Портрет

слушал её, смотрел на неё и у него создавался удивительный образ. Вдруг, он мысленно увидел её портрет. Он возник в его сознании сразу весь, целиком. Юрий Николаевич почувствовал восторг от сильнейшего желания творчества. Этого чувства не было много лет. Боялся он одного – отсутствия практики. Ведь писать приходилось только лозунги да плакаты к фильмам. Но желание было неодолимо, и Юрий Николаевич робко спросил: не согласится ли она позировать для портрета. Необычным было то, что она согласилась сразу, хотя и удивилась. Он предложил писать на свежем воздухе в маленьком садике перед его домом. Белла обещала прийти в ближайшее воскресенье днём. Что-бы он не делал в эти дни, в подсознании его была мысль: в выходной день он будет писать портрет, настоящий, творческий.
А жизнь Беллы делилась ею на две совсем различные части: на жизнь до любви и на жизнь украшенной любовью. Её избранник бывший моряк, служивший в Кронштадте. В 1921 году он активно участвовал в мятеже, а после его поражения ушёл со многими по льду финского залива в Финляндию. Потом, по предложенной большевиками амнистии, вернулся на родину. Жил в Петрограде-Ленинграде, но на флоте уже не служил. Работал электриком на разных предприятиях, а после убийства Кирова уже в феврале 1935 года арестован по обвинению в участии в контрреволюционной организации. Ему припомнили и Кронштадтский мятеж. Дальнейшая его судьба Белле была не известна.
Они познакомились на первомайской демонстрации в 1934 году. Случайно оказались рядом в колонне, проходившей по проспекту «25 октября», бывшему «Невскому». Он привлёк её высоким ростом, широкими плечами и мужественным лицом бывшего матроса. Заметив её интерес к нему, сразу, что свойственно решительным и искренним людям, предложил: «будем знакомы».
Они встречались всё лето и осень, гуляли в парке культуры и отдыха имени Первой Пятилетки или в саду Госнардома, ездили на «острова». Он ухаживал красиво, дарил цветы и конфеты. А Белле нравилось идти под руку с таким статным молодым мужчиной. Приятно было видеть, что на них оглядывались. Он любил читать и умел хорошо рассказывать. Ей с ним было интересно. Они целовались, но Белле хотелось, чтобы он сделал ей предложение, она была готова и ждала этого. Однако, никто не думал, что судьба повернётся к ним, да и к очень многим другим, своей обратной стороной и не о счастье придётся думать, а о том, как выживать в этом суровом мире.
В назначенный час Белла открыла калитку. Юрий Николаевич в садике перед домом уже приготовил свой самодельный мольберт, на котором стоял загрунтованный белый холст.
Она пришла в лёгком белом крепдешиновом платье с подчёркнутой талией и с широким по-летнему вырезом на груди с отложным воротничком. Чёрные волосы мелкими волнами были уложены на голове с завивкой перманентом. Причёска полностью открывала её красивую шею. Удивлённый Юрий Николаевич не сразу понял, что видит перед собой настоящую ленинградку.
Он предложил ей сесть на стул, чтобы писать с неё погрудный портрет на фоне куста сирени.
На первом сеансе Юрий Николаевич сделал лёгкий, но весьма детальный рисунок карандашом. Он настолько сосредоточился на своём деле, что ни о чём не говорил со своей натурщицей, только пристально смотрел на неё и проводил и всё точнее поправлял необходимые линии. В Училище он считался не только хорошим колористом, но и отличным рисовальщиком.
А Белла смотрела как он увлечённо работает и думала, что, может быть, только на это время, пока он увлечён портретом, он свободен от постоянно присутствующего сознания того, что готовил то он себя совсем к другой жизни. И ещё она заметила женским глазом, что он очень худой и, что хоть старается выглядеть аккуратным, всё же и в одежде его есть недостатки. Два часа прошло незаметно, во всяком случае для него, и он отложил карандаш. Потом взял краски и, выбрав красноватую охру, нанёс тоновый подмалёвок.
