вдовы Шарлотты Гейз и её дочери Долорес (уменьш.: Лолита). Увидев Лолиту, Гумберт решил остаться в доме любой ценой.
Гумберт снимает комнату в доме Шарлотты, чтобы иметь возможность быть рядом с Лолитой. Шарлотта влюбляется в него и через некоторое время, когда Лолиту отправляют в летний лагерь для девочек, предлагает ему либо женится на ней, либо уехать. Гумберт берет Шарлотту в жёны, хотя она его совершенно не привлекает (в своих дневниках он называет её «Гейзихой»). Гумберт находится во власти желания насладиться Лолитой и страха перед возможными последствиями.
Через какое-то время Шарлотта находит дневник Гумберта, из которого становятся ясными его мотивы. Это её шокирует. Гумберт безуспешно пытается выдать дневник за черновики художественного прозведения. Шарлотта пишет письма Лолите и нескольким знакомым, однако отправить их не успевает, так как при выходе из дома её насмерть сбивает автомобиль.
Гумберт втайне радуется смерти Шарлотты, поскольку это устраняет помеху его планам в отношении Лолиты. Гумберт забирает Лолиту из лагеря.
Часть вторая
Чтобы не афишировать свою незаконную связь с Лолитой, Гумберт принимает решение отправится с ней в путешествие по Соединенным Штатам на автомобиле. На ночь они останавливаются в мотелях. Обнаруживается, что Гумберт не был первым мужчиной у Лолиты: её лишил девственности сын руководительницы лагеря.
Исколесив всю Америку, они обосновываются в Бердслее, где Гумберт устраивает Лолиту в женскую гимназию. Здесь она увлекается актерским искусством и принимает участие в спектакле «Зачарованные охотники», поставленном Клэром Куильти и Вивиан Дамор-Блок (анаграмма: Владимир Набоков). Тем не менее, через некоторое время она просит Гумберта забрать её и отправится в новое путешествие.
Гумберт и Лолита снова разъезжают по Америке (но теперь по маршрутам, которые указывала Лолита). Однако вскоре Гумберт начал замечать, что их всюду преследует некий человек. Он подозревает, что этот человек в сговоре с Лолитой, но ничего предпринять не может. Его подозрения оправдываются: однажды, воспользовавшись обстоятельствами, преследователь похищает у него Лолиту.
Потратив много времени на расследование, Гумберту не удается найти следов «похитителя». Он заводит себе взрослую подружку Риту. В конце концов, через несколько лет, он получает письмо от Лолиты, в котором она сообщает, что вышла замуж, и просит Гумберта поддержать её материально. Гумберт немедленно направляется к ней.
Из разговора с Лолитой он узнает, что её «похитителем» был Клэр Куильти, автор спектакля, в котором играла Лолита. Оказывается, что Лолита была влюблена в Куильти и сбежала с ним, однако он предложил ей участвовать в грязных оргиях, записываемых на кинопленку, и Лолите пришлось уйти. Муж Лолиты не знает о её прошлом, Лолита на последних месяцах беременности. Гумберт в отчаянии предлагает Лолите вернуться к нему, но она отказывается.
Теперь единственное, что остаётся Гумберту — отомстить Клэру Куильти. Он находит и убивает его. Гумберта арестовывают. Свою историю он пишет в тюрьме. Из «предисловия редактора» в начале романа мы узнаем, что Гумберт умирает от сердечного приступа, не дождавшись суда, а Лолита умерла примерно в это же время при родах.
ДОСТОЕВСКИЙ И ГЁТЕ
Текстовая версия видеолекции у Петрикирхе в Петербурге 22 октября 2022 года
Введение в курс моих видеолекций о Достоевском и русской литературе.
Для укрепления культурных и литературных связей России и Германии.
В рамках моей 2-й предвыборной президентской избирательной кампании 2024 года.
... можно быть чудеснейшим человеком и чрезвычайно мало смыслить в русской литературе.
"Каламбуры в жизни и в литературе",
1864.
Для меня Достоевский: наиболее политизированный, даже в сравнении со Львом Толстым, из всех классиков русской литературы, чья словесность взаимосвязана с развитием городов, прежде всего Петербурга, зорким вглядыванием в социальное расслоение общества.
Курс моих видеолекций предназначен для актуализации тех сторон творчества Достоевского, которые опровергают навязываемую в последнее время читающей публике и интеллигенции версию о Достоевском, как чуть ли не монархистом, который отказался от своих докаторжных идеалов юности, когда состоял в группе Петрашевского.
«Самоубийца Вертер, кончая с жизнью, в последних строках, им оставленных, жалеет, что не увидит более “прекрасного созвездия Большой Медведицы”, и прощается с ним. О, как сказался в этой черточке только что начинавшийся тогда Гёте!».
Так говорил Достоевский.
Известный и тщательный исследователь Достоевского Юрий Карякин отмечает:
"Ведь и в самом деле «Страдания юного Вертера» вышли в 1784 г., когда Гёте было всего 25 лет, как и Достоевскому, когда он писал своих «Бедных людей», своего «юного Вертера» (и уже мерещились ему «Белые ночи»). И как родно он должен был читать Гёте – и не только «Вертера», но уже и «Фауста» (вероятнее всего, Достоевский читал «Вертера» по-немецки)".
Это свидетельство об огромном и, возможно, решающем значении, которое оказал на Достоевского Иоганн Вольфганг фон Гёте.
К слову, Карякин отмечает, что монолог Мармеладова в трактире – вопль всей России о том, что она хотела бы, да так и не смогла совершить...
