Виктор КОРОЛЕВ
Анжелика Балабанова. Гл. 14. «Дух социализма нельзя убить!»
АНЖЕЛИКА мучилась бессонницей. Когда часами не могла заснуть, почему-то вспоминала слова старого монархиста Кропоткина, «серебряного князя русской революции»: «Открыть эру красного террора – значит признать бессилие революции идти далее по намеченному ею пути…» От всех своих бывших друзей из России Балабанова получала в письмах одно и то же: «Террор всё сильнее, нас уничтожают физически, идут повальные аресты».
Она не забыла, как Троцкий определял «красный террор». Это «орудие, применяемое против обреченного на гибель класса, который не хочет погибать». Да, никто не хотел погибать ни в семнадцатом году, ни позже. Как сказано в партийном гимне: «Ни царь, ни бог и ни герой…» Вот с них и начали, по очереди. Сначала в подвал свели царя со всем семейством. Потом «разграбили золото русских икон и стащили в высокий бурьян купола». Что, настала очередь героев? Так ведь у нас, коли прикажут, героем становится любой, хоть всех подряд бери…
Однажды Анжелике приснился какой-то странный лес, непроходимо дремучий. По нему, словно загоном, охотники идут с ружьями и корзинами в руках. Главный из них будто бы кричит:
– Всех подряд не брать! Как говорится, «партбилет ложь», но не ложь в корзину все яйца. Несогласных нужно убеждать: чем дальше в лес идём мы по грибы, тем выше обостренье классовой борьбы. Лишь белых под корень резать и тех дворян, у кого кровь сголуба́!
Рядом вроде пискнули в ответ:
– А если кто только-только покраснел, что с теми делать? А с членами семьи изменников родины, сокращённо – чсиротами, как быть?
Дальше во сне всё было ужаснее, чем наяву. Кто-то в образе революции стал пожирать своих детей…
Сразу после смерти Ленина началась «всесоюзная перепись» официальной истории, которая отныне подавалась на стол как вечная борьба добра со злом. Благодаря такому раскладу возвеличивалась роль одного, отдельно взятого человека, и чем выше на божничку поднимался его вполне приличный образ, тем твёрже закреплялись авторитет и неприкосновенность «продолжателя великого дела коммунистической партии». Он и победил в борьбе за «монопольное право на Ильича».
Диктатура партии стояла на непоколебимом фундаменте марксизма-ленинизма – диктатуре пролетариата. Понятно, что сам Ленин никогда к пролетариям не относился, да и было его, пролетариата, в 1917 году раз в десять меньше, чем крестьян. Но заявленная диктатура – это цель, которая оправдывала любые средства, это мощное орудие меньшинства против большинства. Вот и вся логика, вся суть красного террора.
Когда большевики оказались в большинстве, власть остановиться уже не могла, да и не хотела. Вспомнили о тех, кто стоял у истоков этого грандиозного эксперимента, дошла трапеза до отцов-основателей. Поехали «чёрные воронки» за ними. Заработало древнее правило: чем меньше свидетелей, тем добродушнее прокурор.
…Это всё снилось Анжелике. Никто не может даже представить себе, какие беспросветно страшные виденья могут являться пятидесятилетней одинокой женщине! Или всё это было наяву? Но нет. Стоило ей забыться на мгновенье – и снова, всё тот же страх Господний…
В России начали казнить интеллигенцию. Не раз по-пролетарски намекали этой прослойке, что она «гнилая». Кое-кого из тех, кто не понял, отправили в бессрочную эмиграцию. Это Ленин слабину дал: при разработке Уголовного кодекса РСФСР решил посоветоваться с товарищами. «По-моему, надо расширить применение расстрела (с заменой высылкой за границу)», – так дословно написал «вождь номер один». Так и сделали: расширили применение расстрела, а кому-то заменили высылкой за границу.
Льву Троцкому в каком-то смысле повезло. «Вождь номер два» – слишком большая величина в прошлом, а будущий вождь был тогда ещё слишком маленькая величина. «Философские пароходы» с гнилыми интеллигентами уплыли без «демона революции». А он поехал в ссылку поездом (впрочем, в следующую ссылку его потащит уже пароход – с символичным именем «Ильич»).
Почему Сталин позволил «главному перерожденцу» выехать из страны, почему не убил его, – ответ простой. Он боялся, что за смерть Троцкого отомстят тысячи фанатов этого фанатика. А после убийства Кирова вождь уже ничего и никого не боялся. И Троцкого ликвидировал бы, но тот успел переехать из турецкой ссылки во Францию. Анжелика хотела встретиться с ним, когда Льва выслали из России, но тот сам не знал, где завтра окажется, и не афишировал свои постоянные переезды.
К Балабановой приходили в Социнтерн люди, которым можно было доверять. Они и сообщили ей, что в Париже десятки агентов ОГПУ ищут Льва Давидовича, так что пока ему приходится скрываться в разных местах у надёжных товарищей. Маргарита Росмер, муж которой был редактором газеты левой оппозиции, подключила Анжелику к подготовке совещания, на котором Троцкий все-таки хотел появиться и объявить о необходимости создания нового, «правильного» Интернационала – уже четвертого.
С супругами Росмер Балабанова была знакома настолько давно, что знала о них почти всё. Альфред Росмер возглавлял французскую делегацию на втором конгрессе Коминтерна, был избран в президиум исполкома, участвовал в той памятной поездке на пароходе по Каме и Волге, которой руководила Анжелика. Позже Альфред и Маргарита Росмеры работали в Профинтерне, в двадцать пятом вернулись на родину, во Францию.
