ТЕАТР ДЛЯ КУКОЛ (как мы в студенчестве с венграми работали)

«коллег» Главного Идеолога. А может коммунальщики оперативно управились, не знаю. Помню лишь зачуханные несчастные лица венгров, не привыкших к холодному душу. По слухам, даже хотели идти напрямую жаловаться в обком, благо он был от них недалече. Недовольный Лукач, еще до неудавшегося «съёма», с возмущением буркнул как-то: «Рано еще Казани принимать интуристов». На что Ширш резонно возразил: «Ну и чё? У нас в общежитии полгода нет горячей воды — и ничё!»
Закончив чтение, отдали анкеты Эмилии Агафоновне.
— Ладно, ребят, мне идти надо. Докладную, что вы бухали, пели «неправильные» песни, лезли в холодную воду, писать не буду. Главное, венгры остались вами очень довольны.
— Спасибо, Эмилия Агафоновна! Всё ясно. До свидания! – мы поняли, что «продолжение следует».
Выйдя со второго учебного корпуса, решили поехать в общагу к Ширшу хлебнуть пивка.
Насибулла, вновь немного покраснев, улыбнулся:
—  А еще мне Мари сказала: хорошая у тебя девушка, женись на ней!
На что вмиг воспрявший Ширш, не так давно утративший вольный статус холостяка, живо отреагировал:
— Какой базар? Так женись на ней!

Второй «сезон»

