Михаил Сергеевич Лунин был последним арестованным из декабристов. И хотя он не был непосредственным участником восстания на Сенатской площади 14-го декабря 1825 года, поскольку в тот момент находился на службе в Польше (большая часть которой после Наполеоновских войн и очередного перекраивания границ в Европе, по итогам Венского конгресса 1814–1815 годов, отошла России и стала частью Российской империи), зная характер Лунина по историческим свидетельствам, можно не сомневаться, что, если бы он находился в Петербурге в конце 1825 года, он наверняка принял бы участие в знаменитом восстании.
Родившись в семье очень богатого помещика, Лунин получил блестящее по тем временам образование. Достаточно упомянуть, что помимо родного русского, он владел французским, английским и польским языками, а кроме того, свободно читал на латыни.
В 1803 году, в возрасте 15-ти лет, в соответствии с традициями того времени, Михаил Лунин был зачислен в лейб-гвардии Егерский полк в Санкт-Петербурге, после чего вся его жизнь была связана с военной карьерой и участием буквально во всех войнах и походах, в которых только участвовала русская императорская армия. А помимо основного рода служебной деятельности, Михаил Лунин, как прогрессивный и верящий в социальную справедливость молодой человек, последовательно состоял во всех тайных российских обществах, таких, как «Союз спасения», «Союз благоденствия», а также «Северное тайное общество», которые ставили целью свержение самодержавия (в том числе и с помощью убийства императора) и установления в России той или иной формы республики.
Как известно, ни у одного из тайных обществ не получилось сменить существующий в России строй, но тот резонанс, который после себя оставили декабристы, имел очень значительное влияние на всю русскую культуру XIX века. Как и на последующие политические и социальные изменения в России...
Михаил Лунин был последним, кого арестовали в связи с делом декабристов. И в первой половине 1826 года он был осужден и приговорён к пожизненной каторге. Тем не менее «срок», которой он получил по приговору суда, был сначала cокращён до 20 лет, затем до 15 лет, а ещё позже до 10 лет.
Но, хотя его «каторжный» срок последовательно сокращался в связи с либерализацией общественного сознания, тем не менее статья в приговоре о «навечном поселении в Сибири», без права вернуться в европейскую часть России, навсегда осталась неизменной.
К слову сказать, из сибирской ссылки в своё имение в Тамбовской губернии Михаил Лунин так и не вернулся. Отправившись на свободное поселение под Иркутск после освобождения из тюрьмы в 1836 году, Лунин задался целью написать историю тайных обществ России, членом которых состоял, а также всю историю декабристского движения. Его записки, которые выходили далеко за рамки воспоминаний и касались мнения насчёт переустройства России, оказались настолько популярны, что часть из них регулярно публиковалась даже в английской прессе.
В результате в 1841 году Лунин был повторно арестован и осуждён за антигосударственную деятельность. Он скончался в тюрьме в декабре 1845 года от апоплексического удара в возрасте неполных 58 лет, не дожив до своего следующего дня рождения всего три недели. С другой стороны, и некоторые современники Лунина, и исследователи его жизни и творчества, не исключали и версию убийства Лунина в тюрьме…
Как гласят исторические источники, до того, как отправить «последнего из декабристов» в Читинский острог, около 2-х лет Михаила Лунина держали в заключении в Свеаборге, а затем в Выборгской тюрьме. Причём условия содержания в последней были настолько тяжёлыми, что в казематах от сырости постоянно и чуть ли не круглогодично капала вода со сводов.
Однажды, вероятно, во время очередной инспекции вверенного ему учреждения комендант тюрьмы навестил именитого пленника и выразил сожаление относительно условий его содержания. После чего прибавил, что готов сделать всё, что в его силах и что не противоречит его служебным обязанностям, чтобы облегчить участь осуждённого.
На что Лунин, не теряя самообладания и не унижаясь до прошений (которые, как и все предыдущие, наверняка были бы оставлены без ответа), как и понимая, что «жест доброй воли» коменданта был не более чем данью формальным тюремным процедурам, иронично заметил: «Я не желаю ничего, генерал, кроме зонтика».