Напомню, что Фёдор Михайлович Достоевский - один из идеологов всероссийского общества трезвости, чему явное доказательство приведено Борисом Тихомировым в предисловии к изданию "Азбукой" "Преступления и наказания": ВЕСЬ текст неизданного произведения малой формы Достоевского "Пьяненькие" ПОЛНОСТЬЮ вошёл в один из величайших романов европейской и всемирной литературы "Преступление и наказание".
А вот, что говорил о Гёте знаменитый немецкий романист и исследователь Востока, автор книг о буддизме Герман Гессе.
Именно Гессе принадлежат провидческие строки о том, что классический Русский роман (Чернышевского, Гончарова, Тургенева, Лескова, Салтыкова-Щедрина, Достоевского, Льва Толстого...) это какая-то особая форма организации словесного творчества, инструмент для преобразования сознания его читающего.
Беру на себя смелость утверждать, что Русский роман это единственная на сегодняшний день форма наиболее полного и адекватного воплощения Русского Слова, если понимать его как итог всей многотысячелетней истории, сложной и временами трагической, российского народа, прежде всего русского этноса.
Значительный литературный критик и русский мыслитель Юрий Селезнёв во вступительной статье к составленному им сборнику произведений и высказываний, мыслей Достоевского "О русской литературе" пишет: "Если бы представили себе на мгновение нечто фантастическое: мир наш всё тот же, но без "Преступления и наказания", "Идиота", "Бесов", "Подростка", "Братьев Карамазовых" - этих романов-трагедий, романов-предупреждений, "апокалипсисов XIX века", как определяют их суть разные исследователи, романов, предугадавших, по точному слову Салтыкова-Щедрина, "отдалённейшие искания человечеств", - мы бы, вне всякого сомнения, ощутили сегодня ничем не восполнимое зияние, ибо без этих созданий нашего национального гения, оказавших огромное воздействие на духовный облик современного человечества, мир был бы по видимости тем же, но по сути во многом иным: духовно, нравственно и интеллектуально обеднённым. Невосполнимо обеднённым".
На шестом десятке своей жизни Достоевский всё острее стал понимать разрыв со своими современниками, с господствующим умонастроением русского общества
Разрыв этот обозначился уже в конце 1860-х: «Бесы» своим
полемически-памфлетным содержанием были прямым объявлением
войны всему, что представлено было в русской мысли различными
модификациями социализма и позитивизма.
Ещё отмечу из Селезнёва: ""Самоутверждение" Достоевского стоит у него в одном ряду с утверждением того, что всем лучшим, что создали такие наши писатели, как Гоголь, Лермонтов, Тургенев, Некрасов, Гончаров, Островский, Толстой и он сам, Достоевский, - всем этим они обязаны Пушкину".
Истинное значение народности Пушкина, по Достоевскому, - всемирно-историческое, общечеловеческое, оттого-то "не понимать русскому Пушкина, значить не иметь права называться русским. Он понял русский народ и постиг его назначение в такой глубине и в такой обширности, как никогда и никто": он "засвидетельствовал о всечеловечности и всеобъемлепости русского духа и тем как бы провозгласил и о будущем предназначении гения России вр всём человечестве, как и всё единящего, всё примиряющего и всё возрождающего в нём начала".
Идея народности как образа и определения русского национального самосознания, способного в своём развитии стать сознанием общечеловеческим, - эта идея, рождённая в сознании Достоевского творчеством Пушкина, вылилась в форму страстного Слова-проповеди, Слова-пророчества... Вспомним хотя бы такие его классические образцы, как "Слово о Законе и Благодати" Илариона, "Слово" Кмрмлла Туровского, "Слово о погибели Земли Русской" и т.п.
Ещё из Селезнёва: "В известной мере мы вправе сказать так: наш Пушкин - это сам Пушкин, помноженный на мысль Достоевского о нём. Но это-то и есть - истинный Пушкин.
Открытие Пушкина - подлинно подвиг Достоевского-критика".
В открывании положительных свойств и качеств народа, в возведении его идеалов, его возможностей, его исторической роли и т.д. в степень народного самосознания - общенациональная миссия литературы и искусств. Народ, осознавший свою историческую миссию, становится, по идее Достоевского, нацией: "Национальность есть более ничего, как - народная личность".
И.З. Серман отмечает. "Достоевский в первом своём послекаторжном романе, в «Униженных и оскорблённых», допускает намеренное «смещение хронологии». «Смещение времени», осуществлённое в «Братьях Карамазовых», т. е. возврат к той эпохе жизни писателя, когда он себя
чувствовал не в разладе, а в единстве с духом своего времени, с
великими идеями гуманности и мирового устранения вековой социальной несправедливости, напомнило Достоевскому и тот круг вопросов,
который в сознании людей 40-х гг. был связан с «Фаустом» И. В. Гёте
и с философским осмыслением темы зла и демонизма вообще. В
1870-е гг. Достоевский начинает вспоминать Гёте. В «Подростке» одна
из самых удивительных сцен романа — музыкальная интерпретация
Тришатова — создается на мотиве из «Фауста».
В «Дневнике писателя за 1876 год» Достоевский вспоминает «молитву великого Гете» (22, 5—б), а в повести «Кроткая» её главный персонаж сам себя характеризует словами Мефистофеля, отвечая на вопрос героини:
« — Видите, — заметил я тотчас же полушутливо-полутаинственно. — „Я — я есмь часть той части целого, которая хочет делать зло,
а творит добро...".
Она быстро и с большим любопытством, в котором, впрочем, было
много детского, посмотрела на меня:
— Постойте... Что это за мысль? Откуда это? Я где-то слышала...
— Не ломайте головы, в этих выражениях Мефистофель рекомендуется Фаусту. „Фауста" читали?".
В «Братьях Карамазовых» в главе о кошмаре
