40. Театр антропоморфных уродств

рейд по вражеским тылам выдался у него на редкость удачным. Само возвращение на базу и филигранная посадка оказались поистине звёздными. Они произвели неизгладимое впечатление на арьергард уходящей комиссии. Можно сказать, фурор. Через секунду не оставалось в помине даже их тонкого руководящего запаха, столь запавшего бомжикам в их грубые но сильно чувствительные ноздри.

Кто-то из внезапно обиженных благодетелей-бандюков попытался было отыскать пузырь стратегической и чудодейственной «синеглазки» и забрать назад у этих «вах-вах нехороший человек» незаслуженный презент. Если бы он его нашёл, то рассмешил бы кого угодно и резко подорвал престиж весьма уважаемого, особенно под дичь, человеческого собрания.


(И метагалактического в данном случае также. Такая там прошла юмористическая ремарка. Под хохот отсматривающих учебный фильм курсантов-рейнджеров, будущих прокураторов, стажёров-резидентов Большого Магелланова облака на Земле).


Смех и в лучшие времена не часто свиристел реликтовым соловушкой под этими почтенными лампочками. Потому что смеяться часто лучшее лекарство, но всё таки не при начинающемся с дармовой похлёбки поносе.
Так что найдёшь сейчас тут что-нибудь, как же! Каждый бомжик, откушавши губернаторских яств и в предвкушении ещё и хлебануть неведомого озверина, мурлыкал про себя всё ту же арию грядущей незабвенной девушки, злодейки Синеглазки: «Ой, цирроз, цир-ро-оз!.. Не циррозь меня!». И дальше уже подпирал изнутри остальной полуподвальный хит-парад. Про миллион алых роз, про козлёночка ни за что ни про что козлом названного, про власть козлиную, которой всегда есть кому но ни за что гордиться. Потому что полуподвал тот действительно на редкость певчий подобрался! Всегда как пред богом голосистый.

Поэтому благодетельные бандюки, словно бы их знамением каким окрестили или серебряных пуль в зады навтыкали, также пропали словно привидения вслед за окабаневшим губернатором с его твистами-министрами. Дверь в полуподвал громко закрылась, да и сходу замуровалась почти сама собой. Практически задраилась. Также схлопнулось и остальное пространство вокруг. Оставшийся в сумрачной лакуне мир снова получился замечательно отрублен, сноровисто порезан и разделён на множество неравных частей, точно по размерам остающихся душ. Лебенсраумы, как известно, никогда не равны друг другу и потому на мировую друг с дружкой по-настоящему не идут никогда.

Опять вернулся родной шум канализационки. В который раз заструился милый полуподвальный сленг. По-доброму залыбились щербатые грязные мордуленции. Заслюнявились малярийные губы. Засветились ни за что не угасимым неприкосновенным запасом разума закисшие, воспалённые глазки. Приближался час Х. Ой, как опять приближался, собака. Крадучись, подрагивая кончиком хвоста, поводя ушами с кисточками антенн и потому как есть неотразимо. Ибо до последнего никому не оставалось понятно, когда же и как именно накроет мохнатая лапа Провидения свои последние жертвы.
Все-все, у кого душа продолжалась нараспашку, при любом варианте простывали насквозь. Как насквозь всех непрерывно протыкали. До того сипели изнутри и кнаружи! Но кто-то продолжал и продолжал подкачивать. Может то волынка была такая шибко экзистенциальная в лапах подвало-мучителей?!

Ласково посверкивая бирюзовым и крутым своим бочком, из ниоткуда но в куда, то есть, прямо на стол к истосковавшимся по ней бомжикам сияющей жар-птицей сноровисто выпорхнула и шмякнулась о столешницу всегда любимая и желанная дьяволица-спиртоносица. Волшебная преобразовательница мира «синеглазка». Причём не какая-нибудь, но пятилитровка, мать её дери и так далее. Тут же принялась проникновенно журчать, циррозить в разные там кружечки и надкусанные пластиковые и стеклянные стакашки. Делать жизнь хорошей, а самую отвратную болотную кочку обаятельной пластмассовой дивой с обложки «Плэйбоя» со свалки. С творческим псевдонимом Клава.

