жизненные деяния, а именно получение для себя входного билета в Рай. – И опять Прасковья сделала неоднозначную паузу, с коробящим внутреннее единство Карла, аналитическим взглядом посмотрев на него так недостойно всего того, что достойно получить для себя пригласительный билет прямо в Рай, что Карл чуть было не вспылил, потребовав объясниться Прасковью: на каких-таких основаниях и по каким причинам она считает его недостойным Рая.
И благо хорошо, что Карл не столь революционен в женскую сторону и всё ещё придерживается в их окружении права на второе слово. А то бы он сейчас задался этим более чем глупым вопросом как в одном кино: «Какие ваши доказательства?», и как в этом же кино получил, что в лоб, что по лбу.
– Посмотрите мне прямо в глаза Карл. И положив руку на сердце к себе, как на духу мне скажите. Есть у меня верные основания в этом плане сомневаться в вас? Или же в вас всё-таки закрадываются некоего пикантного и двусмысленного рода мысли насчёт меня, отчего мне становиться небезопасно находиться рядом с вами, особенно на пляже вечером. – Приблизившись в крайнюю близость к лицу Карлу, и чуть не упираясь своим носиков в его носяру, как вздохнёт и одновременно вдохнёт этим слогом надежду в потерянный Рай в Карла Прасковья, что ему и говорить ничего не надо будет, чтобы понять, на что он готов обменять свой пригласительный билет в Рай. Всего лишь на какие-то житейские и чувственные радости, которые ему может дать близкое общение с Прасковьей. На что Прасковья смотрит несколько иначе, с позиции, так сказать силы. Она-то всегда может получить для себя все эти радости чувственных отношений, и оттого она с этим делом не только не спешит, а она не ставит для себя и своей жизни этот вопрос окончательной целью. А она сперва хочет получить высшее, духовное для себя удовлетворение, и оттого у неё с Карлом так противоречивы взгляды на М+Ж отношения.
В общем, Карл на раз колется под этим пронзительным, видящим его насквозь взглядом Прасковьи, после чего разве у него останется хоть один шанс выглядеть в её глазах разумным и что главное, самодостаточным человеком, когда все его душевные и умственные стремления подчинены ей.
О чём собственно она и хотела ему и всем остальным непутёвым на свою самооценку мужикам сказать и указать.
– А конечная цель вашего верования, это… – И на этом всё, Прасковья считает, что этого достаточно для всякого человека, умеющего распоряжаться своим умом по своему назначению. К тому же они прибыли по своему, опять назначению, а точнее желанию Прасковьи, так незаметно для Карла, что он от удивления набрал в рот новую порцию воздушных выхлопов со стороны Прасковьи, во всём его опережавшей, в том числе и вдохе, и выдохе, где последнее её действие служило питательной средой для дыхания Карла, однозначно латентного подкаблучника и кто надышаться не может на Прасковью по весьма неудивительной и вполне логичной причине. Уж шибко Прасковья была пригожа, ладна и спекулятивно прекрасна во всех планах её обсуждения, в том особенном числе и за её спиной.
И вот здесь, прямо сразу, на летней веранде этого кафе, отведённой для любителей уличного воздуха и воздушной атмосферы, разваленной лёгкой музыкой, а в вечерней программе поэтического вечера, то не только интересными словосочетаниями в рифму рассказанными, но и эмоциональными взрывами и проблесками внутреннего наития, инспирированными затмениями разума и ума, им и встретилась эта с виду разношёрстная, а дальше нужно соображать по уму их выражения и по уму своей идентификации разрешения и способом человека себя выделять из серой массы человечества компания людей и частично сверхчеловеков, гипербореев, однозначно самых широкоформатных взглядов на всё про всё. Где вот так самодостойно и самобытно в какой-то степени собой определялся и выделялся известный по вышеприведённому факту его наличия в этом сборнике переписи населения и перечисления событий и новелл с ними связанными, Фёдор гиперборей однозначно и первозначно.
– Так, на чём я остановился? – после обязательной паузы для осмысления вот таких разговоров на тему дня и внутреннего волнения рассказчика, кто ещё не изжил в себе чувственных и сердечных поветрий, и он связывает умственную и душевную активность и её наличие в человеке, с прогрессивными взглядами на себя, как только был сделан глоток из чашки кофе, и рука было потянулась за кальянной трубкой, этого атрибута вдумчивого человека не в своём одиночестве, а он находится в кругу единомышленников, с кем он делится не одним только туманом и дымом воззрений на окружающий мир, но и тем, что этот мир физики собой определяет, то Фёдор, кто и был этим активизатором местной общественной дискуссии, задался этим интересным вопросом, целью которого было выявление среди его окружения людей отщепенца не слишком усидчивого качества. При нахождении которого, ему будет указано на вот такого рода дисфункцию его ума, обезличивающего его в глазах других людей.
– И впредь, дорогой Юлиан, если вы не хотите прослыть человеком, потерянным для нашего круга общения, не забывайте про часы, надевая с утра трусы. – Под ошеломительный восторг и эмоциональный шок, с небольшим отклонением в сторону гогота, заканчивает этот свой укор в сторону упорства эгоистического духа Юлиана, отныне отщепенца, Фёдор, что-то совсем не видящего ничего в Юлиане достойного, чем он может в себе для того же рассмотрения предложить. И тогда ему совершенно непонятно поведение столь жалкого на собственные антрепризы Юлиана, всего лишь отпрыска проворовавшегося чиновника (и плевать, что на миллиарды), считающего, что он уже достиг здесь такого положения (купил типа всех), что может никого не слушать и озвучивать своё видение той или иной ситуации.
