Исповедь перед Концом Света. 1972. Нарвские ворота. ГПБ. Дом политкаторжан. Девушка из спецхрана. Манифест. Кружок

и взаимодействовать с ней, чисто неформально, зная о ней лишь легенду…

Наша организация была почти мистификацией — но она распространяла легенду об организации, и эта легенда, эта мечта — работала. Для многих из тогдашней радикально настроенной молодёжи само слово «организация» было сакральным…

Об организации — мечтали! Но все прекрасно знали и понимали, что КГБ всякую попытку такой организации — уничтожает в самом зародыше. И тем с большей надеждой воспринимали всякий слух — что подобные тайные организации, всё-таки, пусть в самом глубоком подполье, но — существуют!..

И, наверное, нигде так не работала моя революционная пропаганда — как на этой потомственной лево-диссидентской кухне в Доме политкаторжан…

И мне самому — очень было там чему поучиться…


Девушка из спецхрана

Рассказывая про свою последнюю встречу с Верой Черновой — я упоминал про овощебазу…

Где-то ещё зимой, или в начале весны, нас, от библиотеки, весьма не маленькую партию в несколько десятков человек, даже в где-то, наверное, больше полусотни, и это были всё — совсем юные девчонки и молодые женщины, послали — на эту огромную овощебазу, на разбор картошки и других, изрядно гнилых, овощей…

Это тогда была обычная и типичная советская практика — помогать сельскому хозяйству и на земле, и даже в городе… Разделили всех на две бригады. Мужиков, включая меня, было всего двое, и обоих назначили бригадирами. Развели по разным корпусам. И мою бригаду — тоже разделили по разным секциям…

Это, кажется, был первый раз, когда мне пришлось проявить свои организаторские способности, и я со своей задачей, должен сказать, справился. Помогла свежая армейская закалка, и физическая, и просто уже «житейская». Носился между разными секциями, где работали разные группы моего женского персонала, таскал им ящики с овощами и прочие тяжести, старался обеспечить всех вовремя работой, разруливая по ходу дела все возникающие проблемы…

И что самое главное — я держал, по ходу дела, постоянный и активный контакт с местным начальством и успел наладить с ними хорошие отношения. В результате мне, в конце работы, сразу и без проблем закрыли все наряды; а другому бригадиру, мужику старше меня, из нашего же Рукописного отдела, их не закрыли, и были из-за этого задержки людей и другие проблемы…

И вот там, в одной из секций для разборки картошки, я впервые увидел Таню Валышкову…

Ей тогда было 19 лет. Светлая шатенка, пониже меня ростом. Она работала с вилами (библиотечный работник, напомню), разгребая и загребая полу-гнилую картошку, а я, периодически забегая в их секцию, таскал ей, туда-сюда, пустые и полные ящики. За работой была возможность немного поговорить. Кажется, успели немного поговорить и о нашей библиотеке, и о кино, и о литературе, и просто «о жизни»…

Рядом с ней в секции работали ещё две или три женщины, немного постарше, они тоже участвовали в нашем разговоре; но самыми внимательными глазами — были глаза Тани, и она тут же подхватывала любую мою тему… За всё время работы успел забежать к ним в секцию раз пять-шесть…

Таня была простой, доброй и приветливой девушкой, с ясным и открытым взглядом, и этим она сразу привлекла меня к себе. Кажется, и я ей тогда понравился. Хотя никакого намёка на флирт ни с моей, ни с её стороны не было абсолютно. Просто сразу сложились хорошие рабочие и товарищеские отношения. И никакой мысли завязать с ней знакомство у меня тогда не было. Быть может, и потому, что и помимо неё интересных и симпатичных девушек было вокруг с избытком, и я тогда едва успевал бегать от одной группы — к другой…

Но я запомнил — её глаза, её голос, её естественную приветливость и отзывчивость…

…

Прошло, наверное, недели две-три. Я уже, было, наверное, и почти забыл про эту мимолётную встречу — сколько таких контактов с симпатичными девушками у меня было тогда каждый день по работе, да и вне работы!.. И где-то в марте, наверное, было какое-то общее большое комсомольское собрание, в большом зале, в нашем газетном филиале на Фонтанке…

Я сидел рядом с тем самым парнем из нашего отдела, постарше меня, который первые месяцы вводил меня в курс дела по работе, у нас с ним уже сложились очень хорошие и рабочие, и приятельские отношения, и мы с ним активно беседовали…

А прямо перед нами (или со смещением в одно место, уже не помню), в следующем ряду, сидели, так же рядом, две девушки, так же пришедшие вместе и оживлённо беседовавшие между собою, одна из которых — была уже мне знакома по овощебазе, и это была — Таня Валышкова (хотя в тот момент я, кажется, ещё и имени её не знал)…

Я даже не помню, поздоровались ли мы с ней тогда, увидев друг друга. Возможно, просто кивнули друг другу взаимно. Сколько таких контактов было каждый день у обоих! А тут была такая толпища народу, и всё — молодёжь, всё — ВЛКСМ…

А мой товарищ, перекинувшись несколькими случайными фразами с её подругой, тихо сказал мне — так, между прочим:

«Хорошая девчонка! Вместе в колхозе вкалывали… В спецхране работает...»

Спецхран!.. Я мгновенно отреагировал на это известие. Доступ к самой запрещённой, самой недоступной литературе, о чём я столько думал!.. Это известие — сразу же меня и взволновало, и предельно заинтересовало, не могло не заинтересовать. И оно означало, что, надо полагать, обе подруги должны были там работать… С какой же познакомиться?..

Подруга Тани тоже была девчонкой очень симпатичной, хотя и совершенно не похожей на неё: тёмненькая, и темперамента меланхолического, а не сангвинического, как у Тани. И я, пока шло собрание, какое-то время был в колебании, внимательно наблюдая за обеими: с которой?..

