Французская собака

   Утром 1 сентября 1812 года, ловко уходя от ударов кнутом и не обращая внимание на ругань кучера, по московским улицам бежал пёс. Спина у него серая, грудь и живот белые, хвост – бубликом, настоящая сибирская лайка. Пёс бежал за дрожками, на которых, зажатый между кучером и полицейским офицером сидел его хозяин Анри Домер главный режиссёр Московского Императорского театра.
    Главного режиссёра пробирал страх, тревожные мысли вертелись в голове. Он не понимал за что его арестовали? Политикой он не занимался и, даже, не интересовался, газет не читал; никаких ни французских, ни русских, честно служил Мельпомене в её храме.
    Дрожки подкатили к особняку, который реквизировал под тюрьму генерал-губернатор Москвы Фёдор Ростопчин. Охраняли его всего два полицейских – офицер внутри и рядовой снаружи.
    К Москве приближалась победоносная французская армия, выиграв тяжелейшее сражение при Бородино.
    В Москве беспокойно и тревожно. Генерал-губернатор грозился всех иностранцев, всех этих масонов, наверняка шпионов Наполеона, вывести на чистую воду и отправить в Сибирь. Грозился отправить четыреста иностранцев, но для ареста составил списки только на сорок человек. И, главное, абсолютно непонятно чем руководствовался граф Ростопчин, составляя эти списки? Своей искренней нелюбовью к французам?
    Анри Домера ввели в зал особняка, следом прошмыгнул пёс, залаял, завилял хвостом, попытался лизнуть лицо, тем самым выражая бурную радость от встречи с хозяином.
    - А, это ты Шьенрюсс? А я думал: «На кого ругается кучер?»
    Он потрепал пса по загривку. Эту собаку главному режиссёру Московского театра подарили благодарные поклонники два года назад. И он назвал её, не мудрствуя, Русской Собакой (Сhien russe).
  Анри Домер огляделся. К нему подходили, здоровались. У окна сидел пожилой человек, почти старик восточной наружности. Главный режиссёр знал его.
    - Месье Хершони, - сказал Домер, - а вы что здесь делаете? Вы иудей и ни к какой армии принадлежать не можете, ни к французской, ни к русской?
    - А я знаю, месье Домер? Один Творец видит, что в голове у этих русских!
    - Русские невежественные люди, месье Домер, скорее всего они судили по фамилии и приняли его за итальянца.
    Это сказал упитанный господин, подошедший к режиссёру.
    - Вы, думаете, герр Беккер? А за кого вас приняли? У вас магазин, торгуете модным товаром и, вообще, вы немец.
    - В армии Бонапарта есть и мои соплеменники.
    - Но евреев в армии Наполеона нет.
    - Кто знает? У Наполеона всякого сброда набрано. Не думаю, что они выясняли, когда набирали армию, где немец, а где еврей. В русской армии их точно нет, а во французской – всё возможно.
    - И как вы думаете: что с нами сделают?
    Беккер пожал плечами. К ним подошёл Ломираль, главный балетмейстер Московского театра, он слышал последний вопрос своего режиссёра.
    - Сложно сказать, Анри. Вчера учителя, месье Этьена и мелкого торговца месье Эро, посадили в кибитку и отправили в Сибирь.
    Домер посмотрел на свою сибирскую лайку, в Сибирь ему не хотелось.
    - Вот так просто взяли и отправили, Луи?
    - Да, Анри, вот так взяли и отправили.
    - Всё это очень печально и сильно настораживает. А жена моя не знает где я и что со мной. Она, наверное, с ума сходит от беспокойства.
    Домер долго бродил по залу, что-то обдумывая, наконец, достал из кармана бумагу и карандаш, он решил писать письмо жене, попытаться успокоить её, а заодно и себя.
    Письмо полицейский офицер передавать отказался.
    - Не велено, - на чистом французском языке сказал он.
    Тогда Домер, вынул из кармана носовой платок, сделал из него узелок, вложил туда письмо, а сам узелок привязал к ошейнику собаки.