-На сегодня можно закончить. Давайте пить чай, у меня всё готово, только разогреть, - предложил Юрий Николаевич.
-С удовольствием, - весело ответила она.
На столе в маленькой кухне стоял чайник на керосинке, конфеты и сдобный пирог, который Юрию Николаевичу испекли в колхозной столовой.
-Вы давно здесь живёте. Вам нравится это село и эта местность?, - спросила она.
-Да, очень нравится, - ответил он искренне, - здесь хорошие, надёжные люди с сибирским характером: нет зависти, мелочной злобы, открытые, лишнего не говорят, но за свои слова отвечают. И место хорошее: грибов, ягод, рыбы, всего вдоволь. Вот только глушь…
-А мне соседи говорят, что надо обзавестись коровой. Мясо, молоко, и не будет так скучно, - смеясь сказала Белла.
-Вы заражаете меня оптимизмом. Знаете, какой-то древний философ говорил: для того, чтобы быть счастливым надо всегда предполагать, что могло бы быть ещё хуже.
-А Козьма Прудков говорил: если хочешь быть счастливым, будь им, - опять смеялась она.
Юрий Николаевич подумал: «За что с этой молодой, красивой, умной женщиной так несправедливо поступила судьба? Пока молода, пока есть силы бороться, она смеётся и радуется, что её молодость и красоту может кто-нибудь оценить. Но живя здесь, она быстро потеряет это и её наряды, которые она привезла с собой, износятся, станут не модными. Что останется у неё? Только ум, но не стал бы этот ум обозлённым. Впрочем, будут дети, даже если не свои, а ученики, работа…»
Он спросил: 
-Скажите, Белла, Вам нравится Ваша работа в школе?
-Да, конечно. Мне кажется, что для женщины лучше, чем работа с детьми и быть не может. Вы знаете, я, наверное, только этим и живу.
-Ну что-ж, может быть не всё так плохо, - подумал Юрий Николаевич.
В следующее воскресенье художник начал писать лицо Беллы. Он подобрал к нему тон и отношения его с густым черным цветом волос и с ярко сияющим на солнце белым цветом платья. Вроде бы верно, но что-то его не устраивало, что-то не сходилось. Юрий Николаевич долго не мог понять в чём его ошибка. Цвет волос с красивым отливом взят точно. Воротник тоже. А вот лицо не даётся. Свет солнца играет на нём, кожа лица и шеи кажется чуть-чуть бархатной и состоящей из множества оттенков. Он пробовал варьировать тон цвета, писать мелкими разнонаправленными мазочками, по-разному отражающими свет. Но в портрете, как ему казалось, не хватало жизни. Юрий Николаевич пытался достичь глубины цвета лессировками, накладывая один тонкий прозрачный слой на другой. Промучившись часа три и чувствуя, что замучил Беллу, он решил остановиться и подумать до следующего выходного. Художник ничего не сказал своей модели о проблемах, не подал даже вида, но она была наблюдательна и всё заметила, ей стало его жалко, и она решила для себя, что будет позировать столько сколько ему будет нужно, даже если портрет не получится совсем.
