Пустынник и искуситель

несколько служителей Бога. Как лиса, пробирающаяся в курятник, выверял каждый свой жест. Не спеша  расставлял капканы и силки. Благодаря избранной тактике он смог больше узнать о добыче.
Долгое время не имея собеседника и обретя внимательного и главное молчащего слушателя, старец разговорился. Оказывается, в своё время, ещё в прежней жизни — как он называл свою бытность в миру — была у него семья и даже невеста. И жил он как все. Пока однажды не обратился к слову Господа. Покинул он тогда родной город.

Бесёнок морщился при упоминании Его имени. Нестерпимо было ему слушать такое. Отшельник же, словно нарочно, говорил о Нём к месту и не к месту. Хотя существует много других более подходящих слов, чтобы заменить набившие оскомину эпитеты. Спаситель, Искупитель... Тьфу! Можно же сказать, великий учитель или просто пророк. От этого уже не так далеко до безверия.

Как ни был осторожен проклятый, а не мог отойти от старых привычек, излюбленных проделок и трюков. Частенько, зная что на него смотрят, любил как будто во сне откинуть одеяльце и как бы нечаянно задрать рубашку. Заманивал своим юным и доступным телом. Но святой муж и тут реагировал не так, как нужно. Поправлял ему рубашку и закрывал одеялом. Неистовствовал бес от такой невинности. Пытался как-то после умывания нагишом щеголять перед старцем. И опять ничего не мог добиться. Пустынник с улыбкой наблюдал за ним, но глядел при этом в глаза, а не ниже, куда бы следовало. Не получалось совратить его. На прекрасную деву не польстился, ближнего ограбить не захотел. Даже без свидетелей не грешил. Даже мысленно не отступался от заповедей. Внешне дьяволёнок источал любовь, внутренно его чёрное сердце кипело от злобы. Не знал он с какой стороны зайти.

Через гнев решил добраться до его души. Заставить усомниться в провидении, в непогрешимости Создателя. И однажды, словно борясь с собой, он с трепетом поведал, то есть придумал историю, полную горестей. Сказал, что родился в бедной семье. Что мать не любила его, а отец не замечал. Что в добавок ко всем несчастьям родители пили и били его. Что помимо него было много детей. Что несмотря на незавидную судьбу, ему ещё повезло, так как он не умер от болезней и побоев, как некоторые его братья. С самого раннего возраста ему приходилось работать. Тяжёлый труд был непосилен и очень быстро надломил его. От переутомления стал харкать кровью. Тогда его заставили попрошайничать. И это также было сопряжено со многими трудностями. Однажды на улице его заприметил один богатый прохожий. Из жалости он предложил родителям выкупить их сына. Не долго думая, они уступили такой просьбе. Старик обещал, что будет заботится о мальчике, как о своём собственном сыне. Казалось, для юного страдальца должны были начаться счастливые времена. Но он только сменил одни тяготы на другие. Опекун делил с ним не только кров, но и ложе. Бес искусно изобразил невинность, с какой  должен  говорить ребёнок о подобных  вещах.  Со стыдом, через  силу поведал  ужасные подробности. Что и как часто делал с ним хозяин. Что он у него был не первый и не последний. Что есть целое общество любителей детей, из которых одни предпочитают мальчиков, другие девочек. Пустынник, слыша это, негодующе ворчал, возмущался людским жестокосердием.  Но на Бога с Его неисповедимостью по-прежнему не посягал. Бес усилил натиск, добавил горестному рассказу новый драматический поворот. Что, будто бы устав от исполнения порочных обязанностей, ещё больше чем раньше уставал от тяжёлой работы, он вознамерился бежать. Но сделать это было нелегко. За ним следили. Слуг он описал настоящими церберами. За побег его бы жестоко избили, могли и вовсе убить. Но всё-таки, улучив момент, ему удалось улизнуть. Он долго скитался. Голодал. Опять занялся попрошайничеством. Милостыню давали так скудно, что едва хватало на то, чтобы не умереть с голоду. Жил на улице, ночевал в канавах. Сошёлся с другими, такими же, как и он. Присовокупил к рассказу несколько историй своих приятелей, не менее несчастных. Старец прослезился. Мальчик же продолжил «изливать душу». Один из его друзей, единственный человек, кому он доверял, тяжело заболел. Дело шло о жизни и смерти. Он отправился к лекарю. Просил помочь. Говорил, что взамен будет работать, валялся в ногах, даже пообещал себя — настолько ему дорог был друг. Ничего не помогало. Лекарь прогнал его. Тогда, не зная, что ещё предпринять — ведь никто в целом мире не желал помогать, дабы заработать денег, он решился на кражу. Естественно, его поймали. Сначала избили. Потом сдали служителям закона, которые избили его ещё сильнее. Затем последовал суд, скорый и несправедливый. Его приговорили к каторге. Друг, конечно же, умер. Ему даже удалось увидеть его трупик. Когда их вели к месту работ, мимо на телеге провезли его мёртвого друга, чтобы похоронить где-нибудь как собаку. Без имени. Без надгробия. В общей могиле с прочими бродягами. Недавно прошедшая война, о которой отшельник не мог слышать, породила большое число сирот. Они заполнили улицы города. И могилы. Не имея крова, не видя заботы, невинные умирали сотнями, и не хватает слов, чтобы описать все страдания, ими претерпеваемые. Опять всплакнул чувствительный к чужому горю старец. И взрослому то тяжело на каторге, что уж говорить про беззащитного ребёнка. Как умеют бить там не идёт ни в какое сравнение с тем, что учиняли дома. Кулак доставляет боль, кнут же мучит. Раны, нанесённые им, долго не заживают, особенно, когда бьёт профессионал, а в них недостатка не было. Из одного круга ада постоянно попадал в другой. Из-за невыносимых нагрузок и скудного питания многие умирали. Без сомнения умер бы и он. Если бы один заключённый не сжалился над ним. Он делился своей пайкой, оберегал и защищал. Бывало, брал на себя его вину и получал за него удары кнутом. Этот человек спас его. Однако не всегда удавалось избежать наказания, свидетельством чему служат шрамы на спине. История подходила к самому интересному месту. Как же он оказался здесь? Бежал. Другого выхода не было. Его покровителя убили, забив до смерти, когда он в очередной раз попытался заступиться за своего маленького товарища. Чудо, что тюремщики слишком поздно заметили его отсутствие.

