формировали в отдельные бригады. «Раздавим финскую козявку!» – восклицали заголовки советских газет. Мобилизованный в декабре 1939 Борис Савич был отправлен на Северо-западный фронт. Началась финская война.
Сосняком по откосам кудрявится Пограничный скупой кругозор. Принимай нас, Суоми-красавица, В ожерелье прозрачных озер!
Ломят танки широкие просеки,
Самолеты кружат в облаках,
Невысокое солнышко осени Зажигает огни на штыках.
Советская песня 1939 года, музыка братьев Покрасс, слова А. Д’Актиля
Река Вуокса
Шли бойцы в тоненьких шинелях по пояс в ледяном крошеве с трехлинейками в руках под огнем финской артиллерии. Падали в карельских лесах под выстрелами неразличимых «кукушек». Голодали в окружении, отрезанные от единственной железнодорожной линии, по которой поступало на фронт продовольствие. Финны сгребали в штабеля закоченевших в неестественных позах красноармейцев, о смерти которых, по приказу члена Военного совета А. А. Жданова, было запрещено сообщать родственникам.
…Что это было? Бездарность полуграмотного военного командования, которое не умело читать карты и посылало танки на Карельский перешеек, покрытый сетью озер? Запутались в европейских интригах, мелкие шулеры против многоопытных дипломатов типа Риббентропа? Демонстрировали могучесть Красной армии, способной на такие же блицкриги, как и войска Вермахта? Сами не понимали, до какого дна они расточили страну и как шатко все, что возвели на месте разорения?
Финляндия из скромного соседа, немножко испуганного, как и другие скандинавские страны, поджавшие хвосты перед двумя хищниками, превращается в хорошо организованную военную машину. «Суоми-красавица» выступает против СССР в качестве союзника Германии. Оккупация Германией нейтральных скандинавских стран, ввод немецких дивизий на территорию Финляндии, угроза Мурманску и мурманской железной дороге, полная блокада Ленинграда с участием финских войск.
Если встать лицом к Адмиралтейству, то с правой стороны на доме № 14 вы увидите табличку, под ней всегда лежат цветы: «Граждане! При артобстреле эта сторона улицы наиболее опасна». Я люблю задавать московским друзьям «вопрос на засыпку»: почему в окруженном гаубицами городе безопасно было ходить именно по левой стороне Невского? Мало кто знает ответ. Войско маршала Маннергейма за все 900 дней блокады не сделало ни единого выстрела.
Более 130 тысяч убитых бойцов Красной армии – до сих пор историки не сговорились о точной цифре. 26 тысяч перечисленных поименно финских солдат. 25 тысяч раненых красноармейцев, которых, не довезя до Ленинграда, перегрузили в эшелоны и отправили в лагеря в Заполярье. Кровавый бой на улицах Выборга 13 марта 1940 года. Тысячи солдат и офицеров с двух сторон, погибших в условиях мира.
Сержант 7-ой Стрелковой дивизии Борис Савич заткнул еловую ветку за пояс маскхалата. Это была примета, по которой предполагалось отличать своих во время рукопашного боя на улицах города. Полк остановился на окраине Выборга на подходе к железнодорожному вокзалу. Бойцы до утра грелись у костра, ждали, когда саперы разминируют дорогу. Командир роты достал фляжку, разлил по кружкам свою порцию недавно введенных наркомовских ста грамм и, помявшись, сказал:
– Ребята, вы завтра поберегитесь, до 12 воюем, а потом – конец войне.
Однако утром объявили: «Приказ Сталина – выпустить как можно больше снарядов». Финны ответили ураганным огнем. Город пылал, искры мешались с дымом, трещали и рушились деревянные постройки, подожженные факелами. Загорелся шпиль на городской Ратуше, накренился и стал падать огромной огненной стрелой, указывающий на Север. Рядом разорвался снаряд, Борис упал и уже не слышал наступившей тишины и крика: «Мир, братцы, мир!»
Бывший театрал и франт вернулся с фронта с контузией и тяжело подергивающимся лицом. Был комиссован и мобилизации не подлежал.