Всю неделю Юрий Николаевич подходил к портрету, выносил его на солнечный свет, поднимал наволочку от подушки, закрывающую его, долго смотрел, иногда что-то поправлял. Были минуты, когда ему казалось, что он не сможет его закончить, что он уже не художник. Был момент, когда Юрий Николаевич решил его совсем уничтожить, но не знал, как потом объяснить это своё малодушие Белле? Он совсем отчаялся. И вдруг, ему вспомнилось, как один художник – преподаватель в их Училище рассказывал о такой же проблеме, с которой он встретился во время написания портрета на рассеянном, но ярком солнечном свете. Натурщица у него тоже была молодая свежая девушка с тонкой, прозрачной кожей лица. Солнце просвечивало её насквозь, и этот художник увидел молодую пульсирующую жизнь, но не мог передать её на холсте. Он писал и стирал краску, потом опять накладывал слой за слоем и так нагрузил картину, что переписывать уже было невозможно. Пришлось взять другой холст. Но чистого не было, он взял свою старую недописанную и брошенную картину - подражание Моне. На ней чередовались яркие красные и голубые мелкие мазочки. Наждачной бумагой он стёр красочный слой и на этом холсте стал писать свой портрет. Тонкие слои охристых оттенков снова образовали девичье лицо, и вдруг, он увидел, что оно стало другим, как будто живым. А из-под прозрачных лессировочных слоёв проступали мелкие остатки не полностью стёртых красных и голубых красок, как кровеносные капилляры. Они и наполняли изображённое на картине лицо, жизнью. Юрий Николаевич, вспомнив этот рассказ старого художника, подумал о том, что и он видел эту молодую полнокровную жизнь как под солнечным рентгеном. Именно её-то он и хотел передать на картине. Юрий Николаевич просил Беллу не приходить в это воскресенье, но если бы она и пришла, то увидела бы странный портрет. Всё лицо её и шея покрыты ярким вибрирующим цветом. Но она пришла только через неделю и удивилась, что портрета нет, всё стёрто. Ничего не спросив, она села на своё место. Юрий Николаевич быстро писал. Прошло несколько часов и портрет был практически готов. Правда, за то время пока он создавался положение солнца немного изменилось и поэтому осталось только чуть-чуть поправить светлое отражение на шее от белого воротничка платья. Этот тон был незначителен и другой бы человек его не заметил, но Юрий Николаевич был художник и тонко чувствующий человек.
Глядя внимательно на лёгкий отсвет на шее Беллы, он вдруг понял, что любит её. Это так неожиданно на него накатилось, как будто накрыла волна. Нужно было подойти к Белле и поправить немного вниз белый отворот платья. Он отложил кисти и вышел из-за мольберта. Теперь их ничего не разделяло. Он встал перед ней, руки его дрожали, перехватило дыхание, и он не мог ничего сказать, но она поняла всё. Он протянул руку к отвороту её платья и, вдруг опустившись на колени, стал беспорядочно, как безумный целовать её шею, и щёки, и воротник её платья. Он не мог остановиться и теперь дрожал уже весь. Его разум отключился и всё что он делал, ему казалось, что делал кто-то другой, а сам он только плыл где-то в вышине в волнах чего-то, название которому трудно придумать. 
Наконец он смог произнести: -простите меня,- и обречённо положил голову на её колени. Но она не ответила ему ничего, только гладила его волосы. Сколько времени прошло ни Юрий Николаевич, ни Белла не знали, но, наверное, много, потому, что они не заметили, как солнце скрылось за большой грозовой тучей и не слышали, как громыхало вокруг. Только начавшийся мелкий дождик заставил их подняться. Юрий Николаевич собрал краски, кисти и мольберт с портретом, и они вошли в дом. Хотя день ещё не кончился, но на улице и в доме было очень темно. Они сели рядом на кровать. Дождь становился всё сильнее, гром гремел так, что казалось трясутся стены. Молнии поминутно сверкали и тени в доме от их света смещались в сторону. Казалось, что комната движется. Юрий Николаевич взял руки Беллы в свои руки и поднёс их к губам. Он посмотрел на неё и ему показалось, что она о чём-то думает, как будто не может что-то решить. Он хотел спросить её, но она не дала ему ничего сказать, отняв у него свои руки, она обняла его и притянула к себе так сильно, что они оба упали на кровать.
Гром гремел не переставая, дождь лил как из ведра, молнии были такие яркие, что освещали всё в комнате, как днём. И стол, и кровать, и портрет, стоящий на мольберте в углу. Утром Белла ушла. А на