    - Ну, выручай, дружок, ты хорошая собака и найдёшь дорогу домой.
    Домер подвёл пса к двери и сказал полицейскому:
    - Пёс хочет домой, надеюсь, что ему можно.
    - Разумеется, месье, - сказал офицер и открыл дверь.
    Домер подтолкнул собаку к выходу.
    - Домой, Шьенрюсс, домой.
    Пёс вышел на улицу и с сомнением посмотрел на хозяина.
    - Домой, домой, - скомандовал Домер.
    И пёс помчался назад, к дому Домера, к его жене и сыну.
    Весть о том, где находились несчастные арестованные быстро распространилась по Москве и к особняку потянулись жёны и другие родственники, принося им еду, матрасы и прочие необходимые вещи.
    - Это всё благодаря вашей собаке, месье Домер, о нас узнали. И как вы догадались взять её с собой?
    На второй день, утром, арестантам объявили, что они будут сегодня незамедлительно высланы из Москвы, при чём высланы по воде.
    Вечером заместитель московского полицмейстера объявил им приказ о посадке на судно.
    - Господа, мой долг принуждает меня исполнить тягостную миссию, - хмуро сказал он, - но я исполню ее со всем уважением к вашему положению. Я должен вас предупредить, в ваших же интересах, что офицер, отряженный сопровождать вас, получил самые строгие приказания. Так что не усугубляйте вашу участь, подавая повод обходиться с вами с самой большой суровостью.
    Арестантов повели к реке. Повели сквозь толпу москвичей, которые выражали ярость и гнев к арестованным иноземцам.
  - Что вы тут забыли, мусью? – кричали они. - В своей земле жрать нечего, к нам припёрлись, басурмане, и армию за собой притащили.
    Парни и молодые мужики вызывали французов на драку.
    - Их можно понять, - сказал Домер, - Бонапарт в нескольких верстах от Москвы. Кому хочется покидать своё жильё? Взять хотя бы нас. А придётся.
    - Граф Ростопчин никак не мог добиться от дворян изъяснятся на русском языке. Но пришёл наш великий император и все русские дворяне сразу же перешли на родной язык, потому что московская чернь изобьёт любого, кто заговорит на чужом языке.
    - Для вас, месье Ламираль, может быть, император и великий, а для кого-то это чудовище, порождение кровавой Французской революции.
    - Увы, месье Массон, мы прибыли в Россию по разным причинам. Вас, наверное, отправили в ссылку из-за фамилии. Ростопчин грозился избавить Россию от масонов. Почему вы, месье Массон, не любите Бонапарта?
    - Я из Вандеи.
    - Монархическая контрреволюция. Понятно. Но Бонапарт её не подавлял.
    - Но поднялся на революционной волне.
    На реке Москве арестованных французов ожидала баржа. Полицейский офицер начал выкрикивать имена по бумажке и названый переходил на баржу. Со стороны москвичей усилился шум от невнятных угроз и оскорблений. Заместитель московского полицмейстера демонстративно протянул руку Домеру и книготорговцу Аллару.
    - Когда всё это закончиться, господа, я обязательно посещу вашу лавку, месье Аллар и приду на ваш спектакль, месье Домер.
    На борту баржи оказались 31 француз, три швейцарца, пять немцев и один еврей. И ещё четыре женщины с детьми, которые решили добровольно отправиться в ссылку со своими мужьями.
    Заместитель полицмейстера зачитал письмо от генерал-губернатора Москвы графа Ростопчина:
  «Французы, – ваш император сказал в своей прокламации, оглашенной в Париже: "Французы, вы много раз говорили мне, как сильно меня любите", и вы, дабы убедить своего государя в правдивости этих слов, непрестанно служили ему в нашем суровом климате, где холода соперничают с бедностью. Спокойствие города и ваше спасение настоятельно требуют вашего удаления. Русский народ, такой великий и щедрый, готов перейти к крайностям. Дабы избавить его от пятна и не замарать его историю резней – слабым подобием вашего внутреннего сатанинского бешенства, я высылаю вас. Вы будете жить на берегах Волги, среди народа мирного и верного своим клятвам, который слишком сильно презирает вас, чтобы причинить вам зло. Вы на некоторое время оставите Европу и отправитесь в Азию. Перестаньте быть негодяями и станьте хорошими людьми. Превратитесь в добрых российских граждан из французских; будьте спокойны и покорны или же бойтесь сурового наказания; входите на барку, возвращайтесь и постарайтесь, чтобы она не превратилась в лодку Харона. Прощайте и счастливого пути».
