шоссейке, дорожных указателей нет, но мы твердо знаем, что впереди конечный пункт нашей поездки — Рославль.
Что известно об этом городе?.. Да почитай ничего, впрочем, тот старше Москвы на десять лет и основан Смоленским князем Ростиславом (потому и Рославль) — скудны, однако сведения в Советском энциклопедическом словаре. А так, мало чем примечательный городишко...
На спусках к переправам через встречные речушки и ручейки дорога отполирована, словно лоно ледяной горки, устроенной для детских забав. Но там с высоты метра-полтора детишки, закутанные в одежки, как вилок капусты в листья-лепехи, скатываются в рыхлый снег — здесь, же вниз катят тягачи с необъятными фурами, междугородние автобусы и юркие частные «Жигули» с людьми и грузом. И не дай Бог тем авто поскользнуться — угадят в тартарары... А вот «гужевому транспорту» подобает свернуть на обочину подальше от греха, не то бедная Савраска не сдержит тощим задом громыхающую кастрюлю телеги.
Санька нещадно ругается на нерадение здешнего дорожного начальства: «Попробуй, прокатись по такому зияющему проплешинами покрытию на лысых скатах — костей не соберешь...» Однако вскоре парню пришлось остудить негодующий пыл. Неожиданно параллельно старому убитому тракту потянулись суглинистые отвалы, и вскоре «Газик» поравнялся с причудливых форм агрегатами, определенно служащих для подсыпки гравия или там песка в основу строящихся автодорог. А эдак через километр попыхивал нефтяным дымком столь же громоздкий асфальтоукладчик. Картина стала понятной — прокладывается вторая полоса трассы. Но с резво промелькнувшим подлеском закончилось и дорожное строительство, наше шоссе опять стало «одноколейным». Тут ничего не попишешь — «Москва не сразу строилась»...
Вспомнилась шикарная автомагистраль «Куйбышев-Тольятти» — поистине наглядный пример для подражания дорожным проектировщикам... Видел в «Клубе кинопутешествий», что через Италию сквозняком с севера на юг проходит люксовый автобан «Дорога солнца», к слову сказать, — говорящее название... Любопытно, а как самарцы окрестили волжскую двухполосную красавицу?..
Совсем некстати погода внезапно испортилась. Придорожные лужи подернулись свинцовой рябью, ветви одиноко стоящих осинок затрепетали, замандражировали на хлестких порывах ветра. Небо на глазах помутнело, стало хмуро и невесело... А затем зарядил непритворный осенний дождь, нудный и беспросветный. Пришлось задраить боковые стекла кабины. Но хоть бы хны... иная увесистая капля, ударив по краю стеклянного поля, проскальзывала сквозь резиновые обшлага и рассыпалась на мельчайшие осколки внутри кабины, осыпая бисеринками студеной водицы водителя и пассажира. Санька включил дворники на лобовом стекле, щетки натужно смывали водяные потоки, но собиралась новая мутная волна и тотчас ухудшала видимость. Шофер чертыхался, но упорно «пилил» вперед. Дорога повернула влево, и косой шквал ливня теперь обрушился «по правому борту». У старого автомобиля оказалась никудышная герметичность, Валентину пришлось укрыть подвергнувшийся ударам стихии бок полой куртки. Водитель же, почувствовав облегчение — обзор улучшился, весело заметил:
— Нет худа без добра... Теперича и машину мыть не надо, сама умылась... Захочешь сам... и то, так не вымоешь...
— Да уж...— ехидно поддакнул Спицын, указал на забрызганные колени и встряхнул вымокшей курткой.
— Эти гады в капиталке такие херовые уплотнители поставили, — решил оправдаться водитель. — Никак руки не дойдут... Но к зиме непременно возьмусь, заменю... Не то такого дубняка дашь, что и коньки откинешь (без мата, конечно, не обошлось)...
И начался у нас с Санькой любимый мною разговор о дорожных происшествиях, дурацки-нелепых казусах и роковых случайностях, как правило, заканчивающихся летальным исходом. Но собственно в том и крылась будоражащая воображение притягательность подобных повествований.
Как выяснилось, шофер недурной рассказчик. У него имелась способность заставить слушателя уж если не поверить в достоверность описанного, но уж проникнуться сочувствием, сопереживанию герою, попавшему в передрягу, радеть о судьбе бедолаги. Даже неуемно-диковатые, на первый взгляд, фантазии преподносились «сказителем» с таким житейским правдоподобием, обставлялись такими наглядными подробностями, что невольно погружаешься в повествование и становишься непременным участником того.
К примеру, водитель изложил душещипательную байку о милосердном водителе, подвезшем к дому (одинокому хутору) припозднившуюся в ночи путницу. Женщина в качестве благодарности отдается добряку в кабине машины, а по приезду приглашает того «перекусить с устатку». И тут парень попадает в лапы безжалостным душегубам (мужу и жене), которые опаивают простофилю и, связав, немилосердно истязают беднягу, а затем распинают еще живого на кладбищенском кресте. В этой страшной «повести» была и красавица-хозяйка, поначалу соблазнявшая несчастного, а потом на пару с муженьком учинившая злодеяние. Тут наличествовали и острые длинные ножи, и пеньковые веревочные путы, и ночное зловещее кладбище... Но присутствует и хеппи-энд... Очнувшись, распятый водитель каким-то чудом развязывает узлы, освобождается и, пропетляв с полдня в неизвестных местах, попадает в людное село, где обращается к местному участковому. Пожилой лейтенант (на память приходит Анискин-Жаров из фильма) с недоверием относится к рассказу шофера. Но нанесенные увечья заставляют милиционера предпринять попытку к поиску преступников, но тщетно... И хутор, да и кладбище неизвестно куда исчезли, словом, испарились... Вот такая вот непритязательная, «святочная» история.
