара не следует. Рука не касается меня, не тревожит. Но я не рискую оглянуться. Ещё добрую вечность (а может карикатурный миг?) – я сижу, вжавшись, спрятавшись, молчу, не рискуя даже вдохнуть так, чтобы вытравить липкий страх, осквернивший моё существо.
И только когда шея снова начинает напоминать о себе, только когда ноги леденеют, я нерешительна, точно вообще разучилась ходить, встаю и отхожу от кровати. Надо броситься от неё прочь, надо зажечь свет, надо заорать, чтобы напугалась в своих остатках ночь, чтобы хоть что-то случилось!
Что-то, но не это!
Я оборачиваюсь, я стараюсь держаться, но не у меня не получается. Впрочем, даже мои жалкие попытки быть силой – разваливаются, когда я вижу себя же, гладящую себя по голове. Только та я, что полулежит в моей же постели чуть прозрачнее.
Мне хочется кричать, но крик не рвётся из груди. И сердце тоже. Оно обрывается и где-то подрагивает в правом боку, точно рана.
–Ой…–«я» спохватываюсь, отнимаю полупрозрачные руки от себя же и смотрю на себя.
И мне хочется верить в то, что я просто сумасшедшая. Это же так просто и понятно – Эмма спятила, у Эммы галлюцинации.
–Я думала ты ещё того…– «я» отрывается от меня, и какая-то другая я остаюсь лежать. А я настоящая смотрю на них обеих, то есть – на обеих себя и понимаю, что безумие – это самый счастливый исход.
–Какого…– я не знаю своего голоса. А говоря честно – что я вообще знаю из последнего? 
–Только не нервничай, – «я» поднимаюсь, пытаюсь улыбнуться, но полупрозрачность в серой хмари превращает улыбку в оскал. – Ладно? И попробуй принять.
–Что ты такое? Что это такое? – паника подступает к горлу, уродует всё, что осталось во мне от надежды.
–Мы все – это ты. Раз, – «я» указывает на каждую меня по очереди, – два, три. Мир триедин. Он всегда триедин. Всеми царствами. Разум, тело, душа. Тело ты видишь.
«Я» указываю на себя же, лежащую, мирную, спокойную, не меняющую позу – точно ничего не происходит.
–Душа, – «я» указывает на себя полупрозрачную. – И ты, разум.
Какой, к лешему, разум? Потёкший? Поплывший?
–Тело живёт и хранит нас. Соединяет. Ну, как корень. Или как дом, в котором живут разные люди. Как стены, если хочешь.
Я никак не хочу.
–Я заставляю тело чувствовать, понимать свою жизнь, – «я» продолжаю. – Сейчас я утешала тебя. То есть нас.
Ну отлично – она, то есть я, но не та я, а другая – и сама не понимает что тут происходит. Но объяснить – объяснит. Типичная душа! Примерно так я себе и представляю: тело живёт, душа сама не понимает, но сейчас всех научит, а я сделаю вид, что всё у меня сошлось.
Но у меня ничего не сошлось пока.
–Утешала? – я, настоящая я, хочу смеяться. Но что-то мешает мне. – У тебя плохо получилось. Я чуть не умерла от страха!
«Я» молчу. Только взгляд предает. И я, настоящая я, начинаю понимать: она, то есть я – утешала меня. Утешала мой разум? Почему?
Я смотрю на себя, лежащую без движения, всё в той же позе. Сон? Или…
–Я умерла? – вопрос, ответ к которому я уже знаю. Я умерла, потому мне открылось триединство мира. Душа отделилась от тела, разум сопротивлялся, но вот и я стою, смотрю на двух себя. Чужих, но себя.
–Шок опасен, – отзываюсь «я» себе же.
А так не шок? Так нормально?
–Я пыталась тебя утешить, – «я» смиренна и робка. – Поверь, очнуться и увидеть себя же, лежащую на кровати, себя, без движения – это ужас. разум не выдерживает. Зато всё выдерживает душа.
Идите вы!
–Я уже жила, понимаешь? всегда пытаюсь приходить мягко, – «я» определенно не мастер дипломатии, иначе почему мне так хочется заехать себе же? – Я первая знаю, что всё кончено. Тело останется тут.
–А ты?
–Пойду.
–А я?
«Я» молчу и в этом ответ. Вот, значит, как! Я живу, я мыслю, я несу ответственность, меня грызёт совесть, а потом я обращаюсь в ничто. Тело уходит в землю, душа…да не суть куда! А разум – чистый и свободный уходит в ничто?
–В покой, – поправляю «я». но мне не легче. – Выключается. Как лампочка.
Это несправедливо и жестоко. Тогда не просыпался бы разум! Но нет – душа требует: осознай то, что твой путь кончен тут. Осознай и иди. В покой!
Какой, к дьяволу, покой? Тем более, после такого осознания?
–Мне жаль, – «я» лжёт. Разум всегда знает когда душа лжёт.
И я могу промолчать, но кто я? всего лишь Эмма. Почему же тогда я должна сдержаться?
–Не жаль, – отвечаю я чужим голосом. – Ты уже жила. Но я уйду и забудусь, а ты останешься с тем, что эта жизнь прошла впустую.
Так вот как я выгляжу когда злюсь? Интересно. хорошо что злилась я редко. Или плохо – мне даже злости не удалось напиться.
–Ты всё не так поняла, – «я» пытается смягчить слова.
Но душа бессильна перед разумом.
–Пусть, но тебе с этим идти. Дальше идти и помнить.
Я отворачиваюсь – я не хочу смотреть на себя – ни в душе, ни в теле. Разум должен успокоиться. Разум должен быть чист и смиренен.
–Успокоить? – спрашивает всё тот же ненавистный голос. Мой голос.
Нет, меня успокоят другие – теперь я это знаю. Твоё утешение мне уже безразлично. Оно всего-то лишь предсонье перед покоем вечным.