прозой вы, Витя Олегич… извините, Иван Петевич, снова всколыхнете общественность и заставите простых людей думать о великих достижениях космонавтики!
— Бр-р-р! — попытался Безделкин стряхнуть с себя наваждение.
Он вроде бы понял, что от него хотели сопляки-космонавты, а именно: придумать новый роман, только и всего. Додумать, домыслить, нафантазировать с три короба. Дел то! И тут Ивана Петевича перемкнуло.
— А вы знаете, как это называется! — заорал он на весь лес так громко и яростно, что бедный дятел умолк и мелкими перебежками засеменил к самой верхушке сосны. — Нет, вы не знаете, как это называется! — распалялся Иван всё пуще и пуще. — Это называется приписки! ПРИ-ПИС-КИ!
— Три письки? — не поняли его грозных речей два будущих космо-воина.
— Приписки! При… пис… ки! — шея Ивана надулась красными прожилками, он орал так, как будто был на партсобрании и разоблачал нерадивого председателя колхоза, пририсовывающего себе показатели по надоям, сбору урожая и прочее.
Тихонов и Бабкин обиделись:
— А что тут такого? — спросили они как бы у прозаика и фантаста.
Но дело в том, что Водкин-Безделкин никогда не был прозаиком-фантастом, он всегда описывал вполне реальные политические и номенклатурные вещи. Он писал только о жизни муравьев в различных структурах государственной власти, о жирности Жириновского, о надоях депутата Козловского, о яровых Яровой, ну и максимум, переписал дословно знаменитую речь Терешковой об обнулении президентского срока Путина. Чем, видимо, и привлек к себе внимание министра Розгова и его товарищей по партии.
Да… дело пахло провалом. Публицистическая сущность Водкина грозила завалить всё дело. Наисерьезнейшее дело! К такому делу и к фантазеру Лукьяненко не знаешь, с какого бока подъехать. Дело в том, что кандидаты в космонавты задумали вытрясти из пришлого писателя роман о первых космонавтах — собаках, кошках и обезьянах.
Они отошли от графомана подальше и зашушукались:
— Вот и заставь такого профана выдумать разговоры Белки со Стрелкой!
— Ну да, а ещё и красочно описать мысли животных по поводу преданности их идеям Циолковского и Королёва. М-да…
Но совещание длилось недолго, вот кандидаты уже снова выросли как грибы из-под земли перед носом нашего публициста и хором рявкнули:
— А вам, Иван Петевич, голос свыше поможет. Очень многие писатели жалуются на это.
— На что?
— На то, что им голос свыше диктует тексты, что они как бы пишут под диктовку.
— Ну и?
— Ну и у вас, Иван Петевич, получится. Надо только послушать. ПО-СЛУ-ШАТЬ. И оно придет, обязательно придет, Иван Петевич.
Иван из этой речи понял только одно: его раздражало постоянное попугайское повторение его имени гораздо больше, чем их недавнее обращение к нему, как к Пелевину.
Но «двоих из ларца одинаковых с лица» было уже не остановить! Они вдруг и сами уверовали, что бог… то есть галактика Хога продиктует Водкину те самые настоящие мысли и чувства, которые на самом деле испытывали бедные подопытные животные первопроходцы. И мысли те были — все сплошь хорошие, светлые. А разговоры между собой собаки вели только о покорении Луны, Марса и конечно же, загадочной царицы Венеры. Никак не меньше!
Тихонов и Бабкин уселись на лежанку по левую и правую сторону от писателя, и подмигнув властителю слов, начали свой второй рассказ без всякого предупреждения, отрезав тем самым возможность малейшей капитуляции.
В 1951 году Академик Королев начал проводить исследования на животных, чтобы с помощью них изучить переносимость человеческого организма к перегрузкам в невесомости. Сначала опыты проводились на собаках. Физиология собак хорошо изучена и они легко дрессируются...
И медленная струйка речи неизвестно откуда вернувшихся кандидатов побежала в голове Водкина теплым, мягким саке. Капюшон наползал на глаза Ивана вселенской чернотой, наползал и наполз. А когда саке превратилось путем перегонки с одного отдела мозга в другой в прозрачную, изумрудную самогонку, их рассказ подошел к концу.