Девоподобный лилипутищще в танковой своей висячей бай-бай-платформе старательно изображал детский плач навзрыд. Получалось конечно классно, но на любителя. Сам же в это самое время производил напряжённые вычисления по поводу недавно увиденной и отснятой фактуры. Бомжомамка, думая, что у великовозрастного детёныша так оригинально пучит животик, принялась ему опять его мять-массировать, портить воздух маленькой детской мечтой, пока чудо-пацан или чудо-девчонка не затих, словно бы изнеможённый по-настоящему большим земным удовольствием. А может просто кончил дурачок с непривычки.

Облучённые волшебными рентгенами неземной, синеглазой благодати бомжики уверенно добирали высший градус не снящегося, а реально и конкретно, как петушок курочку, топтавшего их межпланетного счастья. Тут оно у них и вправду снова получалось. Кайф усугубляло всё более усиливающееся мазохистское предчувствие непременных скорых мучений от чересчур отпадного завершения промежуточного такта. Видимо скоро опять прилетят ненасытные глюки-дельтапланы, немытой человечинкой лакомиться! То-то адреналинчику повсюду прибавится! С гавнецом пополам.


Но пока-то этого не было! Следовательно, пока что можно жить как жили. Хорошо звезданутые обитатели пятизвёздочного бомжатника поглощали оставшуюся, давно не виданную, давно не нюханную снедь. Заливали её туманным денатуратом, клубящимся словно зелье. Всё ещё присущий каждому кислотно-щелочной баланс вновь загибался по излюбленной плавной глиссаде. Как-то так привычно, по-родственному он это совершал, так что уже и не страшно было. Бомжики заново, но опять на время позабывали про хвори и про боли свои несусветные, повсюду отрастающие, словно чертополох после дождя, подобно метастазам после эктомии остающихся надежд. Даже про начинающийся понос постарались забыть неисправимые смельчаки. Однако он не сдавался и гонял бедных туда-сюда, туда-сюда. Как забыть нам эту песню?! Параша едва не подавилась.

Зато уж душенькам ихневым становилось куда как вольготней в быстро суживающемся и сразу каменеющем пространстве сверхсекретной метагалактической лаборатории.
Зато уж и времечко всё быстрее прокатывало сквозь их последние сусеки своим темпоральным колобком неотвратимых перемен. Выдвигала на них прямой наводкой свои главные и вспомогательные калибры.
Заканчивалась и наконец-то подходила к завершению на редкость неудачная командировка последних странночеловеческих товарищей на этот странный, страшный свет, в котором ничему довериться никогда нельзя было. Как это в очередной последний раз и выяснилось.

