Верещак.
Снаряды рвались совсем близко, защищая вторую линию обороны австрийцев; комья земли, гари и мелких осколков сыпалась прямо в окопы. Григорий хмуро оглядел только что захваченные, устланные соломой австрийские укрепления. Солдаты крутили цигарки, кто-то перетягивал бинтом поцарапанную проволокой руку, кто-то жевал сухарь. Лица были бледны, утомлены и озлоблены. Ротный Соловьев в расстегнутом кителе дремал, вытянув ноги почти до другой стены окопа.
Григорий расстегнул кобуру, легко взбежал вверх, глотнул холодный, с горьковатым привкусом гари воздух и крикнул:
–Батальон! Слушать мою команду.
Из крупповских прицелов, спрятанных в кустарниках на склоне леса, была смутно видна фигура офицера, еще минуту одинокая. Повернувшись к ним лицом, он побежал, не оглядываясь, не слыша, но – чувствуя всей своей тренированной волей, как, уцепившись за край, карабкаются из окопа солдаты и, выстраиваясь на ходу в нестройную жидкую цепь, топают за ним.
К 13 часам левофланговый батальон вышел на западную опушку леса Верещак, опрокинув штыками контратаку подразделений 41-го Имперского полка.
13
Раздвигая стеком густой навес хвойных ветвей, низко опустившихся над пешеходной тропкой, едва различимой при свете луны, Михаил Григорьевич Люткевич шел на огонек, мелькавший среди деревьев. На опушке леса, на сухом мягком мху сидели солдаты. Над костром на штыке качался закопченный котелок с чаем. Люткевич шагнул в их сторону и остановился. Перед ним на земле сомкнулась шеренга мертвецов, аккуратно выложенных в ряд, один к одному, и лунный свет падал на отрешенные, заострившиеся лица. С левого фланга, впереди своей роты лежал прапорщик Соловьев с развороченной грудью, далеко выставив длинные ноги.
У входа в австрийский блиндаж, прислонившись к высокой сосне с обгорелым стволом, мертвым сном спал часовой. Полковник Люткевич постоял с минуту, покачиваясь на носках, постучал парнишке по плечу стеком и, нагнувшись, нырнул в блиндаж, не обернувшись на встрепенувшееся бледное лицо ничего со сна не понимающего, измученного солдата.
На столе, врытом в землю, горела керосиновая лампа с отбитым наполовину стеклом. Денщик торопливо убирал остатки ужина.
–Садись, – Григорий Трофимович хлопнул рукой по обрубку дерева, – венской мебели неподвезли.
Люткевич сел, заложив ногу на ногу, и достал из кармана походную флягу. – Федька! Неси стаканы!
Григорий, непривычно ссутулившись, подтянул сползшую с плеча шинель и поднял воспаленные глаза:
–Виски?
Михаил молча налил полный стакан и подтолкнул к другому краю стола:
–Нет. Трофейная. До утра беспокоиться нечего, немец по ночам спит.
Люткевич выпил залпом, вяло поморщился и негромко сказал:
–Конница вернулась ни с чем. Гутор отправил шестой Заамурский гнать австрияков вдольГорыни, но они даже до ближайшей деревни не доскакали – не смогли пройти сквозь проволочные заграждения тыловой линии. А саперов с ними послать не догадались.
Григорий машинально потер ломившее от усталости плечо:
–Мы сегодня взяли Волицу и лес Верещак. Прорвали их расположение на пять километров.Резервов у австрийцев нет. Если бы полку дали артиллерию, мы бы очистили всю линию Иквы к утру. Но поскольку ни черта нам не дадут, и ты это знаешь лучше меня, можно предположить, что мы застрянем на этой опушке недели на две. Пока не положим весь личный состав.
–По моим предположениям, атаковать они начнут завтра на рассвете, – сказал Люткевич. –Вызови младших офицеров.