Начало второго «сезона» нашей «гидности» обошлось без предварительной «высочайшей» аудиенции с Главным Идеологом. Секретарь комитета комсомола биофака Ильгизар Рахимов, ныне профессор Казанского университета, буднично выловив меня на лестнице главного корпуса, поинтересовался: не хотим ли мы вновь поработать на КРЯ филфака.
«Хотим!» — мгновенно отреагировал я, даже не согласовав с Ширшем своё решение. Насибулла, к сожалению, отбыл на полевую практику: он учился на почвоведении, мы кликали студентов этой кафедры «почвоедами» или «почвогрызами».
И вскоре вновь состоялась встреча с родной Эмилией Агафоновной и преподавателями курсов. Из прошлогоднего состава осталась только одна сотрудница, зато добавился аспирант кафедры иностранных языков. Он всюду ходил с теннисным мячиком, стукая им об пол: как выяснилось позже, у него был свой метод работы — бросал мячик отвечающему курсанту, тот, ответив, должен был кинуть его обратно.
В этот раз групп было две — болгарская и венгерская. Через несколько дней в той же аудитории на втором корпусе все внимательно слушали Главного Идеолога, вновь исправно молотившего ту же речь, что и годом ранее. На столе ровными рядами стояли бутылки с минералкой и дефицитной в то время «Пепси-колой», рядом красовался поднос со стаканами и открывашками — прошлогодний «урок» пошел впрок.
Болгары — несовершеннолетние девчонки и всего один парень из какого-то колледжа — владели русским на порядок лучше венгров, что неудивительно: «братушки» как-никак. Кстати, беглая болгарская речь была довольно непонятна, так, отдельно выхваченные знакомые слова. И к чему мы так и не привыкли — когда болгары соглашались, они отрицательно мотали головой, хотелось крикнуть, мол, ну что вам, блин, опять не так?
Однако болгары были нам неинтересны: малолетки, к тому же трое сопровождавших их учителей вились над ними, как наседки над цыплятами. Нас, конечно же, интересовали венгры. Они представляли собой сборную команду студентов со всей страны, главным образом, из Будапешта. «О! Опять, родные, заголосили...» — помнится, с улыбкой молвил Ширш, заслышав знакомую мадьярскую «мову». Проживали все слушатели КРЯ в той же гостинице на МЦ (горячую воду, слава богу, не отключали).
Занятия стартовали. В этот раз никакого вожделенного рассматривания преподавательниц и сальных шуточек, сопровождаемых утробным смешком, никакого утреннего перегара не замечалось. Всё было корректно и дисциплинировано: студенты несравнимо больше оздинских металлургов были заинтересованы в совершенствовании знаний русского языка.
Занимались венгры и болгары, разумеется, раздельно. Тем не менее, «зеленые уроки» на Лебяжьем проводились с обеими группами совместно. Наш с Ширшем, теперь уже дуэт, вновь старался вовсю. Разок я брал с собой свою подругу. «Олежкина» Ирочка не поехала: Насибулла строго-настрого запретил ей даже приближаться к венграм, а нас попросил проследить за этим.
Июнь стоял благодатный, вода хорошо прогрелась, купающихся казанцев было полно, а потому Эмилия Агафоновна разрешила залезть в воду. «Но только не дальше десяти метров от берега!» — скомандовала она. Что ж, хорошо — «йо», по-венгерски, «добре», по-болгарски.
Конечно, общение с равными нам по возрасту и статусу студентами было намного интереснее и содержательнее, чем с металлургами. Внешне они почти не отличались от нас, советских студентов, и тоже состояли в рядах своего «комсомола» — «Кишхазанкерт». Венгры постоянно просили у нас гитару, чтоб исполнить самим — современные шлягеры на английском и венгерском языках; они вообще много пели. Знали и любили те же группы и исполнителей, что и мы — «Пинк флойд», «Дип папл», АББА, «Оттаван», «Бони-М», «Смоки», «Би джиз», итальянцев и так далее. Из наших венгры знали, точнее, слышали, только Аллу Пугачеву. Ну и, конечно же, Владимира Высоцкого — они, как и металлурги из Озда, тоже наивно надеялись купить в Казани его пластинки. Исполнение «идеологически незрелой» песни «Про загранкомандировку» нам самим в этот раз показалось неуместным, однако другие песни Владимира Великого мы пели. Желая блеснуть знаниями, выдали «Из-за острова на стрежень» на венгерском и их дурацкую «Сеп серетуё», но студенты, пожав плечами, отреагировали как-то индифферентно, дескать, неужели вам интересно это старьё? Видимо, у них, как впрочем и у нас, существуют заметные расхождения в музыкальных предпочтениях «отцов и детей».
Зато они оценили нашу осведомленность в венгерской рок-музыке — это касалось прежде всего популярных в Союзе рок-групп «Локомотив ГТ» и, особенно, «Омега». А два свежих альбома «Омеги» — «Чилагок утьян» («Звездным путем») и «Гаммаполис» — нам с Ширшем особенно нравились.
Причиной этому был руководитель ВИА (вокально-инструментального ансамбля) биофака, преподаватель кафедры зоологии Рашид Хасанов. Мы там играли — я на флейте и саксе, Ширш — на ударных. Рашид буквально «фанател» от венгерской рок-музыки и прекрасно в ней разбирался, а «Омегу» ставил в один ряд с «Дип папл», кстати, в Европе «Омегу» нередко так и называли — «венгерский «Дип папл». Самый известный шлягер группы  «Девушка с перламутровыми волосами» стал международным хитом. Рашид интересовался и самой Венгрией, выписывал журнал «Мадьяр ифьюшаг» («Венгерская молодежь») на венгерском, привив нам интерес к этой стране. Мы кликали его «венгроманом», а имя в шутку переиначили на венгерский манер: «Рашандор Хасанаи».
Ну и я, классик-симфонист, любил музыку Имре Кальмана и Бэла Бартока, а перед Ференцем Листом и вовсе преклонялся. Его «Вторую венгерскую рапсодию» и «Грёзы любви» ставлю в один ряд с величайшими музыкальными достижениями человечества, «кумаря» каждый раз, как их заслышу...
В общем, близкое общение и схожесть интересов с венгерскими студентами вполне заменяло нам предыдущие обжиралово и бухалово с крутыми оздинскими металлургами, хотя их доходы со студенческими, конечно же, не сопоставимы. В их группе преобладали девушки («ланьок», по-венгерски), внешне, между прочим, очень даже ничего. Было приятно, что и они нас с Ширшем с интересом изучали — это во многом способствовало нашему вдохновению. Мы буквально наизнанку выворачивались от усердия, устраивая почти театральные представления.
Старшей в венгерской группе была Кати — приятная женщина средних лет, прекрасно владевшая русским. На наш вопрос «откуда такие познания», ответила, что долго-де жила среди русских. С ней был шестилетний сынок Лоцик, иногда она общалась с ним на русском: к «языку Пушкина и Достоевского» Кати приучала сына с «младых ногтей» — что ж, отрадно.
Помогал ей молодой человек лет тридцати, забыл его имя, говоривший на русском просто безупречно. Он объяснил, что сам этнический венгр, но родился и вырос у нас в Закарпатье, учился в Будапеште, так там и остался. Тем не менее, его критическое отношение к новым соотечественникам показалось нам очень странным. Как-то наедине с нами разоткровенничался, мол, они двуличны — в глаза говорят одно, а думают другое. Бабы, говорит, все курят, в том числе, во время беременности, поэтому большинство детей рождаются слабыми, недоношенными, а «четырехкилограммовых младенцев там аж по телевидению показывают», и вообще венгерки рано вступают в половые отношения. Словом, мы поняли, что, как сказал поэт, «у советских собственная гордость...», в том числе, и у советских венгров. Впрочем общаться с венгерской группой его откровения нам никак не помешали. Его проблемы.
Тяготел к нашей «тусовке» и единственный в болгарской группе парень по имени Тодор: он явно скучал среди своих сверстниц. Но венгры, не желая «делиться» мной с Ширшем, его мягко так оттесняли, дескать, топай к своим. Мы, понимая, что Тодор, безусловно, внесет некоторое усложнение в наше с венграми общении, не препятствовали его «дискриминации», что, по идее, не должны были делать. Вместо нас перед болгарами отдувался, в основном, тот аспирант с мячиком. Преподавательницы курсов были ровны со всеми. Эмилия Агафоновна была довольна.

