Старая Амет умирала со вкусом и расстановкой. Она с таким наслаждением подошла к этому вопросу, что казалось, она и рождена была не для ведьмовского искусства, не для освоения лечебных свойств можжевельника и крапивы, а для того, чтобы мучительно умирать. Она сохраняла разум в себе, но усиленно прикидывалась безумной. Она знала, что её смерти ждут три ученицы, которые и должны принять её великую силу, разделив между собой, и каждый раз злорадно замечала им:
–Я ещё жива, а вы всё также бездарны!
Они реагировали по-разному. Алекто – самая старшая, хмурилась, мрачнела ещё больше и низко склонялась над какой-нибудь работой, чтобы не видела старая Амет её лица, её глаз, уже выцветающих от людской жизни, от людской слабости. Алекто очень нуждалась в настоящей ведьмовской силе, что скрепила бы её способности, направила бы их в нужную сторону. У Алекто начинался разлад в душе и от того разлада, от неопределённости страдало и болело всё тело, чутко отзываясь на её настроение.
Но Алекто молчала. Сцепив зубы, не отзываясь, она вообще не говорила со старой Амет. Она терпеливо приносила ей кашу или бульон, кормила с ложечки, не реагировала, когда Амет плевалась, демонстрируя как ей невкусно и как ей противно, или же просто плевалась, вроде бы из безумия.
Алекто молчала. И даже когда старая Амет взяла привычку подманивать к себе предметы, чтобы с удовольствием и яростным смехом обрушить их на головы своим ученицам, Алекто молчала. Только всё больше мрачнела, но не реагировала.
–Язык ты проглотила? – ворчала старая Амет, вглядываясь в лицо будущей ведьмы. Всё в нём изменилось. Заострились черты, круги залегли под глазами, болезнь души, болезнь тоски овладевала Алекто, творила над нею злое дело, растягивая над головой её и всеми чувствами шаль, из безысходности и безнадёжности сплетённую.
И непохожа была Алекто на ту, явившуюся к порогу Амет много лет назад. Тогда это была весёлая девчонка, с надеждами и мечтами, говорила часто о том, как откроет более простые способы волшебных варов да снова выйдет к людям открыто, как выходили, бывало, ведьмы, такие нужные человечеству, и такие гонимые этим же человечеством.
А теперь Алекто всё молчала, даже с двумя другими ученицами почти не говорила. Так, перебрасывалась словом, да даже слово то было не вязкое, а сухое, лишь бы отстали от неё, лишь бы не трогали.
Они и не трогали.
Другой была Лидия. Средняя из трёх, она была весела, но умела держать себя в руках. Где-то и злилась на старую Амет:
–Ну чего же ты суп разлила? Нарочно ведь, вижу! Руки у тебя рук палача твёрже! А туда же, ох…
Но ничего, ворчала, а делала. Дохаживала старую Амет, вроде бы и говорила даже с нею ласково, мол, всё равно умирает уже – один итог их ждёт. Да только по мнению старой Амет никакой была. И ласковая вроде, а вроде и ворчливая, а вроде бы и никакая. Целей толком не имеет, долг свой ведьмовский воспринимает как очевидное дело, в глубины магии не лезет, к сути не рвётся.
Не по нраву это Амет. И тогда, когда явилась к ней Лидия, тоже не по нраву было. Чего греха таить – даже извести её ведьма хотела, считала, что негоже нелюбопытной и равнодушной магию перенимать. Так и напоила молоком с ивовой горечью, да слегла Лидия – куда уж ей, неумехе, с даром неразвитым, с ведьмой тягаться?
Тогда Лидию Алекто отвоевала. Пришла, не боясь, спросила Амет:
–К чему гонишь её со свету? Ежели ты принимать её не хотела, так врат бы ей в лес и не отворяла! А так – изводить тайком?..
И помрачнела тогда впервые. Пристыдилась Амет, не того, что сделала, а того, что ученица её настигла на свершённом. Сама уложила в постель больную, сама же и подняла – воду с полынью да сиренью толчёной смешала, да как есть в рот Лидии и влила. Встала Лидия на другой день, так ничего и не сообразив. Так равнодушной, всё принимающей и ничего не спрашивающей и осталась.