Он долго бродил. Кандалы не были рассчитаны на ребёнка, так что у него получилось их стащить, правда, сдирая при этом кожу. Не могло и речи быть о том, чтобы вернуться в город. Боясь преследования и не доверяя уже никому, он предпочёл скрываться в лесу. Хищные звери не так страшили его, как люди. От голода грыз кору, ел корни. Так и скитался, пока не забрёл сюда. Сколько несдерживаемых слёз выдал бес по заключении этой трагичной истории, сколько фальшивых рыданий исторгнул, чтобы подчеркнуть горестность своей судьбы. Однако пустынник поступил самым неожиданным образом. Предложил стать на колени и вознести молитву Богу.
Возблагодарить Его! За то, что уберёг в конце концов, что привёл к его отшельническому жилищу. Святоша везде видел провидение Господне.

— Благодарить за мучения, за страдания? — возмутился мальчик-бес.
— За всё, за всё благодарить надо. 
— За кровь мою, за горе?!
— Не дано нам знать волю Господню.

Это ещё больше рассердило бесёнка. Озлился он. Даже адского терпения не хватило ему. Столько горя, столько страдания, столько стараний вложил он. А этот опять о Боге своём. Сморщилось детское личико в гримасу, чуть рога от гнева не проступили, уже клыки показываться начали. Блеснул зло глазками. Зашипел.
— Святоша  чёртов!  Ребёнка пожалеть  не можешь. Страдания  невинных  тебя  не трогают. Сердце твоё твердо как камень и душа у тебя сухая, как пустыня, где ты поселился. Не нашлось в тебе ни капли сострадания. Жалость твоя бездеятельная. Будь ты сострадателен и восприми мою боль как свою, не смог бы благодарить Того, кто мне всё это принёс. Не стал бы о воле Его говорить в утешение!

Выказал бес себя истинного. Понял, наконец, старец, кто или что перед ним. Произнёс сакральное «Изыди». Завертелся нечистый, задымился. Жечь его начало. Выскочил с проклятиями богохульными из хижины. Пустынник настороженно перекрестился и привычно  пал на колени с молитвой.

Потерпел поражение хитроумный дьявол. Но победа света не была полной. Ядовитое сомнение засело в душу пустынника. Не в Боге он сомневался, а в вере своей. В себе самом. Хоть и это уже не мало, это уже могло стать началом отступничества. Задумался, жалость ли в нём жила — себялюбивая, бесчувственная по сути, или сострадание, глубокое, чистое, всеобъемлющее? И, чем больше думал, тем больше сомневался. Неуверенный в этой простой вещи, он и веру свою подвергнул вопросу. «Верую ли я? Или это только страх толкает меня, жалость к самому себе, к душе своей?» Не мог твёрдо ответить. Вечная война добра и зла окончилась в пустыннике ничьёй, откуда очень легко качнуться в любую из сторон. Он уже не так был покоен и крепок. Через сочувствие бес сделал его восприимчивее к миру. А мир не победить. Земное просочилось в безмятежную жизнь отшельника. Молиться стал без прежнего усердия. Реже постился. Искуситель проковырял дырочку в его несокрушимой броне. Вопрос может быть и не столь  важный, но решить его не мог, сколько ни пытался. Он всё так же жил в своей пустыне. Дьявол более не являлся ему. Но не было уже покоя в душе. Уже не об одном божественном были его помыслы. Всё чаще задумывался о себе.

«Люблю ли я Господа? Или только себя спасаю? Что такое путь мой? Бегство от мира, от забот его или смирение?» Мысли как воры закрались в душу. И уже не выгнать их было.