Финны уходили, оставляя пустые дома, огороды, аккуратные стопки поленьев в сараях, посуду, кладбища, церкви, свежевыпеченный хлеб на столах и горшки со щами. Уезжали на лошадях, велосипедах, лодках, в «бычьих» вагонах, сидя на необструганных скамьях, – замотанные в шарфах до ушей дети, испуганные женщины с наспех собранными сумками и кутулями. Мимо окон мелькали названия станций – Терийоки, Куоккала, Виипури – и исчезали навсегда.
Переступая опасливо порог еще неостывшего жилища, вологодские крестьяне дивились на чужую добротную жизнь: тяжелые гранитные фундаменты, белые ажурные веранды, узкие каналы, яблони с мелкими упругими плодами и длинные красно-рыжие стволы корабельных сосен…
Покроется влажным мхом гранит, зарастут и затянутся ряской каналы, хозяйки, окая, будут хвастаться вечнозеленым финским луком, необструганными досками заколотят ажурные, как бабочкины крылья, окна…
На линии Маннергейма мы собирали грибы. Первой волной, в июне, идут сыроежки. Белые снежные столбики ножек, шляпки, желтые или ярко-красные, как капля на плакате про донора. В июле все усыпано чистенькими сухими лисичками, и только в конце августа, после частых и мелких дождей, появляется настоящий гриб: моховики, подосиновики, белые. Перочинным ножиком снимешь шершавую шкурку с ножки, липкую бордовую кожицу с плотной шляпки, разрежешь пополам и выкладывай сушиться – можно на печку, а можно прямо на улице, на скамейку у крыльца – под «невысокое солнышко осени».
2
Река Нева, 22 июня 1941
«Я не могу даже на четвертый день бомбардировок отделаться от сосущего, физического чувство страха. Сердце как резиновое, его тянет книзу, ноги дрожат, и руки леденеют. Очень страшно, и вдобавок какое это унизительное ощущение – этот физический страх», – признавалась в своих дневниках Ольга Федоровна Берггольц.
Сгорели Бадаевские склады. Незамедлительно ввели карточную систему.
«Покинуть Ленинград» – ничего другого потерявшее голову городское начальство придумать не могло – и людей выгоняли из города буквально на смерть: немцами уже были отрезаны все пути из города.
Евгения Флоровича Долинского вызвали в паспортный отдел и вручили постановление о высылке.
–Хорошо, согласен, – сказал Евгений Флорович, – я – бывший гардемарин, но моя жена чемпровинилась?
Затюрканный чиновник оторвал взгляд от бумажек на столе и посмотрел Евгению Флоровичу прямо в глаза:
–Когда-нибудь вы мне спасибо скажете за то, что я выслал вас сегодня и вместе с женой.
Долинские собрали рюкзачки и пешком ушли из города.
«В сентябре 1941 года, за несколько дней до того, как вокруг Ленинграда сомкнулось кольцо блокады, – пишет бывший ШКИДовец Леонид Пантелеев, – меня срочно вызвали – через дворничиху – повесткой в паспортный отдел городской милиции на площадь Урицкого.
Иду со своей повесткой и вижу, что такие повесточки у многих. За столиком сидит человек в милицейской форме.
–Ваш паспорт.
–Пожалуйста.
Берет паспорт, уходит, через две минуты возвращается.
–Возьмите.
И протягивает обратно паспорт.
Раскрываю и вижу, что штамп моей прописки перечеркнут крест-накрест по диагонали черной тушью».
Пантелеев остался в гибнущем городе без прописки – а значит, без жилья и продуктовых карточек. «Домой я тогда не пошел, – пишет он дальше, – а пошел на улицу Декабристов».
