Про Аню, Анну Фёдоровну и Анни

Дело в том, что у меня – мопс. Это такая маленькая жирная собака с курносым носом и хвостом, закрученным печеньем. А если есть собака, значит, с нею нужно гулять. Два раза в день. И если гуляешь с собакой, то непременно встречаешь других собачников с братьями их меньшими. Собачники везде одинаковы: они сбиваются в стаи – такие клубы по интересам и месту жительства, сдруживаются. Потом начинают ходить в гости друг к другу, отмечают совместно праздники. У меня так не сложилось.
Мопс очень породистый. Зовут его Харлей-Оникс-Бюрбёль-де-Фюрфунцесфлун. Я долго заучивал его имя по родословной и уже подумывал, не стоит ли мне обращаться к нему на «Вы». Потом стал звать его просто Оня, и проблема с обращением сама собою разрешилась. Так вот, или у него характер был таким, или он чувствовал всю пропасть, разделявшую его и овчарок, такс и терьеров, звавшихся банально Мишками, Эдгарами и Боями, но был он к своим разношёрстным соплеменникам совершенно индифферентен. С детства. Всегда. Если во время прогулки мы с ним приставали к какой-либо группе, то он стоял рядом со мною, сопел и таращил на меня свои глаза-вишни. А когда, «настоявшись от души», мы прощались, то даже радостно пытался подпрыгнуть всеми четырьмя лапами, сотрясая свои килограммы. И мы уходили, так и не приобретя друзей.
А потом мы случайно встретили Анни. Кем она (эта собака) была в смысле пола, я до сих пор не знаю, а по большому счёту это был чау-чау – огненно-рыжий, с синим языком и на фиолетовом поводке. Поводок держала в руках молодая ещё женщина. Но, знаете, была она из тех, кого в хлорке варили-варили, варили-варили, а потом сделали паузу. И снова – варили-варили…  Я и не собирался останавливаться, но Харлей-Оникс-Итакдалее вдруг как-то весь приосанился и потянул к ней (скорее всего, она, всё же, была девицей).  Хозяйка тут же начала общаться с нами, причём, одновременно с обоими, со мною и псом. Быстренько познакомила себя с нами, а потом и нас с собою. Звали хозяйку Анна, а собаку, соответственно, - Анни.
Минут через пятнадцать мы уже знали, что Анни взяли в каком-то страшно дорогом питомнике под Санкт-Петербургом, а сама Аня закончила Плехановский и сейчас работает по специальности в одной не очень крупной фирме. А ещё дома у них есть мама (Анина мама, естественно), которая работает в очень престижной школе учителем начальных классов, что работой своею она просто одержима и зовут её Анна Фёдоровна. Потому что у них это семейное – всех женщин в роду называть Аннами… и ещё у них есть кенар Лимон и аквариум с золотыми рыбками…
Одним словом, когда через несколько дней мы повстречали на прогулке Анни в сопровождении очень немолодой женщины с перманентом, то Анну Фёдоровну в ней я узнал сразу, хотя, признаться, думал, что она-то гуляет не только с Анни, но и с кенаром и аквариумом.
О нас Анна Фёдоровна «уже была премного наслышана», по её собственным словам, «от своей эксцентричной дочери».
Анна Фёдоровна оглядела нас с Оней цепким взглядом профессионала, по которому я понял, что Оникс – их ровня, а я вот явно не человек их круга, но они согласны меня потерпеть, в силу того, что Анни была явно заинтригована моим Харлеем, а такой чести удостаиваются очень немногие собаки.
Когда же Анна Фёдоровна узнала, что я тоже работаю в школе, только не в начальной, а в средней, она решила простить мне моё плебейство… и взять надо мною профессиональное шефство. С тех пор, завидя нас издали, она тут же набирала крейсерскую скорость и двигалась к нам с видом человека, несущего истину и свет знания в чумы народов севера.
Разговор всегда начинала она:
- Ну, что там новенького у вас в школе?..
Поначалу я пытался отвечать. Потом понял, что это совершенно не нужно, ибо Анна Фёдоровна моментально переходила к своим проблемам, точнее,-  к  проблемам своей школы. И приступала к их немедленному изложению. Через пару месяцев я уже чувствовал себя равноправным членом их сплочённого учительского коллектива и знал, какая же примитивная (в профессиональном, разумеется, плане) их директриса Аделаида Захарна, как проблематично стало учить нынешних детей в начальной школе, ибо «они просто элементарно плохо выкормлены, а в слове «воспитание» всё же корень «питать», то есть, прежде всего ребёнка нужно грамотно выкормить, а потом уж учить».