Разумеется, без филфаков понятно, что подобный фольклор сочинили ямщики и завсегдатаи протадышних постоялых дворов. Но как увлекательно слушать такого рода былички под зловещий клекот порывов ветра, наложенный на ровное урчание мотора и частую дробь разошедшегося дождя. Наверное, так же издержавшийся в пути гусарский подпоручик, завернувшись в тулуп или накинув медвежью полость, слушал ухаря-ямщика, посмеиваясь над леденящими кровь небылицами. Но как бы там ни было, в исконно-русской душе, негодуя, вопрошал к Богу: «Господи, доколе будет творить зло на этой грешной земле?!.» А если бы странник оказался просвещенным в университетах господином, то так же сердито роптал, но только не вышним силам, а на властных чинов. С досадой бы ругал государевых людей, что потакают разбойному люду, лишая мирного человека покоя и уверенности в собственном благополучии.
Санька же, не вдаваясь в столь отвлеченные материи, продолжал рассказывать занятные повестушки. И что удивляло, в печально-поведывающем тоне малого постоянно сквозила пессимистическая мысль: «Зло вечно и пребудет вовек, как не противься человек, как не рви жилы — ибо заповедано, что по гроб жизни будешь опутан лихом и коварством, коли не людей, так природных стихий... Или, грех сказать, недоступной разуму чертовщиной. И ничто не спасет в этом случае — ни крест, ни молитва, разве только кривая вынесет...»
— Ну пришел, значит, мужик домой, встречает жена... Да только видит паря, как глянула супружница на него, так и слова молвить не может — язык у нее отсох. Ну, с дороги тому невдомек. «Чего это с бабой... белены что ли объелась?» А как подошел к зеркалу, как взглянул на отражение... И не может там себя узнать. Из зеркального нутра на него смотрит седой старик. Что означает только одно — поседел от переживаний, с ужаса... Вот такие дела на белом свете случаются... — произносит Санька философски-устрашающе.
Подобными присказками или «эпилогами» заканчивался очередной рассказ водителя о счастливцах, избежавших смерти. Только не часто так было... Санькина беспросветная манера, поначалу одобрительно встреченная, однако, пресытила меня. Невольно начинаю дурашливо смеяться, даже ерничать, хотя понимаю, что так легко обидеть парня, по простоте душевной взявшего роль сказителя. Поэтому мотивирую невыдержанность — то услышанным странным словечком, то уж слишком лихой прытью отрицательных персонажей Санькиных быличек. Шофер подозрительно косится, наверное, догадывается, что этот смех определенно не по делу... Но потом мелькнувшая недоверчивость гасится энтузиазмом рассказчика, которого распирает дух фантазии, и «водила» опять напевным речитативом поведывает жуткие измышления.
В конце концов, не выдерживаю и ржу самым неподобающим образом. Санька все понял... Мужик обиделся на неблагодарного слушателя, надулся, «как мышь на крупу» и уставился в глубь дорожной дали, ушел, как говорят, в свою скорлупу...
Пришлось извиниться. Толкаю водителя в бок.
— Ладно, Сань, чего нафуфырился, как красная девица. Я ведь не со зла... Так по глупости смеюсь...
Шофер понемногу оттаивает, но пыл вдохновенного сказителя пропадает, уже нет стимула в лице признательного слушателя...
И мы начинаем (абы не молчать), еле ворочая языками, собирать разную чушь, вспоминая глупые случаи из собственной жизни: когда и сколько чего перепили, когда облапошили начальство, или когда, наоборот, сами оказались в «вагоне некурящих».
Дождь закончился, порывы хлесткого ветра разорвали серые, сморщенные, словно отжатая половая тряпка, тучи. В возникшие драные прорехи застенчиво проглянуло лазурное небо. И, наконец, видимо, разведывая окрестности, блеснули косые лучи солнца. И убедившись в представленной свободе, хлынули яркие потоки света, тотчас преобразовав окрестный пейзаж до неузнаваемости. Разом налилась сочной зеленью вымоченная дождем прежде пожухлая травка, промыто заблестели листочки осин и березок, ярко высвеченные поля и луга создали настроение радостное и игривое. Так что захотелось уж если не взмыть соколом в поднебесье, так, сняв опостылевшие ботинки, броситься бежать по мокрой обочине дороги. Лететь стрелой, накалывая стопы придорожным злым чертополохом. Парить в воздухе, подпрыгивая кузнечиком при очередном уколе. И бежать, бежать, бежать, вкушая кожей ног «мать-сыру землю».
На такой мажорной ноте, проехав развилку дорог, свернув налево, въезжаем в окрестности Рославля. По обе стороны раскинулся, похоже, яблоневый сад. Но вот началась негустая частная застройка. Протопив километра полтора, поравнялись с церковью, выкрашенной в линялый небесный цвет, с шатровой колоколенкой и покосившимися маковками на худеньких барабанах. Видимо, эта примечательная веха означает, что мы оказались в черте самого города. Но, только переехав пойменную низину с невидимой в камышах речушкой, очутились уже в чисто урбанистическом пейзаже. Еще пара минут, и взору открылась центральная площадь с памятником вождю и двухэтажными строениями по периметру. Вот и Рославль — уютный маленький городок.
Шел уже четвертый час дня. Пронзило острое желание — отделаться уже сегодня, хотя предстоит нудное занятие: выписать накладные, загрузиться, — а уж затем на парах покинуть это провинциальное местечко. А почему бы и нет?.. Почему бы судьбе не подарить такой подарок?..
Санька загорелся таким же
