высоких тонких ногах с большими широко распахнутыми крыльями. Голова, длинная шея и основание крыльев у самого туловища у этой птицы чёрные, а сама она белая и с длинным тонким клювом, как у цапли. «Ну вот, тебе тут ещё прислали… кыталык! Красивый какой, - залюбовалась тётя Айгуль, - ну прям, как живой». И я видел, как она была довольна, разглядывая вместе со мной рисунок отца. Потом, много позже, я узнал, что «Кыталык», так якуты называют стерха. И ещё я узнал, что среди моего народа существует поверье: того, кому удастся увидеть танец этих птиц, ожидает счастье и большая удача. Каждую весну они прилетают на заветные, одним им ведомые, места и исполняют свои брачные танцы. Это столь чарующая и завораживающая картина - до слёз. Этот танец – олицетворение любви самой природы, птицы видятся людям разумными высшими существами, несущими на своих крыльях жизнь и любовь. Тогда карандаши здорово скрасили моё существование в тех стенах, окрасили мир в яркие цвета. Помню, я пытался нарисовать стерха, но так, как это сделал мой отец, у меня не получалось.
Домой меня привезли лежачим. Врачи сказали, что сделать ничего нельзя, и что родителям повезло, что я могу самостоятельно держать в руках ложку и ручку.
Вот такая приключилась со мной оказия на самом старте. А мои братья и сестра учились в школе, они каждый день ходили на занятия, выполняли домашние задания, спорили, помогали друг другу. Я наблюдал за ними, и мне очень хотелось в школу вместе с ними. Я перелистывал учебники и часами слушал, как они заучивают стихи, старался запомнить, чтобы в нужный момент подсказать, если кто-то из них забудет слова. Особенно мне нравился Некрасов. Видя моё рвение, отец сказал: «Со следующего года ты пойдёшь учиться, готовься». Все вопросительно посмотрели на него. Но отец больше ничего не добавил, не стал объяснять, и только ближе к весне рассказал мне про стерхов. Он их как-то раз видел, но далеко от посёлка, до тех мест нужно идти почти сутки через перевал и потом через болото. Якуты почитают стерхов божественными птицами, во время танца эти красавцы кричат человеческими голосами - женскими. Для якутов стерхи – символ верности, любви и Родины. Стерх – белый журавль. Эта птица очень редкая, занесена в «Красную» книгу. Увидеть её в полёте или во время танца - благословение небес. Вот он и решил, что весной – в мае отнесёт меня на то место, куда возвращаются журавли, чтобы исполнить свой божественный танец. Мать недоверчиво посмотрела на отца, но не стала перечить, наверное, потому, что до весны было далеко. Но вот этот день настал, как сейчас помню, восьмое мая. Отец готовился к этому путешествию всю зиму - смастерил специальные сани с широкими кожаными ремнями, чтобы пристегнуть меня крепче, и ещё с отделением для поклажи. Ведь нам предстояло совершить не один привал на этом пути.
Путешествие
До перевала мы добрались с моим старшим братом на собачьей упряжке, затем, ему предстояло вернуться, а нам с отцом отправиться через перевал. Отец сказал, что перевал этот лёгкий - самый лёгкий из всех, всего несколько километров. Сложив всё необходимое, он уложил меня в сани, обернув в свой тулуп, и крепко пристегнул, чтобы я не свалился. Мою грудь он слегка приподнял, подложив под спину одеяло, и я мог видеть дорогу. Руки, ноги свободны, но ног своих я всё равно не чувствовал. Я забыл, что когда-то они служили мне, это было так давно, словно в другой жизни. Правда, я иногда видел во сне, что бегу куда-то, но быстро забывал, потому что наутро жизнь стирала это ощущение, как дождь, сбивает пыльцу с цветка.
- Ты должен верить, понимаешь? Верить, что всё получится, - отец смотрел на меня очень серьёзно, и я понимал, что одной его веры недостаточно.