– Окститесь, Юлиан! – а вот этой уже проверочный тест для Юлиана. И если им будет понятно это обращение Фёдора, то вы, Юлиан, уже со всей очевидностью ещё не доросли до здешнего ума. Что так и есть, как выяснилось когда-то.
Что же касается других попутчиков Фёдора на этом его утомительном отчего-то пути в своё, несомненно, удивительное и светлое будущее (тогда непонятно, почему оно для него утомительно, если сегодня, это его будущее для вчера; и не скрывается во всём этом некий подвох для Фёдор, кто так обнадёжился на счёт всего, что касается себя, а его возьмут и разочаруют), кто занял, а кто был приглашён за этот стол, то они верно поняли и посчитали, что Фёдор на этот раз с них не спрашивает, а он чего-то там в себе позабыл и таким образом пытается себя настроить для дальнейшего разговора.
– Так вот. – С нового начала заводит свой разговор Фёдор, демонстративно при этом игнорируя Юлиана, человека, как минимум, не прошедшего тест благоразумного, с активной жизненной позицией гражданина. И если он на всех плюёт и не считается нисколько с тем, что нынче считается за то, с чем считаться ума много не надо, но будет слишком дорого для тебя затем стоить, то с какого перепугу за все эти необъяснимо мотивированные вещи Юлиана должны расплачиваться посторонние к нему люди. В общем, сам виноват и заслужил такой бойкот Юлиан.
И тут нечего строить на своей физиономии не просто недоумение, а право какое-то недовольство и злую шутку в сторону Фёдора. Который не посмотрит на то, что Юлиан его бывший знакомый и когда-то может быть товарищ (что очень спорно по той тематике, что в стране победившего капитализма, товарищей нет, а только господа-товарищи), а щёлкнет того по носу ещё какой-нибудь язвительной остротой.
В общем, как бы Юлиан не вставлял своей недовольной позицией палки в колёса дискуссии Фёдора, тот, тем не менее, продолжил своё воззвание к современникам, как он без ложной скромности обозначал любое своё обращение.
– Передо мной встала дилемма парадоксального характера. – Продолжил говорить Фёдор, покручивая рукой чашку на блюдце перед собой, таким образом давая всем своим слушателям понять, как всё сложно в этом мире, особенно в той его части, в которой присутствует он, Фёдор, замечательный во всех смыслах понимания и значения себя человек. А чтобы его слушатели прониклись всем этим пониманием, Фёдор исподлобья посматривает на сидящих за его столиком людей, – а вам, неприятный мне Юлиан, уже поздно из себя строить целку, – и даёт всем тут понять, что он всегда в курсе того, на что нацелены ваши сердца.
– С одной стороны новая система ценностей, с которой я разделяю все её системные установки, требует от меня публичного признания сего разумного для меня и благоприятного для неё факта, но чего я не могу в данный момент сделать, когда моё финансовое благополучие полностью завязано на старой системе ценностей, где до моего прибытие сюда, я считался неотъемлемой частью этой старой и для меня как бы родной системы взаимоотношений. Которая со своей стороны требует от меня такого же, нет, не покаяния, а хотя бы подтверждения от меня моего прежнего статуса, патриота страны. А это всё приводит к тому, что я вынужден кривить душой и уклоняться от этого признания, чтобы не лишиться основного источника доходов. – На этом месте Фёдор глубоко вздохнул в сторону своей тяжкой доли латентного вырожденца и скрытого диссидента, кто поставлен в такие жесткие и непримиримые с его душевными порывами условия, что он даже в этом не может признаться намёками на вот такую свою позицию.
А ему так этого хочется до нетерпения, что он даже кофе пить не может, не подсластив его предельно сахаром, обрекая себя на предрасположенность к сахарному диабету. Что и говорить, а сложна и неказиста жизнь несистемного оппортуниста, как бы себя озаглавил белым стихом всё тот же Фёдор, начавший подумывать и о таком своём применении на чужбине, раз ему не дают порулить в более ответственных местах.
– С другой стороны, – вновь взял слово Фёдор, как только переложил часть ответственности за эту свою тяжкую ношу быть ответственным за неразумное и неблагородное поведение своих соплеменников, на своих слушателей, – та система ценностей, которой я следую и принимаю, проповедует мысль о том, что ради своего благополучия можно пренебречь своими душевными позывами, и в том, что ты её покривишь, нет ничего такого сверхъестественного. И тогда получается, – здесь Фёдор сделал кульминационную паузу, чтобы все его слушатели настроились услышать его итоговый вывод. И как только все, включая подлого Юлиана, перестали дышать, то нате, получайте от Фёдора его тезис о сложном выборе человека на чужбине, так зажатым условностями своего природного менталитета, требованиями новой для себя реальности и своим желанием самому принимать итоговые решения.
– Что я, кривя душой, не кривлю душой. – Обрушивает на всех Фёдор вот такую силлогизмическую дилемму. Где сам чёрт ногу сломит, и это притом, что она у него итак хромает. – А что это значит… – задумчиво задался этим, пожалуй, уже лишним вопросом Фёдор, да и не смог дальше продолжить, неожиданно перебитый вдруг объявившейся перед его столом незнакомкой для него, Прасковьей. – Короче, Армани. – Делает вот такое заявление Прасковья так импульсивно и нарративно-агрессивно, что Фёдор при всей своей обретённой и заявленной не раз