Бомжомамка ко времени очередного промежуточного финиша почему-то сладко вырубилась и, живописно разметавшись, храпела себе на груде своего драгоценного шмотья, нажитого непосильным трудом.
- Бабе всегда хорошо, - вдумчиво, почти завистливо молвил доцент, ковыряясь в ушах ваткой намотанной на спичку. – Пара пылких ночей в будуаре и любая проблема в шляпе. Можно даже лишнего косячка на халяву стрельнуть при этом. Смотрите, эк её разобрало! Вот даёт!
- Какие ночи, доцент?! Ты что, с дуба рухнул?! – Ухмыльнулся Норкин, вновь зажужжавший вокруг роскошного тела леди Кры, бесконтрольно пребывающего в царских своих отрубях. – Пара минут, не больше! И ищите шляпу!
- Как кролики?! – Хохотнул Колик, сам пьяница с глазами кролика.
- Кролики это не только ценный мех! – Резонно заметил на это Норкин, обеспокоенно роясь в районе кармана. – Во! Нашёл. Не бойтесь, я его держу! Так что, друзья, приступим?
- Глядикось, настоящий мужик! - Восхитился сыщик. – Ну-у, значит, не всё у нас ещё пропало! Есть повод усугубиться до поросячьего визга.
- Кстати, на эту вашу тему. - Опять не полез за словом в карман безудержно грамотный бомжик по кличке Фредди. – Господа, а ведаете ли вы, как звучит первая статья конституции Непала?
- И как же?! Просвети нас, мудозвон!
- Гражданином страны может быть только рождённый непальцем и непалкой! Остальных просют не беспокоиться.
- Жаль. Эх, а мы-то убогие так ничегошеньки по жизни и не узнали, окромя палок и пальцев. Да и тех кривых.
- Ну не скажи. Смотря какой палец или тем более палка. Да и кривые получше прочих.
- Ой, мама Клава, как же я дико описюневаю! – Толика полуподвальные трепачи довели до того, что он несколько отошёл от золотого стандарта в своей единственной жизненной формулировке. И даже, поддавшись примеру, аналогично залез в район собственного кармана, вдруг хотя бы сейчас, в потоке всеобщей прухи, обнаружит стародавнюю пропажу. Увы.


Преходящим, взаимоперетекающим получалось всё-всё заново и без исключения. Повально теряло формы и прочие очертания. Буквально, что ни возьми. Всё-всё это, злокачественно и мимолётно прущее мимо, внезапно оказывалось никчемной перестроечной загогулиной, тупым символом, чем-то неумолимым под знаком конца. Sub specia finis! Да и только.
Чего именно символом и знаком - это-то наиболее любознательным из них как раз и предстояло выяснить в решающей части грозящего вот-вот прорваться заключительного аккорда посреди окружённой со всех сторон обетованки без определённого места жительства. Его триггер был снова запущен – массовый приём ударной дозы чудодейственно озверевающей девушки «синеглазки». Разумеется, подопытные бомжики и на этот раз принимали её не совсем по своей воле. Точнее, теперь совсем-совсем не по своей. Казалось, сама судьба вливала её им в глотки, как расплавленное олово пред очами святой инквизиции. «Пейте, козлики, пейте! – хитро журясь, словно бы говорила эта басурманка – иванушками станете». Но даже и после того, как жутко обожгло даже их луженые глотки, замечательно взведённое до упора полуподвальное сообщество по инерции тупо всё ещё посматривало перед собой. Особо в деталях уже не различая, но тем не менее по-прежнему воспринимая в поле быстро туманящегося зрения застенчиво возлегающую перед ним двуногую жучку ламехузу, непроизвольно и безадресно источающую всякое такое для неугасимого поддержания всякого такого же. Хоть бы и у всех подряд. Потому что пока не разорит в прах-дым и этот муравейник – не успокоится.

В зависшую паузу зыбкого бездействия прямо по центру мизансцены как раз вовремя подрисовался хронически певучий бомжик Мухортов. Он умело перенаправил что-то не то заблеявшую отару совсем другой лощиной. Сходу переформулировал волнующемуся поголовью иную, куда более сокровенную тональность бытия. Да и не царское это дело, на полуголых во сне бомжих засматриваться и обсуждать, как бы прекрасны, благоуханны и обворожительны они при этом ни казались. Лучший певчий полуподвального хора мальчиков-ебунчиков опять затянул сокровенную, на мотив «Орлёнка» времён нескончаемой гражданской войны в разлюбезном своём отечестве:
- Меня-а называ-али в отря-аде козлёнком…

Тогда всё равно возбудившийся и оттого как никогда музыкальный коллектив полуподвальных антропоморфов, дружно чеканя просаженные глотки, зверски, с какою осталося душою подхватил:
- Менты на-зы-ва-ли козлом!
- У власти козли-иной козля-ат миллионы и нами гор-дит-ся страна!

По новому поводу усугубились намного более. Благодаря корытцу синеглазого озверина вновь началась массовая