Григорий взял флягу, покрутил в руках, словно рассматривая изящное червление, неторопливо отвинтил крышку и сделал долгий глоток. Аккуратно закрыл серебряное горлышко, прихлопнул для верности ладонью и засунул фляжку в нагрудный карман оцепеневшего полковника.
–Сейчас, – сказал он тихо. – Вызову. С того света.
14
Усердно клюя пером в походную чернильницу, Тимофей Сиволап, подслеповатый полковой писарь в съехавших на самый кончик носа роговых очках, вывел кружевным почерком:
«Всепресветлейший Державнейший Великий Государь Императоръ Николай Александровичъ
Самодержецъ Всероссийскiй, Государь Всемилостивейшшiй
Просит Подполковникъ 134 пехотнаго Феодосiйскаго полка Григорий Трофимовичъ
Магдебургъ
Будучи по происхожденiю совершенно русским и не желая носить фамилiю, напоминающую немецкую нацiю, всеподданнейше прошу:
Къ сему
Дабы повелено было мою настоящую фамилiю изменить на фамилiю Маградовъ.
Действующая армия».
Григорий Трофимович принял у Сиволапа перо и неохотно подписал:
«Подполковникъ Магдебургъ руку приложилъ».
–Не нравится мне вся эта история, Михаил, – буркнул он, не глядя на командира полка,который, подвинув стул к окну, ближе к тающему дневному свету, быстро просматривал служебные бумаги.
–А кому нравится, Гриша? – Люткевич выругался. – Думаешь, кому-нибудь в полку нравится,что наших солдат посылают выселять немцев-колонистов? За последние три дня двадцать тысяч человек из Полесья депортировали! Брусилов утверждает, что эта команда из стариков, вдов, детей и калек портит нам телефонные провода. Даже если так, мы – офицеры, а не жандармы.
–Германца остановить не можем, вот и отыгрываемся на шпиономании, – пожал плечамиГригорий.
–Нравится – не нравится, – проворчал Михаил Григорьевич, – ты, Григорий, год водишьбатальон, а все еще подполковник. Орденов – рождественскую елку обвесить хватит, а представление на повышение дважды без ответа возвращалось. Брусилов нашему корпусному в лицо признался, что не может назначить его командующим армией ввиду немецкой фамилии и вероисповедания. Генерал Экк и вправду лютеранин, и изменить этого не может, но ты-то православный, тебе всего лишь нужно окончание у фамилии исправить на русский манер, как Петербургу.
–Да хватит меня уговаривать, я уже подписал. Только волокиты теперь будет.
…В дневнике барона Врангеля вклеена газетная вырезка: «Уничтожение котелков».
«В Москве было несколько случаев демонстративного уничтожения некоторыми москвичами своих собственных шляп-котелков, являющихся, по мнению протестантов, прототипом германской каски и немецкой выдумкой».
Отступление в Галиции и слухи о больших потерях породили новую волну антинемецкой кампании. Массовый характер приняли доносы; обитатели русских городов, торговцы, ремесленники, литераторы, уважаемые люди превратились внезапно в опасных врагов государства. Германофобия стала чуть ли не государственной политикой.
«Весной 1915 года, когда после блестящих побед в Галиции и на Карпатах российские армии вступили в период великого отступления, – вспоминал генерал Деникин, – русское общество волновалось и искало виновников, пятую колонну… По стране пронеслась волна злобы против своих немцев, большей частью давным-давно обруселых, сохранивших только свои немецкие фамилии. Во многих местах это вылилось в демонстрации, оскорбления лиц немецкого происхождения и погромы. Особенно серьезные беспорядки произошли в Москве, где, между прочим, толпа забросала камнями карету сестры Царицы, Великой Княгини Елизаветы Федоровны».
Во второй половине июня командующий армией Юго-Западного фронта Брусилов дал распоряжение взять из числа немцев-колонистов заложников, большей частью учителей и пасторов, посадить в тюрьму до конца войны из соотношения 1 заложник на 1000 человек. Также предписывалось реквизировать у населения все продовольствие. Первый раз в истории заложников брали из числа собственного населения (после октября 1917 этот уникальный пример распространился на всех коренных жителей).