И я не хотел разочаровывать его, думая уже не про то, что из этого выйдет, а что не могу подвести отца. Если я не встану, это будет равносильно предательству. Если бы он только мог понимать тогда, какую ответственность взвалил на меня, затевая это путешествие. Но так всё сложилось.
- Мы пойдём сначала по накатанной дороге, а потом по оленьим тропам до ближайшей стоянки оленеводов. Это километров пять пути, - отец разговаривал со мной, как с равным, будто я пойду в упряжке рядом с ним, в то время как я сам и был этой упряжкой, - снег хорошо подтаял, следы – наш ориентир, если заметишь что-то необычное, дёргай вот тут.
И он показал мне на ремень, к которому были привязаны несколько колокольчиков. Из-за горы уже показался кусочек солнечного диска, но сумрак ещё скрывал от нашего взора однообразную бело-серую картинку. Я вспомнил свои дни в больнице, когда ещё не понимал, что мир может быть цветным. И то знакомое, но забытое ощущение так овладело вдруг мной, что я заплакал… подождал, когда он отвернётся и заплакал. Отец встал на лыжи, закрепил на груди упряжку и двинулся в путь. Монотонный скрип его шагов постепенно успокоил меня, сейчас ему, наверное, совсем не легко. Чувствуя защиту и пригревшись под мягким тулупом, незаметно для себя, я уснул, а когда открыл глаза, то солнце стояло у меня над головой. Словно в дымке, я разглядел серый силуэт идущего впереди человека, шаг его был размеренным и неспешным. Я дёрнул за ремень, но отец не обернулся. Очень хотелось пить. Вокруг простирались пологие холмы, поросшие редким лесом, а по бокам можно было разглядеть неглубокие оленьи следы. Но ветви деревьев оголились, видимо, ветер постарался. В воздухе кружили мелкие снежинки, заворачиваясь смешными пружинками - вихрями под неожиданными его порывами, и стоило войти в коридор между холмами, как эти вихри начинали подпевать на разные голоса: один шуршал, другой стонал, третий свистел. Я ощущал себя словно на волнах, и, прислушиваясь к этим голосам, снова заснул.
- Мы входим в ветреную зону, - отец закрыл мне лицо широким шарфом, оставив узкую щель и соорудив надо мной полог из шкуры оленя. Он подоткнул её края под твёрдое основание между сиденьем и полозьями, - как ты?
Я кивнул, - пить… Можно мне попить?
- Потерпи, уже скоро, - он отрицательно покачал головой, - буря начинается, нам нужно успеть.
Через мгновение полозья опять заскрипели, и я почувствовал, что мы ускорились. Силуэт отца стал совсем не виден. Перед моим взором кружили только маленькие седые мушки, колющие веки. Я зажмурился, чтобы выдавить навернувшуюся влагу и тихонечко запел нашу с сестрёнкой детскую считалочку: «Олень быстрей чем день, а волк крадется в стан, держи его капкан, беги скорей олень». Мы разыгрывали с Кюнней целые представления для старших братьев, выдумывая разные истории, как наш Кулык спасает селение от волков, путая им следы. Кулык – так звали нашего быстрого оленя. Братья смеялись над нами и говорили, что так не бывает. Но потом, много позже, я понял, что если поверить, что не бывает, то всё пропало – загубишь любое дело. И главное, не думать об этом, а пробовать, пробовать, каждый раз заходя за черту хоть на самую малость. Тогда цель приближается, и даже если она - мираж, всё равно приближается, хотя бы в твоём сознании.
До стоянки мы добрались уже к вечеру, когда было совсем темно. Только утром я разглядел то место, где находилась стоянка. А вечером отец затопил внутри этого крошечного домика металлическую буржуйку, уложил меня на нары и напоил сладким чаем. Нары мягкие, под циновкой я нащупал толстую густую шкуру, но это была не оленья шкура.
- Здесь есть медведи? – спросил я отца.
Он весело подмигнул мне.
- Не бойся, в это забытое Богами место не забираются даже злые духи.
Я знал, что он не верит ни в каких духов, ведь отец – инженер, дружит с наукой, просто хочет развеселить и подбодрить меня.