*  *  *

Но особенно близко сошлись мы с четырьмя венграми — двумя парнями Томашем и Ласло (уменьшительно «Лоци») и двумя девушками Юдит и Жужей. Мы плотно общались с ними после занятий, сопровождали на прогулках по Казани — им было интересно буквально всё, хотя Жужа по-русски говорила с огромным трудом, постоянно требовалась помощь Томаша, их главного «русиста».
Уж не знаем, насколько тесные отношения царили внутри этой четверки, но мы с Ширшем в отношении Юдит и Жужи (и не только), были, разумеется, подчеркнуто корректны. Тем более, они познакомились с моей подругой, а у Ширша и вовсе имелась жена. Чувствовалось, венгерским девчонкам наша галантность очень импонировала. Поскольку «Про загранкомандировку» мы во втором «сезоне» не пели, язвительная цитата Высоцкого («Там шпионки с крепким телом, ты их в дверь, они — в окно, Говори, что с «этим делом» мы покончили давно!») осталась им неизвестна. Но однажды Томаш доверительно поведал нам, кто в их группе «муж и жена». Одна пара показалась нам настолько несовместимой, что мы выразили сомнение. Тогда он внёс существенную поправку: «Нет, вы не поняли: они «муж и жена» только тут, в Казани». — «А-а-а, — дошло до нас, как до жирафов. — Теперь поня-я-ятно!» После чего ухмыльнулись: в голове мгновенно пронеслось с десяток колоритных синонимов сути «этого дела».
Однажды Томаш и Лоци попросили показать нашу общагу: им было интересно сравнить ее со своей, будапештской. Общежитие биолого-почвенного факультета номер один находилось на улице Красной позиции, дом шесть. «Да пожалуйста! — сказал Ширш. — Еще и пивка у меня в комнате попьем!» — «Отлично!», обрадовались венгры; в тот раз Юдит и Жужу мы с собой не взяли.
Вышли из трамвая на Абжалилова. В общаге КАИ на первом этаже, в то время, находилась неплохая пивнушка — там продавали на вынос свежее и не сильно разбодяженное пиво. Посидели у Ширша душевно, наша общага им понравилась, тем более, лето — большинство студентов разъехалось, чисто,