К сожалению, на борту произошла непредвиденная ситуация — спутник на орбите всё время находился под облучением Солнца, температура в капсуле, в которой была собака, стала повышаться: через пять часов полета она достигла 42 градуса. Животное погибло от перегрева. ТАСС сообщил, что на борту второго искусственного спутника Земли находится герметичный контейнер с собакой. Первые полосы газет украсили ее фотографии. Агентство не писало, что к этому времени собака уже мертва. Россия еще несколько дней рассылала новости о том, что полёт проходит нормально, а животное чувствует себя хорошо. И только через неделю сообщили, что собаку усыпили в связи с завершением ресурса систем жизнеобеспечения. Но об истинных причинах смерти Лайки узнали позже. И когда это произошло, то вызвало небывалую критику со стороны зоозащитников в западных странах. От них пришло много писем с выражением протеста против жестокого обращения с животными, были даже саркастические предложения послать в космос первого секретаря Никиту Хрущева. Газета Times назвала Лайку самой лохматой, самой одинокой и самой несчастной собакой в мире. А её трагическую судьбу разделили еще две собаки — Лисичка и Чайка. Лишь третий экипаж благополучно вернулся на Землю — это Белка и Стрелка.
Тихонов-Бабкин закончили и замолчали. Надолго.
— Самая лохматая, самая одинокая и самая несчастная собака в мире, — зачем-то повторил Иван Петевич и тоже заткнулся, как ему казалось, уже навсегда. Но когда получасовая минута памяти истекла, космонавты встали, тронули Ивана Петевича за плечо и отрапортовали:
— Ну прощайте, господин писатель, ни пуха вам, ни пера! Вы сможете, вы сумеете, бог вам в помощь! Только пожалуйста, подробно опишите о чем переговаривались между собой наши лайки, о чем они мечтали. И всё.
И воины исчезли: просто растворились в лёгкой дымке. Водкин очнулся, открыл глаза, а чернота капюшона дала понять, что «пора бы тебе, братан, тогось, заняться поисками бога в черной бездне», ведь без него ты достоверно про собачьи думки ну никак не напишешь! И наш человек с усилием воли дотянулся до головы и убрал с лица всё, что мешало обзору.
Яркое полуденное солнце ворвалось прямо в зрачки Ивана, и тот зажмурился. Через некоторое время он открыл глаза, привстал, огляделся и не увидел ни Тихонова, ни Бабкина, ни следов присутствия вертолёта. Рядом покоилась лишь капсула, и по старой привычке, замогильно молчала. Писатель перестал что-либо понимать в своих приключениях, он хотел есть, пить и остудить горячую глотку холодным снегом.
Потолкавшись немного у капсулы, Иван попробовал открыть её дверцу, по всей видимости, он хотел найти там Андрюху или Колю, но вслух, однако, сказал:
— Я просто поставлю на место ложемент, — он не верил, что Тихонов и Бабкин только что были тут, он решил, что они ему приснились.
— Не трынди! — ответила ему стальная конструкция и ещё сильнее прижала дверь к своим внутренностям. — Хочешь залезть в меня, спрятаться, как в скорлупе, и ждать спасателей? Не пущу, ступай себе с богом.
Раздосадованный писатель набрал в лёгкие воздух и как-бы инстинктивно заорал:
— Тихонов, Бабкин! Тихонов, Бабкин! Тихонов, Бабкин! — в самой малюсенькой надежде, что они сейчас оба вылезут из-за какого-нибудь сугроба.
Но напрасно он это сделал, с ближайшей лиственницы тут же ответила вездесущая ворона:
— Кар, кар, кар! — и полетела звать на помощь волков.