– Лев Давидович просит привлечь к работе в Четвёртом Интернационале известных личностей, – передавала Маргарита привет от Троцкого. – Может, Милюкова? Он возглавляет Союз русских писателей и журналистов, редактирует газету «Последние новости», самое значимое печатное издание эмиграции в Париже. Или Мельгунова? Этого несгибаемого историка здесь уважают все. Он ведёт затворническую жизнь, не любит, когда его отвлекают, но могу вас рекомендовать.
Милюкова Анжелика видела однажды, когда бывший в то время лидер кадетов возглавлял министерство иностранных дел во Временном правительстве. Что-то в нём тогда отталкивало её – настолько, что и теперь не появилось желание встречаться. А Сергей Петрович Мельгунов ещё в Москве поражал всех гениально-яркими выступлениями на своих судебных процессах. Ему грозил расстрел, но каждый раз на судей необъяснимо магически действовала его спокойная уверенность в правоте. Он с легкой иронией опровергал все обвинения, оперируя только фактами. Даже сами руководители ВЧК помогали ему поскорее выйти из тюрем.
Анжелика приехала к нему домой. Поначалу они сухо повспоминали общих знакомых, потом гостья высказалась о его книге «Красный террор в России», и разговор пошёл живее.
– Коммунистическое правительство в России опирается на инстинкты масс и ведёт народ по пути нового социального устройства. Этого я, конечно, никогда не отрицал,– спокойно, словно рассуждая про себя, говорил хозяин кабинета, сквозь очки внимательно разглядывая гостью.
– Но я всецело им сочувствую, потому что этот путь ошибочен, а методы деспотичны, – он говорил чётко, с каким-то выверенным синкопированным ритмом. – Нельзя строить социализм для людей таким немилосердным, диктаторским путем. Право на это я отрицаю у кого бы то ни было.
– Полностью согласна с вами, Сергей Петрович, но считаю очень важным разделить понятия «социализм» и «коммунизм».
– Да, уважаемая Анжелика Исааковна, разделять эти понятия необходимо. Да они и сами себя разделяют: первый «изм» в СССР получается уродливо-тоталитарным, а второй так и останется эфемерно-фантастическим. Но жить в такую эпоху и молчать – значит, принимать на себя моральную ответственность за совершающееся на земле. Современники обязаны во имя своей личной чести протестовать против творящегося ужаса. И я все силы как писатель направлю к тому, чтобы большевики не вошли в историю с хорошим именем. Однако при этом я избегаю в своих книгах ставить вопросы теоретического характера. Они безбрежны. Меня интересуют прежде всего факты, их тоже великое множество. Считаю себя независимым писателем, но при этом всегда был и остаюсь социалистом. Дух социализма нельзя убить.
– Так, может, вы присоединитесь к нашей работе?
– Позволю себе ответить категорично: нет! Я прекрасно осведомлён о вашей деятельности в Социнтерне и догадываюсь о намерении господина Троцкого встать во главе мирового революционного движения. Но это – продолжение революционной политики большевиков. Любая революция в конце концов приходит к террору, начинает уничтожать людей во имя очередного «светлого будущего».
– Но ведь прошло немало лет…
– Да, уже немало. Семь лет назад вышла моя книга о терроре. А сегодня с горечью вынужден признать, что красный бык стал, пожалуй, ещё чудовищнее, ещё кошмарнее, чем казался раньше. Этот зверь из бездны готовится к новому прыжку. Очень скоро он прыгнет. Так что мы не имеем морального права забывать идейных вождей того зверинца и тех палачей, которые вчера творили свои кровавые дела и осуществляли свои больные фантазии.
– Ваше отношение к господину Троцкому мне понятно, – Анжелика попыталась сменить тему разговора. – А что вы можете сказать о Горьком? Это ведь ближе вам как писателю?
– Он, безусловно, талантлив. И трудолюбив. Но этот известный писатель, не только сочувствующий русскому коммунизму, но и имеющий с ним прямые связи, снимает ответственность с творцов террористической системы и переносит её на народ. Мол, темнота народная, но не народная психология, не народная мысль сотворила идею, взлелеянную большевиками. И сам запутался, сам стал заложником этой системы. Жаль его. Боюсь, что карающий меч революции дотянется до его шеи очень скоро.
– Так пессимистично?
– Насколько я знаю, ему уже не разрешают вернуться в Италию. Москва стала золотой клеткой для него. Как оттуда вырваться, даже представить себе не могу. Да и вообще ситуация в Европе такая нынче, что лучше через Атлантику перебираться. Чего и вам от души советую…
Они попрощались.
Последняя фраза писателя-историка несколько дней не давала покоя Анжелике. Она по-прежнему заведовала канцелярией Социнтерна и являлась лидером Итальянской социалистической партии. Она прекрасно знала: Лев Давидович мечтает, чтобы обе эти организации перешли под крыло будущего IV Интернационала, под его крыло.
И он очень был разочарован результатами совещания: присутствовало полтора десятка партий и групп, из них всего три согласились немедленно войти в Четвёртый Интернационал. Сам он не появился в Париже. Полиция уже не ручалась за его безопасность, и бывший «вождь номер два» в середине 1935 года выехал в Норвегию…
От Виктора Сержа надёжный человек передал Анжелике письмо.
«Горький вернулся в СССР ужасно переменившимся, – старый добрый друг всегда помнил, что Анжелику интересуют новости о писателе. – Он отказался выступить в защиту приговоренных к смерти по «Шахтинскому делу». Он писал плохие статьи, полные режущих софизмов, оправдывая чудовищные процессы советским гуманизмом! Что происходило в его душе? Нам было известно, что он продолжает брюзжать, раздражителен, что обратная сторона его суровости – протест и страдание. Мы говорили друг другу:
