Чемодан из Хайлара

нешуточные клыки в кровавой слизи десен. Пребывая в шоке, я ничуть не испугался. Хозяйка на всякий случай пристегнула поводок к ошейнику.
— Скажите, какая нормальная собака будет жрать нефритовые камни?! Только пьяная!
— Наверное, она перепутала их с шариками корма... они похожие... — предположила владелица пьяного пса. — Гм. Так это камни? Драгоценные?
— Да, черт вас дери вместе с вашей уродиной!
— Это пинчер, — обиделась женщина.
— Да? Сделайте пинчеру клизму!
— Она что вам, человек?
Пинчер гавкнул: «Ага!»
Шапочка хозяйки сбилась набок, обнажив лоб. Не так уж чистый. На лбу пролегла легкая бороздка.
— Вот что. Сколько стоит ваш камешек? Я заплачу. — Она стала рыться в сумочке.
— Он бриллиантовый, на сто карат! — взорвался я.— Семейная реликвия, ясно вам?
— Реликвия должна храниться дома, а не в кармане с бутербродом, — веско заметила оппонентка.
— Да? Небось, думаете, что я питаюсь собачьим кормом, девушка?
— За девушку, конечно, спасибо, — медленно сказала старая дева. — Да успокойтесь вы, сядьте... Выход есть.
— Ну? — присел я на скамью. — Где выход?
— Прямой выход. Через толстую кишку. У собак он еще прямее, — засмеялась хозяйка собаки и помолодела на глазах.
— Вы что же, издеваетесь? —  вскочил я. — Предлагаете копаться в собачьем дерьме?!
И начал трясти женщину за плечи, что облепиху по первому морозцу. Кажется, при этом не совсем прилично выражался, точно не помню. Хотя слово «сука» можно трактовать двояко.
Низко забрехал пинчер, натягивая поводок. Внезапно я ощутил боль в паху и разжал пальцы. Собаки пинаться не умеют. Лягаются лишь недокрашенные лошади деда Исты, недовольные окрасом, да люди. Выходит, эта стерва меня пнула! Я заново потряс оппонентку. Шапочка упала.
Упал и я, сбитый с ног ударом мощных лап. Сука ярилась на поводке, вращая зрачками, что кобыла. Кабы поводок был длиннее сантиметров на двадцать, она бы сомкнула клыки на моем горле. Собака даже не лаяла, а хрипела, удушенная ошейником, тянулась ко мне драконьей пастью, грозя вырвать скамеечную доску. От красных десен и клыков до самой земли тянулась жемчужная нить слюны.
Я отполз, встал, отряхнулся, стараясь не терять достоинства. Мужского. Народ же кругом.
И тут меня с двух сторон повязали менты.
Наручников тогда милиции не выдавали. Так что держали меня за локти крепко, как патруль японской жандармерии. Ментов, очевидно, вызвали сторонние наблюдатели. Говорят, мы орали на весь двор. Будто лаялись.
Подали экипаж в сто лошадиных сил. Я торчал, сплющенный, в узком багажном отсеке патрульного «уазика». На поворотах на меня падал пьяный до невменяемости амбал-визави. Дышать было нечем. Наконец, очумев, я нашел выход: уперся ногами в грудь амбалу, зафиксировав его вертикально, так что на виражах болталась только его квадратная башка.

...Дверь скрипнула — я очнулся с ужасающей головной болью. И обнаружил, что дремал на цементном полу. Нос заложило. Ныла шея и затылок. От амбре амбала спасал лишь насморк.
— Эй, дебошир, на выход с вещами, — зевнул сержант, звякнул связкой ключей.
Я перешагнул через храпящего в темнеющей лужице громилу. Из вещей у меня были только нефритовые шарики. Были... Уцелевший после собачьей пасти шарик вместе с двумястами рублями и шнурками от ботинок изъяли перед тем, как водворить в ментовский обезьянник — что-то вроде звериного вольера без единой скамьи. Сержант тогда с подозрением повертел в руке нефритовое ядрышко. Сунул под свет настольной лампы:
— Это чего? Не наркота, не взрывчатое?
— Это нефрит, семейная реликвия... Артефакт, ясно? — просипел я.
— Повыражайся тут еще, приобщу... Хм, вроде не пьян... А чего оно в мешочке? Может, в химлабораторию сдать? — постучал шариком о стол дежурный.
Широкоскулое его лицо выражало работу мысли. Я процедил, что круглый предмет — память о матери. Довод подействовал. Шарик внесли в опись.
И все равно, маясь в обезьяннике, я беспокоился, что последний уцелевший шарик укатают в химическую лабораторию, где подвергнут инквизиторским пыткам кислотой.
Но шарик вернули. На часах дежурной части было за полночь.
Зашнуровывая ботинки перед окошком, уловил запах душистого мыла. Потом увидел женские ботильоны. Они несмело придвинулись. Острые головки ботиков были в пыли. Я ощутил фантомную боль в паху. Медленно поднял голову. Голова была тяжелой.
Передо мной стояла смущенная хозяйка пинчера. Чего-то в ней не хватало. Она улыбнулась, не размыкая губ.
— Извините. — Поправила прядь, выбившуюся из-под вязаной шапочки. — Я не вызывала милицию. Это соседи...
Из-за стеклянной перегородки выкрикнули мою фамилию и чью-то еще.
— К товарищу капитану. Оба! — сказали как приказали.
В кабинете позади дежурки сидел капитан с мятыми погонами. На щеке у него отпечатался след от кобуры.
— Да-а, — пробежал глазами листок капитан, — тут на вас, гражданин, понаписали... Типа, покушение на убийство. И две подписи. Прилюдно душил, угрожал, сукой обзывал... Так, Наталья Петровна?
— Сука это моя собака, да, милый? — развернулась ко мне потерпевшая с заговорщицким видом.
Я промычал. Милым меня в этой жизни называла только мама.
Офицер хмыкнул.
— И вообще он мой... ну, как это... хахаль, вот! — покраснела и поправила шапочку. — Мы просто поспорили немножко... про аборт.
Теперь хмыкнул я.
— Суки, хахали, кобели... И когда это все абортируется? — вперил взор куда-то выше нас капитан. Подавил веки. — Короче! Претензий не имеете? Прочитайте и распишитесь.
Когда мы вышли из отдела милиции, сияла ущербная луна. На ней темнели фиолетовые пятна, похожие на окрас Дины. Вот чего не хватало! Точнее, кого.
— А собака где? — спросил я и поднял воротник куртки.
— Дина дома. Она умница.
— Ага, собаки умницы, это мы дураки.
— Просто люди не умеют любить. А они умеют, — вздохнула женщина.
В ночи пролегла тонкая нить понимания. Она пунктирно убегала вдоль улицы гирляндой иллюминации к высотным домам, где неоном горела реклама. По пустым улицам, шелестя шинами, колесили редкие авто. Темнота черной кошкой, электризуя волосы на макушке, вытягивала из меня головную боль.
Мимо медленно катило такси — со скоростью предложения. Таксист был уверен, что уж эта влюбленная парочка с разбегу плюхнется на заднее сиденье, а подвыпивший кавалер не пожалеет чаевых. Я похлопал по груди — бумажные деньги покорно хрупнули во внутреннем кармане. Дома меня потеряли, факт. Жена уверена, что я напился. Захотелось спать.
— Ну спасибо, Наталья Петровна, спасли от застенков. Всего хорошего, — торопливо выпалил я и, сунув пальцы в рот, свистнул.
Такси остановилось. Спасительница пропищала в спину.
Упав на сиденье, я назвал адрес и спросил цену доставки. Денег вроде хватало. Я сунул руку за пазуху и кроме двух бумажек наткнулся на нечто твердое — нефритовый шарик в мешочке.
— Сорри, шеф, на минуту.
Я выскочил из машины и скачками нагнал хозяйку собаки, она уже перешла улицу.
— Что на этот раз? — круто обернулась Наталья Петровна. — Желаете, пардон, изнасиловать?
Ее лицо, наполовину освещенное фонарем, показалось странно красивым.
— Простите, ваш телефон... — выдохнул я.
— А-а! Хотите стать хахалем?
— Да я про шарик нефритовый этот... то есть про собаку! Вы мне сообщите? Ну, когда она... когда из нее выйдет... э-э... наружу.
До женщины никак не доходило. Раздался гудок такси.
— Дура! — крикнул я. — Когда твоя сука высрет мой шарик! Аборт, усекла? Апорт!
— Успокойтесь. — Она коснулась перчаткой моего плеча и быстро назвала череду цифр. — Никуда он не денется, ваш шарик.