Справедливости ради надо признать, что профессионалом она была крепким. Я это чувствовал. Но после работы говорить о работе, а тем более ещё так вот обстоятельно, менее всего хотелось. Анна же Фёдоровна была подобна асфальтоукладочному катку, который двигался вдумчиво и обстоятельно, равномерно  утюжил пространство вокруг себя, превращая всё в гладкое и понятное шоссе, пахнущее только нефтепродуктами…
Гуляли с собакой мать с дочерью почти всегда вместе. Аня всегда соучастливо молчала в нашем разговоре с Анной Фёдоровной, точнее,- в её со мной монологе.
Как-то Анна Фёдоровна увлеклась настолько, что про Аню совершенно забыла, развивая передо мною  свою теорию «пользы мелкой моторики рук на уроках математики». А Аня остановилась и разговорилась  с кем-то из знакомых. Когда Анна Фёдоровна очнулась и обнаружила пропажу дочери, я решил, что произошло что-то ужасное: настолько она была взволнована таким самовольным поступком Анны. Она ринулась назад, вырвала дочь у приятельницы, вернулась ко мне и продолжила «монолог о мелкой моторике рук». Но на протяжении всей последующей прогулки неоднократно пеняла Ане на её «просто совершенно вздорный поступок»:
- Когда-нибудь ты просто в гроб меня вгонишь своим самовольством, Анна! Ты не забыла, надеюсь, что я очень больной человек?..
Постепенно мы с мопсом привыкли к своим знакомым и даже несколько скучали и тревожились, если в течение нескольких дней наши прогулочные тропы не пересекались с ними.
Если Анна Фёдоровна была чем-то занята, то гулять выходили Аня с Анни, и мы подолгу беседовали о кино, театре, книгах. Аня была на редкость хорошо образованным человеком. Она очень симпатично говорила о тенденциях в современном театре и удивительно хорошо знала творчество Довлатова и Пелевина. О себе она ничего не рассказывала.  Да и что было рассказывать?  То, что отца она своего не знала, что самой ей уже скоро сорок, что замужем никогда не была и теперь уже и не будет,- я видел и сам. А то, что её фонтанирующая идеям и энергией мать заполнила всё то пространство в ней, которое предназначено для личной жизни,- понимала и сама Аня.
Такие вот прогулки продолжались несколько лет. Не могу сказать, чтобы я дорожил отношениями, сложившимися между нами, но были те отношения теплы и приятны, а «энергетический сгусток» под именем «Анна Фёдоровна» я научился воспринимать несколько с юмором…
А потом, потом умер Харлей-Оникс… Короток век этих собак, а своего мы ещё и невероятно раскормили. Вторую собаку мы с женой решили уже не заводить, а потому и отпала необходимость ежевечерних прогулок. Из окна я видел иногда следующих по своему постоянному маршруту Аню, Анну Фёдоровну и Анни, которая была вполне ещё бодра.
Потом несколько раз видел, что гуляла с Анни только Анна Фёдоровна. Несколько раз повстречал её, бредущую после школы домой – просто поздоровались, даже не остановившись: я видел, что не расположена Анна Фёдоровна к беседе. Помню, что подумал тогда: «Да… сдаёт даже такой вот феерический человек…»

А несколько дней назад жена пришла с работы и прямо с порога сообщила:
- Ты помнишь Анну Фёдоровну с Аней? Ну, у них ещё собака, Анни, кажется. Мы с ними гуляли, когда был жив наш Онечка…
- Помню, конечно, отлично помню. Что, умерла Анни? Ей ведь уже лет двенадцать должно быть…
- Да нет, с Анни как раз всё нормально. Аня из окна выбросилась. И не понятно, почему. Всё, вроде бы, было нормально, как всегда. И не пожила, бедная… А Анна Фёдоровна из провинции к себе племянницу выписала. Убедила сестру в том, что девчонке уже двадцать семь, а она всё личную жизнь никак не устроит. У нас всё-таки возможности другие. Заодно и за самой Анной Фёдоровной присмотрит. Кстати, девочку эту тоже Аней зовут...

В тот вечер я долго не мог уснуть. Курил на кухне в форточку и всё вспоминал последние слова жены об Ане: «… всё было как всегда…»
Именно, как всегда…
«Упокой, Господи, душу рабы твоея…
 Скучно…»
(А.А.Блок, «Двенадцать»).