Там жили его мать и сестра Ляля; ее взяли истопником в Дом писателей. Тем и кормились. Пути Господни неисповедимы. До войны Пантелеев вдруг увлекся собиранием этикеток на спичечных коробках. Коллекция оказалась практически золотовалютным запасом…
Во время артобстрелов и налетов вода в канале Грибоедова кипела. Печку-«буржуйку» топили остатками мебели и книгами. «Три мушкетера», «Братья-разбойники» – Галя прочитывала каждый том, прежде чем бросить его в печку. «Упырь» А. К. Толстого. «Вы спрашиваете, каким образом узнавать упырей? Заметьте только, как они, встречаясь друг с другом, щелкают языком. Это по-настоящему не щелканье, а звук, похожий на тот, который производят губами, когда сосут апельсин. Это их условный знак, и так они друг друга узнают и приветствуют».
«Дорогая моя Тамарочка! Пишу письмо, а руки леденеют, очень холодно в комнате, поэтому мы идем греться к тете Саше, там иногда протапливают кухню. Галя потеряла хлебные карточки, и мы до первого числа без хлеба, но ты не беспокойся: едим сухари, которые я насушила раньше.
Тамарочка! Не жалей, что мы не рискнули ехать эшелоном к тебе. Вот моя соседка Ефремова поехала с маленькой девочкой Люсей к своим двум старшим детям Оле и Тане в Ярославскую область, и по дороге ее убили. Ребенок остался. Если ехать, то надо было еще раньше, до войны или сейчас же по объявлении войны, но в это время не было эшелонов в вашу сторону. Эвакуировали детей только с детским садом и школой в определенное место, остальным трудно было достать билет и невозможно. Теперь об этом говорить не приходится.
Береги себя. Мы с Галей принимаем все меры предосторожности, – если бомбежка, спускаемся вниз, в бомбоубежище, так все делают. Иногда спим там – конечно, не раздеваясь. Аня и Женя Долинские обосновались в Кирове, а Саша, Оля и тетя Саша плохо питаются и им плохо. Тетя очень плоха?, не слышит и плохо видит, с ней тяжело во время тревоги. Она просит меня не оставлять ее, а я сама боюсь медлить, и ее жаль.
Была у Левиных родных, они живы и здоровы. Левин сынок замечательный мальчик, здоровенький, немного говорит, Левину сестру Асю называет мамой. Левина мама просит, если это возможно, пусть Лева оттуда пришлет детям маленькую посылочку муки и если это возможно, то и ты пришли для Гали валеночки или боты на 34 номер ботинок.
Левина мама просила написать, пишет ли ему мама Киры и где она находится.
Вера кланяется тебе, живет в Озерках.
Галя просит прислать ей твою фотокарточку. Она не учится, школы закрыты. Борис без работы, болеет.
Не беспокойся, еще раз прошу тебя, радио не слушай лучше, а то только расстроишься, послушав его. Если долго писем нет, значит – холодно, писать не могу.
Целую тебя крепко. Твоя мама».
Снаряд, угодивший в соседний дом, выбил стекла в окнах. Соседи с нижнего этажа, Исуповы, взяли бабушку с внучкой к себе. Мария Никитична работала судомойкой в госпитале, который располагался недалеко от Невского, в бывшем Пажеском корпусе. Сутками она мыла котлы, в которых варили овсянку для раненых. Когда каша пригорала, то она соскабливала обгорелки, завернув в тряпку, прятала за пазуху и приносила домой. Их-то и ели Евгения Трофимовна с Галей. Что-то выменивали, потом уже ничего не было.
«Дорогая моя Тамарочка! Сейчас я нахожусь в квартире Марии Никитичны Исуповой, они нас приютили на время холода, т. к. у меня дрова растащили и окна выбиты. Дома жить совсем нельзя, спасибо добрым людям Исуповым, мы пользуемся их теплом, и они Галю подкармливают немного, иначе было бы очень худо, у меня уже ноги и руки плохо работают, не знаю, доживу ли до лета. Очень теперь жалею, что не послушалась тебя и не поехала к тебе.
Тамарочка, напиши письмо заказное на имя Григория Федоровича Исупова и его жены Марии Никитичны на квартиру 107, поблагодари за Галю, скажи, что ты никогда их не забудешь за поддержку Гали.
Тетя Саша умерла. 5 января ее хоронили. Борис, вероятно, где-то пропал что-то не приходит, вероятно, тоже скапустился, он все время