Иван аж присел от страха. Путешественник даже и не надеялся ожидать от вороньего крика «манны небесной», поэтому срочно засобирался. Но тут в его кармане захрипела рация, зашумела и прокашлялась:
— Кхе, кхе, кхе…
Иван судорожно вытащил её на «дышащий паром» морозец и прислушался. Головешка-рация ещё раз прокашлялась, просипела неровными амплитудами приемных волн и разродилась, наконец, голосом Димона Олегича Розгова:
— Функционал Водкин-Весёлкин, ну где ты там?
— Я? — обрадовался функционал. — Я… я тут, Димон Олегич.
— Где тут, дубина?
Рация снова зашипела и отчаянно возжелала сдохнуть, но «забытый всеми герой» вытряс из неё дух смерти, и та стала послушной.
— Я тут, у капсулы, я один! — прорвался в эфир голос Петевича.
Эфир ещё раз затарахтел и ответил:
— Ну как ты там, оценил по достоинству нашу звёздную молодёжь?
— Оценил, Димон Олегич, оценил! А вы когда заберете меня отсюда? А то я это… вон, вороны уже всех волков разбудили.
— Волков бояться, в космос не летать. Гы-гы-гы! Шучу. Ну ты не затягивай, ноги в руки и сюда, к нам на станцию. А то мы тут с Серёгой Кужугетичем без тебя уже к столу присели. Празднуем, значит. А знаешь, какой он холодец сюда привез, пальчики оближешь!
— С кем присели, что празднуете, какой холодец?
— Ну с кем, с кем сели… с Серёгой Кужугетичем Шаньга, с министром обороны. А празднуем мы старый Новый год с его холодцом из свинины, слышишь? Из свинины!
— Так рано ещё.
— Чего рано?
— Праздновать, говорю, рано. Сегодня только… первое, второе… или третье января? — писатель сбился со счёта.
— Это тебе рано, а у нас старый Новый год. Ждём, короче, приходи.
— А вы… а вы… а вы меня не заберете отсюда?
— О нет, дружище, ни мне, ни Шаньге за руль никак нельзя, мы уже накатили.
— Чего накатили?
— Ну как чего, что есть, то и накатили: вискаря, коньяка, первача, чего там ещё… А ты если не припрешься, то помянем и «глухаря». Гы-гы-гы! Пошутил. Ждём.
— Га-га-га, Га-га-га! — после раскатистого смеха ещё кого-то, присутствующего на том конце провода, рация пискнула и приказала долго жить.
Водкин махнул рукой и не стал её больше воскрешать: и так всё было ясно, за ним не приедут. Надо было идти, то есть ползти по горло в снегу.
— Ну так уж и по горло! — осерчала тропинка, совсем недавно проложенная снегоходом «Бураном» и тремя людьми: Водкиным, Бабкиным и Тихоновым.
Ну, а дальше… отважный писатель полз ещё пять часов (с нетяжелым, но всё-таки существенным рюкзаком за спиной — не смог бросить). Космодром Восточный надвигался на него с самой медленной космической скоростью, которая когда-либо была зафиксирована телескопами НАСА. Снег старался запорошить мощь прогресса и стальную силищу космодрома, но тщетно. Громадьё Восточного гордо блестело почти фантастическими постройками и звало, звало, звало! Безделкин уже точно знал, что пустой космодром зовёт только его — Ивана.
Ну что, жалкий, мелкий тщедушный человечек, вот он Восточный, перед тобой. Хотел рассмотреть его поближе? Ну так ходи, рассматривай, дивись!
Но дивиться Водкину не было уже сил. Жалкого, мелкого, тщедушного человечка следы медленно, но верно привели к знакомому сине-серому бараку. Толкнув дверь головой, руками, грудью, Водкин ввалился внутрь и упал почти замертво:
— О, да! Кайф.
Валяться в более или менее теплой прихожей было прекрасно! Утомленная от великих походов биомасса Безделкина лежала бы так вечно, впав в сладчайшее беспамятство. Но с каждой минутой утомленному организму становилось всё жарче и жарче. Супер-утеплённая космическая амуниция принялась с удовольствием разогревать и распаривать человеческие кости даже при температуре +16 градусов. Несчастному пришлось очнуться, перевернуться на спину и корявыми пальцами расстегнуть молнию. Через полчаса потуг,