Остановился, наконец, на Тане. И близкое знакомство с ней с этого момента — стало для меня революционной задачей…

Возможно, я остановил свой выбор на Тане просто потому, что мы уже были, хоть чуть-чуть, с нею знакомы, и у нас уже успел возникнуть, в тот раз, какой-то хороший контакт…

Мы, все четверо, в течение всего собрания (на формальные причины которого почти всем собравшимся было, в общем, «до лампочки») активно обменивались репликами между собою. И я присматривался к обеим девушкам… И даже спустя много-много лет думаю: правильный ли я сделал выбор?..

Выходили после конца собрания — тоже все вместе, вчетвером, продолжая разговаривать, в активном и оживлённом контакте между обеими нашими группами… И как-то «само собой» вышло, что я — остался вдвоём с Таней, и — отправился её провожать…

Она жила где-то на Гражданке, в ещё новых тогда районах, ещё очень плохо обустроенных, где стояли, в огромном разбросе друг от друга, по вечерам почти в полной темноте, и в ещё не убранной строительной грязи, однообразные типовые многоэтажки, среди которых я очень плохо ориентировался, и которые мне, коренному питерцу, совершенно претили уже тогда. Метро тогда — туда еще не ходило…

Мы с Таней долго ждали её троллейбус, потом тряслись в нём, переполненном битком, у окна на задней площадке… Потом долго шли, по грязи и слякоти, до её дома. Зашли в её парадную (лифта, сколько помню, не было), поднялись почти до самой её лестничной площадки, и ещё долго разговаривали там на лестнице…

О чём мы, вообще, говорили с ней? Совершенно не помню… Но говорили как-то оба совершено легко и свободно. Она была разговорчивой девушкой, и её доброе, мягкое, ласковое щебетание действовало на меня каким-то совершенно размягчающим образом. И чем дальше — тем больше…

Она стояла на лестнице ко мне лицом, на ступеньку выше меня. И мы всё не могли расстаться. Непрерывно о чём-то говорили… Больше говорила она. Совершенно не помню, о чём. Но это был какой-то натуральный и сладкий гипноз, совершенно не сознаваемый с её стороны, что только ещё больше придавало ему силы…

Короче, я так стоял, стоял перед ней, слушая её, и глядя на неё снизу вверх, и весь преисполненный, до последних краёв, какими-то ещё совершенно не знакомыми мне чувствами, чувствами — и нежными, и благодарными; и — почти совершенно неожиданно для самого себя — вдруг (не только для неё — но и для самого себя вдруг) уткнулся ей своим лбом — в её грудь, да так и остался, почти как парализованный, стоять…

Она потом говорила мне:

«Я была совершенно обескуражена! Я абсолютно не ожидала ничего подобного! Такой большой, такой сильный — и кладёт мне свою голову на грудь, как ребёнок… Или как телёнок… Я совершенно не знала, как себя вести!..»

Она стояла передо мной, с моей головой у её груди, действительно, в каком-то полном изумлении, осторожно гладила мне волосы, и повторяла, дрогнувшим голосом, с нежностью, как, поистине, у самой доброй и ласковой матери, которая пытается успокоить своего ребёнка:

«Ну-у, что случилось, что случилось?..»

А я ничего не мог ей толком ответить… Просто хотелось и дальше — чувствовать на своей голове её руки…

Я, наконец, оторвался от её груди — и мы расстались. Договорившись, что на следующий день я буду ждать её, после работы, у рабочего выхода из библиотеки, на Садовой…

…

Мы стали встречаться почти каждый день...

Обычно я просто провожал её, после работы, до её дома; с Невского на переполненном всегда троллейбусе — и, в темноте и по грязи — до той самой её лестничной площадки, на что уходил, в целом, не один час…

Иногда во время рабочего дня я заходил к ней, повидаться, в её спецхран… В очень небольшом читальном зале (понятно, что далеко не для всякой публики) обычно дежурила её та самая подруга, действительно, очень симпатичная и добрая девчонка, так что я даже невольно иногда, повторяю, думал: правильный ли я сделал тогда выбор?.. Искусством познакомиться сразу с обеими — я тогда ещё не владел… Просил её позвать Таню. Она удалялась в недра таинственного хранилища, и вскоре выходила Таня. Мы выходили с ней во внешний коридор — и разговаривали обычно минут десять…

Таня была дочерью какого-то крупного военного, и имела старшего брата, которого очень любила, и которого тоже звали Володя. Она училась, сколько помню, в Институте культуры на вечернем, и у неё хватало времени и на работу, и на учёбу, и на заботу о родных, и на то, чтобы проводить его со мной…

Она много читала, но всё это были, как мне казалось, какие-то примитивные любовные романы, мало мне интересные. Она часто спрашивала меня о каких-то только что прочитанных ею авторах, не читал ли я. Всегда оказывалось, что не читал. И интереса они у меня как-то не вызывали. Неизменно говорила мне, чтобы обязательно почитал. Но о чём было прочитанное, чем её это задело, почему это мне должно быть тоже интересно и полезно, она как-то никогда не могла мне объяснить и меня этими своими книжками заинтересовать…

Быть может, я тогда был просто к ней недостаточно внимателен, и не слишком старался её понять, понять то, что ей было интересно и важно…

При этом, её щебетание, в том числе и на тему литературы, никогда меня не раздражало и никогда не казалось мне глупым и бессмысленным. В самом её голосе — была огромная доброта, теплота, душевность и сердечность. А это — главное…

Да, она была просто очень доброй. По-настоящему, по-матерински, доброй…

Однажды, где-то на Невском, она увидела плачущего маленького мальчишку, которого успокаивала мать. Мы