  - Харона? Он сказал: Харона? Перевозчика мёртвых? – забеспокоился Ламираль. – Нас что, намеренны отвести подальше и утопить?
  - У вас очень живое воображение, месье Ламираль, - сказал Беккер, - если бы хотели утопить, то утопили бы, а не устраивали бы этот спектакль.
    - В вас говорит немецкая прагматичность, месье Беккер, но русские по темпераменту ближе к французам.
    Баржа отчалила от берега и в глубоких сумерках пошла вниз по течению Москвы-реки. Вскоре первая русская столица растворилась во мраке ночи. Для более чем сорока невинных жертв франко-русской войны началось долгое путешествие, о продолжительности которого они не знали.

***
  Шьенрюсс бежал по левому берегу Москвы-реки за баржей, которая увозила куда-то его хозяина. Ещё там на пристани пёс уловил запах хозяина, понял, что ему плохо и помчался на выручку, оставив плачущую хозяйку и её маленького сына.
    По городу бежать было тяжело, но проскочив Камер-Коллежский вал стало проще – пошли поля. Пёс останавливался, ловил носом запах хозяина и летел дальше. Благо, что баржа двигалась медленно и у Шьенрюсса появлялась возможность передохнуть и наловить в полях мышей, чтобы перекусить.
  И где-то за Бронницами, когда баржа подошла ближе всего к берегу, Шьенрюсс рискнул и броситься в воду. Охрана заметила плывущую к судну собаку.
  - Смотри, Егор, собака плывёт.
  - К нам плывёт, - сказал Егор.
  - Наверное, это французская собака кого-то из арестантов.
  - Сама она на баржу не заберётся, помочь надо. Божья тварь.
  - Да и французы наши – люди горемычные, а с собакой всё веселей.
  Вскоре в трюм, где содержались французы, на Домера прыгнуло
мокрое пушистое и визжащее от счастья существо.
  - Шьенрюсс, - обрадовался Домер, - как ты здесь оказался?
  Пёс пришёлся кстати: весёлый шаловливый и жизнерадостный он внёс разнообразие в тоскливую обречённость безнадёжного плавания.
  В Коломне пришли известия, что в Москву вошли войска Наполеона. Лица у русских злые, ругаются крепко вообще и на французов с их императором, в частности.
  В Рязани узнали, что Москва не только захвачена, но ещё и сгорела. У русских лица стали решительными и отрешённо-суровыми. Ссыльным французам разрешили сходить на берег. Они видели огромное количество русских, идущих на запад отбивать у неприятеля Москву, защищать Россию.
  - Боюсь, что Бонапарту придётся туго, - задумчиво сказал Домер.
  - Даже не сомневайтесь, месье, - мрачно произнёс Массон.
  - Господи, что сейчас твориться с нашими жёнами и детьми? Грабёж и насилие со стороны разъярённой солдатни.
    - Вы правы, месье Домер, я сталкивался с революционной французской армией девятнадцать лет назад, почему моя семья и вынуждена была бежать в Россию.
  - Увы, месье Массон, мы оказались в лучшем положении, чем наши близкие.
  Дни тянулись за днями, осень вступала в свои права, холодало. Жёлтые опавшие листья колыхались на водной глади и кружились в водовороте от ударов вёслами по тёмной воде. Баржа медленно продвигалась к Волге. Шьенрюсс спал в ногах у Домера, согревая их, от этого согревалось всё тело несчастного главного режиссёра. Больше от переживаний, чем от холода и сырости Домер