Грабежи, реквизиции, доносы – население, которое уже умело кидать бомбы, начали приучать к тому, что, оказывается, можно законно конфисковать частное предприятие…
Волокиты, на радость исследователям, оказалось значительно больше, чем предполагал Григорий Трофимович. Пухлое дело под названием «Переписка Собственной Его Императорского Величества Канцелярии по принятию прошений о рассмотрении ходатайства подполковника Г.Т. Магдебурга о перемене фамилии 1915–1916» добросовестно сохранилось в военно-историческом архиве, спасибо ему.
Собственноручно написанное Григорием Трофимовичем прошение: мелкий, упорный почерк с завитком вверх в букве «д», который потом будем узнавать в сохранившихся письмах Евгении Трофимовны, в рецептах, которые записывала в свою кулинарную тетрадку ее дочь, моя бабушка… В верхнем правом углу дата – 24 октября 1915 года; место отправления – лес Верещак.
Перелистываем истончившиеся пожелтелые листы ходатайств, справок, приложений; мелькают торжественные, давно ушедшие из жизни слова: «всеподданнейше прошу», «имею честь уведомить», размашистые и нечитаемые подписи генералов, чьи имена составили честь русской воинской истории – командиры 134-го Феодосийского полка, генерал-майор Павел Михайлович Кусонский, полковник Михаил Григорьевич Люткевич, командир 7-го армейского корпуса, генерал от инфантерии Эдуард Владимирович Экк, начальник 34-ой пехотной дивизии генерал-лейтенант Алексей Евгеньевич Гутор.
Надвинув низко капюшон плащ-накидки, пишет, пристроив на планшет бланк с печатью полка, Михаил Григорьевич Люткевич заключение на рапорт:
«Подполковник Магдебург по своим личным качествам является типичным русским, со всеми его особенностями и горячей преданностью Родине, что вероятно объясняется слишком большим отдалением в прошлое того предка, который был последним немцем. Все родные и близкие подполковника Магдебурга русские и сама память о предках нерусских уже исчезла из рода Магдебург. Считаю весьма понятным и заслуживающим ходатайства желание подполковника Магдебурга о перемене его фамилии на русскую».
В мае 1916 года военный министр направляет ходатайство в Собственную его императорского Величества Канцелярию. Подполковнику Магдебургу остается приложить еще несколько документов – согласие жены и метрическую выписку.
Григорий Трофимович не сделал этого. Надоела ли ему волокита, остыл ли накал антинемецких страстей? Весной 1916 года 11-ая армия, в которую к тому времени был переведен Феодосийский полк, стала участником знаменитого наступления Русской Армии, которое вошло в историю как Брусиловский, или Луцкий, прорыв. Григорий Трофимович сохранил фамилию рода Магдебургов – рода, который несколько поколений, начиная с присоединения к Российской Империи Запорожской Сечи, пополнял офицерами Русскую Армию; фамилию, с которой черниговский казак Василий Магдебург со своим взводом гнал Наполеона от русского города Малоярославца, майор Трофим Магдебург брал Плевну и Шипкинский перевал; фамилию, с которой Григорий вел свой батальон на Луцк.
Звание полковника Григорий Трофимович Магдебург получил за боевые отличия 7 мая 1915 года.
15
Прапорщик Александр Савич получил предписание: направляется в Псков преподавателем в учебную команду нижних чинов.
– Совершенно нечего волноваться. Псков – не передовая, глубокий и безопасный тыл, – успокаивал своих дам Александр Людвигович.
Елена Александровна Павлова, ученица Александра Савича, писала в мемуарах о любимом педагоге: «Во время Первой мировой войны я была с ним в дружеской переписке. Все его письма ко мне из армии