— Ручка есть? — Я начал шарить по карманам.
— Выпить хотите? — сказала вместо ответа.
Я замер. Все равно меня дома потеряли. Знобило.
Такси, невидное на другой стороне улицы, издало два гудка. Я встал под фонарь и сделал отмашку. Зажглись фары. Машина тронулась.
— Так хотите выпить или нет?
— Хочу!
Мы рассмеялись. Нить понимания окрепла. Гирлянда иллюминации стала ярче.
— Водка? А стакан у вас есть? У меня ёк, — деловито сказал я и зачем-то похлопал себя по карманам, будто каждый день хожу с граненым стаканом наизготовку.
— Нету, — серьезно ответила Наталья Петровна. — Стакан и бутылка дома. Я рядом живу.
        — Пошли, — решительно шагнул в темноту.   
        —  Куда вы?  — удивилась женщина. — Нам в другую сторону.

Следующие десять минут мы шли молча. Я шагал впереди, а хозяйка пинчера и бутылки корректировала поступательное движение к цели.
Около подъезда я напомнил:
— Не забудьте стакан.
В этом же доме жил коллекционер-барыга. Я сел на скамью. Она была влажной, и я переместился выше, усевшись на спинку лавки, как это делают подростки.
— И, если можно, хлеба, — попросил я и нащупал во внутреннем кармане куртки нефритовый колобок — не убежал, нет? — Не могу пить без з-закуски, — клацнул зубами.
Даже ходьба не согрела. От холода впору было взвыть. Но выл не я, слово офицера запаса.
— Слышите, это Дина… Вот что. Пошли ко мне. — Категоричным тоном объявила Наталья. — Давайте быстрее, а то Дина с ума сходит! Дождетесь первого трамвая. Еще простудитесь, не затем из милиции вызволяла...
Дома, конечно, меня потеряли, но не впервой же?
— Ладно. Перекантуюсь на коврике, буду гавкать, ежели придут вас насиловать.
— Ха! Размечтался! Место занято.
        Меня пропустили в подъезд, обдав запахом душистого мыла.

Ничего не было. Хотя хозяйка выпила пару стопок. За компанию.
Я дремал в кресле.
А на коврике у двери спала псина. Иногда, скребя линолеум, она ворчала: мое присутствие в доме было явно не по собачьему нутру. Однако ослушаться строгого «фу» не смела. Видать, и в самом деле, умница.
Ничего не было. Но был момент.
— Вы уж простите, — подошла на кухне близко. — У вас не болит... там...
Она царапнула ноготком ниже ремня.
— Так уж вышло... учили в кружке женской самообороны... Я и Дину почему завела? Дальний район, шпана, раз сумочку вырвали...
У гостеприимной хозяйки были накрашены губы и подведены тени. Ночью? Или почудилось в неровном кухонном свете?
Я ответил, что у меня внизу все нормально.
Был еще момент, когда, насосавшись водки, дремал в кресле под пледом. И ко мне подкрались и вопросительно тронули за плечо. Не поправили плед, а именно спросили о чем-то. Впрочем, это могла быть собака. Ткнулась носом. В темноте примерялась желтыми клыками к горлу. Спящая госпожа не крикнет «фу».
Сон был прерывистый.
Утром на лестнице столкнулся с коллекционером. Он жил этажом ниже и, пока я спускался, елозил ключом в двери.
— Исай, обожди! Мы идем! — крикнула сверху Наталья Петровна.
Исай — это я. Назвался Истой, именем деда. Деду все равно, а я женатый человек.
Завидев меня, барыга переменился в лице. Хотел юркнуть обратно в дом, но тут в пролете натянула поводок Дина, ее с трудом удерживала хозяйка.
— А-а, старый знакомый! — тряхнул патлами скупщик краденого и похабно вильнул бедрами. — А я думал: кто это всю ночь надо мной скрипит на койке, спать не дает?
— Падаль! — рванулся я без поводка.
— Но-но-но! Тих-тих-тих! — упреждая дальнейший выпад, зачастил сосед. — Опять в ментовку захотел?
— Так это ты, тварь, ментов вызвал?
— И правильно сделал, — спустившись на полмарша, пролаял этот тип. — А тварь распутная не я, не я! Кобеля ей мало, мужика подавай!
— Врешь! Она сука!
— Оно и видно! — торжествующе хохотнул и кубарем скатился по