Совсем другой была Тиа. Вот уж кто выгоды своей не упустит! Опасалась её и сама Амет, чуяла бездонную алчность, что от желудка до самого сердца тянется. Появилась Тиа маленькой, хрупкой, сама пришла – вся робкая, не тронь её, а то рассыплется! А оказалось? Оказалось, что знает Тиа про свои преимущества. Слабая она, хрупкая, так подсоби, помоги, делом не нагрузи, ожерелье у тебя красивое, Лидия – вот бы и мне такое…
Поначалу было трогательно, потом паршиво, а после третьей луны и гнать уже было поздно – приняла Амет трёх учениц, трёх учениц и силой должна была своей наделить. Таков закон лунный, а кто с луною спорил? В последний раз, кажется, была эта ведьма Селеста Морская – луна ей твердила, прими свою силу, прими учениц и учением поделись с ними, дан тебе дар…
А Селеста Морская не посчиталась с луною. Так и истлела под её лунным светом, разозлилась луна – ничего от Селесты не оставила, рассыпала её мелким серебром на цветы полевые. Сгинула Селеста, поделом ей!
Тиа же и сейчас по своему пути идёт. Ластится к старой Амет, вроде бы и не выгадывает, а знает ведьма – хочет Тиа больше получить, в обход других, но ей-то что? И будь старая Амет такой ведьмой как луна завещала, а не всё в обход, не всё в милосердие – так и увидела бы она в Тиа прямую последовательницу.
Но другая Амет. Не любит она ласки показной, не любит фальши. Мрачность Алекто её по душе больше, чем сладость Тиа – неправильная Амет ведьма, сама о том знает. Это она знает, а вот как силу разделить – нет, от того и умирает долго, не уходит никак. А чтобы не скучать, изводит их, напоследок, чтобы запомнили, а ещё – чтобы после ухода её сильно не скорбели, а приняли уход её как облегчение.
Всё продумала старая Амет, кроме одного – как силу свою делить?
***
–Жива ещё? – интересуется Тиа с утра, так встречает она соратниц вместо приветствия.
Алекто не отзывается, даже головы не поворачивает. Презирает.
–Как ты так можешь? – Лидия возмущается. По-людски возмущается. Как ведьма она равнодушна. – Она же тебя выучила, выкормила…
–Ещё бы умерла и цены бы ей не было, – Тиа даже не скрывается. Лидию она не боится, боится Алекто, но Алекто делает вид, что никакой Тиа и вовсе нет.
Это Тиа устраивает.
–Чего кашеваришь? – интересуется Тиа, переходя с одной темы на другую. Заглядывает через плечо в котелок Лидии. Там булькает сероватая каша. – Фу…
На воде, без сахара и соли, без молока и без масла – всё как просила с утра старая Амет.
–Не «фу», а завтрак, – возражает Лидия, гасит взмахом руки весёлое пламя, не думая даже обжечься, берётся за половник.
–А давай я отнесу? – предлагает Тиа. Ей хочется показать, что она заботится об Амет.
–Ну неси! – соглашается Лидия. Ей не хочется видеть лишний раз старую ведьму. Тиа, весело напевая, исчезает с тарелками и чашками. – Нет, ну ты слышала?
Алекто слышала, да только не привыкла она заступаться за старую Амет. Да и вообще за кого-нибудь, всё оно какое-то пустое.
–Вот же…– Лидия не успевает договорить, из комнаты старой Амет слышится звон чашек и затем её вполь:
–Что ты мне принесла, мерзавка? Убить меня хочешь? Неблагодарная ты тварь!
Слабые оправдания Тиа гаснут в потоке гневной брани. Лидия кусает губы, стараясь не рассмеяться. Она и сама попадала под такую ситуацию не раз – старая Амет сначала сама просит то куриный бульон, то ромашковый чай, а стоит всё это принести, как она швыряет принесённое да бранится. И тогда, конечно, не до смеха. Но когда попадается Тиа…
Лидия смотрит на Алекто, разделяет ли та веселье? Но та не разделяет. Та мрачна и лицо её словно камень – не выражает оно ни злорадства, ни сочувствия, ничего.
–Заслуженно! Всё-таки решает Лидия, но Алекто не отзывается.