И я ему подыграл.
- Даже дух Улу тойон?
-О-о-о, какие познания. Уж он-то точно сюда не придёт, - отец соображал про себя, - он боится огня. Смотри, какой у нас яркий огонь.
Казалось, пламя взбесилось, поленья громко трещали в печи, яростно вырываясь неистовыми языками пламени и высвечивая через широкие щели металлической дверки с широким засовом. Избушка моментально наполнилась теплом, а большой квадратный фонарь уютно освещал нашу с отцом лежанку. За дверью завывал ветер, поднимая с земли столбики снежной пыли, а над нашей крышей огромной тыквой возлежала Луна. У неё не было только тройки лошадей, чтобы умчать нас к началу представления.
- Па, а следы? Ведь пурга заметёт оленьи следы, - забеспокоился я.
- У нас есть компас. Считай, что перевал мы с тобой одолели, - отец развернул карту. Он сделал её сам, видимо, проходил этот маршрут не однажды, прежде чем взять меня с собой.
Отец указал на чёрную точку с флажком.
- Вот здесь, видишь, это болото. Оно должно быть ещё не оттаяло, не было таких температур, пройдём. Но санкам там ходу нет, очень не ровная земля.
Я вопросительно взглянул на него.
- Вот, смотри, что я придумал, - и он достал из своего рюкзака сумку, - это отверстия для ног.
Сумка была приспособлена для сиденья.
- Сюда просовываешь ноги, вот в эти ремни руки, руками держишься за мою шею, - он показал на другой ремень, - а эти ремни для меня. Натягиваешь их и ты у меня за спиной. Сделано по типу рюкзака.
Я недоверчиво взглянул на него, ведь я не сижу.
Словно угадав мои мысли, он показал мне толстую фанеру.
- Это тебе под спину. Не думай об этом, сейчас нужно спать… ничего другого не остаётся. Мы уже на пути.
- А санки?
- Санки мы оставим на подходе к болоту.
- А если их заметёт?
- Заметёт, заметёт… Не заметёт, - он обнял меня за плечи, - всё свершится, как надо.
Я долго ещё не спал, всё думал, как это отец такой умный, знающий, который может всё, поверил в каких-то журавлей. Даже братья не верят в моего Кулыка.
- А я верю, - раздался в темноте шёпот отца.
Я вздрогнул, посмотрел и увидел. что тот, крепко спит, лёжа на животе и обхватив обеими руками сбившееся в комок, одеяло. Я придвинулся ближе и, обняв отца, плотно прижался к его спине. Я дышал его дыханием, ровным спокойным и таким уверенным. Мне казалось, что оно стало моим собственным, и у меня нет своего дыхания.
Наутро, отец вынес меня из нашего укрытия, и я увидел равнину, на которой возвышались огромные – в небо, каменные столбы. Эти великаны устремлялись своими вершинами ввысь, и наша избушка, не говоря уже о нас самих, казалась в сравнении с ними кукольным домиком. Они представлялись мне окаменевшими, когда-то живыми, существами. Эти стражи стояли неправильным хороводом вокруг нашей избушки, возникшие здесь словно по велению какого-то невидимого существа, явно, не человека, чтобы оберегать её. И неровный округлый вход в это укрытие тоже был высечен в огромном камне. Откуда взялись здесь эти строения? А какой простор вокруг этой колоннады - бескрайний, и тишина - ни ветерка. Вчерашняя метель покрыла тонким слоем снега следы наших санок и припорошила всё, что можно было разглядеть вчера. Но воздух пах весной, в нём не ощущалось той сухости и безапелляционной суровости, жёсткости, что свойственна зимам в этих местах. Отец, словно угадав мои мысли, ответил на мой немой вопрос.
- Природа, брат. Она и творец, и творение… С ней не поспоришь.
Он посадил меня наклонно, облокотив на жерди, лежащие у избушки, подложив под спину полешку, обёрнутую одеялом. Затем достал из сумки карту и компас, ткнул пальцем.
- Вот
Пишите, как много больше, у Вас талант! Успехов!