Тиа выбегает. В волосах её сероватая каша, вид ошарашенный и яростный.
–Я убью её! убью! – кричит она, отталкивая Лидия, бросившуюся ей на помощь с полотенцем.
Но Тиа уже всё равно. Терпению конец! Когда же сдохнет эта старая карга? Какая живучая, а? и есть ведь у неё силы землю эту топтать, да над ними всеми издеваться!
Вот удружила луна с наставницей!
***
Старая Амет посмеивается, но всё про себя. Смешинка – последнее отвлечение. Решить надо, как можно скорее решить, а не то будет так как будет. И уже не по её ведьмовской воле, а по воле луны.
Сначала думала старая Амет разделить всё по чести – поровну между тремя ученицами. Всю силу свою им передать. Но не пошло дело. Казалось ей вдруг, что это дележка плохая будет. Силы равные получат, так ведь прежде они были не равны. Алекто сильнее, за нею Тиа, а после уж…
Но с другой стороны – волнует ли это старую Амет?
Оказалось что да, волнует. Хотелось ей всех трёх с честью оставить, как полагается, не обделить. Думала даже по дару раздать. Алекто, к примеру, боевую силу, Лидии целительство, а Тиа – провидение.
Но прикинула – Алекто в себе заточена, Лидия к целительству способна, но там надо уметь договариваться с людьми, а за нею этого нет. А Тиа… та точно торговать своим даром начнёт и совести в ней не будет.
Мечется старая Амет. То кажется ей, что всё взять и поделить поровну – хорошее решение, то вдруг видится оно ей дурным. То по дару раздать, то какой-то одной всё оставить. Но если так, то кому?
А девицы ей и не помогают определиться. Одна мрачна, другая к самой жизни равнодушна и делает всё без задумки, без мятежа, а третья ластится как змея.
«Сама виновата! Сама их такими сделала, сама приняла, приютила…» – думает старая Амет, но прошлое своё обвинять – глухо и глупо. Не отзывается прошлое, есть лишь одно безнадёжное настоящее, да путаное странное будущее.
К будущему и обращается Амет.
Приходит Алекто. Касается её Амет, не рукою, а тем, что скрыто в руке – силой. Смотрит в будущее, но недолго. Отталкивает её Алекто, сообразила, дурёха!
–Не надо мне знать! – шипит Алекто, выходит из себя и из молчания, – сама не знаю и тебе не позволю!
И остаётся лишь молчать Амет. В будущем Алекто успела она увидеть кусочек костра. Но что то был за костёр? Костёр любви или костёр смерти? того понять она не успела. Оттолкнула её Алекто, да сидит теперь, нахмуренная, мрачная.
–Чего ж с тобою стало? – Амет серьёзнеет, не говорят ведьмы меж собою по душам. А может надо. А может – пора?
–Ничего, – рубит Алекто. Слова её коротки. Тон жесток.
–Другой ты была, – вспоминает Амет, – к любопытству тянулась, вары хотела попроще придумать да к людям снести.
–Не заслуживают, – отзывается Алекто. – Ты поела?
В этом вся Алекто сегодняшнего дня.
–Посиди, – просит Амет, – посиди, Алекто, решить не могу. А так, поговорю с вами всеми, может и сойдусь на чём.
–Некогда мне с тобой говорить, – Алекто поднимается. Прямая и злая. Беспощадная, как и полагается. И какая-то чужая.
Вздыхает старая Амет, её взглядом провожая. Стало что-то с нею давно. То ли открылись тайны, то ли мысли какие? Не ведает того Амет, закрылась от неё Алекто. Наглухо закрылась. А что там за стеной этой глухой?..
Луна ведает.
***
Луна, да, пожалуй, сама Алекто. Тошно ей. давно уже тошно и тоскливо. В магии виделся ей смысл, а теперь, который год подряд смысла нет ни в чём. Всё равно один итог – смерть и забвение, смерть и ничто. Презрение при жизни, куда бы она ни пошла. И никакой надежды. Одиночество без дружбы – среди ведьм дружбы нет, а с людьми ведьмы не водятся.
Или люди с ведьмами.
И даже скрывается если Алекто, выходя в город, заговаривает если ласково, как умеется ещё –
