... Рассвет еще только занимался, когда Потапыч вышел из своей охотничьей избушки. Стоял крепкий морозец, и в фиолетовом небесном прогале между двух высоких остроконечных заснеженных елей обозначился серебряный серпик месяца.
— Однако не менее минус 25! — вдохнул ноздрями колючий воздух старый промысловик. — Ничего, на лыжах согреюсь...
Его егерский обход тянулся на многие десятки километров. Но путь надо было рассчитать так, чтобы к вечеру снова вернуться в избушку, затопить там железную печку, вскипятить душистый чай. И за узкой деревянной плахой столика при свете керосиновой лампы заполнить дневник ежедневного обхода заповедных угодий.
Фото В.П. Назарова
Зимой сюда часто наведывались браконьеры, поэтому требовался глаз да глаз!
Но и учет зверя и птицы был не последним занятием Потапыча, как и постоянные фенологические наблюдения. «Календарь природы» он вел на протяжении многих лет, заполняя постепенно записями одну общую тетрадь за другой. Их набралась уже не одна стопка...
Старая лыжня была немного запорошена снегом, но широкие полозья осиновых лыж скользили по ней уверенно и быстро. Легкий рюкзачок за спиной, где лежали топор, спички, котелок и небольшая провизия, не сковывал движений.
Февральский денек обещал быть погожим. Часам к девяти утра егерь был уже на давнем горельнике, который он всегда старался обойти стороной. Старая гарь уже зарастала березняком и осинником, но завалы упавших полусгнивших стволов мешали ходьбе.
На краю гари, по низкой сырой луговине, давно уже отыскал Потапыч поселения полевок-экономок. Мелкие, но подвижные зверьки на кормежку уходили за несколько сотен метров от норы, ставя лапки «по-беличьему», так что след их напоминал мышиный. Но прыжки у полевок были короче, чем у лесных мышей...
Первые робкие солнечные лучи легли на лесную опушку. За ночь на полянках было много натоптано; различил Потапыч следы не только рыжей лисицы, но и горностая и ласки...
Некоторые норы полевок были разрыты, на поверхности снега вместе с землей валялись остывшие гнезда грызунов. Но поселение их было большое. Свет утра спугнул охотящихся хищников, и во многих местах еще виднелись отдушины, идущие от земли к поверхности сугробов; это были прокопанные полевками в снегу вертикальные ходы, своеобразные вентиляционные каналы.
Знал Потапыч, что после каждой пороши зверьки тщательно прочищают засыпанный снегом вентиляционный ход, на минутку выглядывают, наполовину высунув голову, и снова скрываются в более теплые, нижние слои.
В синеватой глубине нескольких лазов увидел Потапыч темные зерна помета и ржавые пятна мочи. Все норки были окутаны инеем, осевшим вокруг отверстий в снегу. Теплый влажный воздух, поднимающийся в морозы по «ходу-отдушине», постепенно образует даже небольшие валики или тонкие хрупкие трубы...
Полюбовавшись подснежной колонией старых знакомых, Потапыч решил сосчитать следы хищников, охотившихся здесь ночью на полевок. Судя по всему, с вечера сюда наведывалась рыжая лиса, к утру еще одна. А в середине ночи пировали несколько горностаев и ласк...
— А вот и соболь прибегал! — воскликнул старый охотник, и сердце его екнуло в груди от радости. В молодости был он первым соболятником в округе, никто больше Потапыча не сдавал драгоценной пушнины.
Опершись о лыжные палки, промысловик задумался. Его мысль убежала по следу этого живого соболька в хмурую хвойную тайгу, в могучий древний кедровник, где когда-то Потапыч ставил капканы на царя пушных зверей...
Широколапый соболь очень хорошо приспособлен к движению по снегу, из хищников в этом отношении уступает только, пожалуй, росомахе. Отдельно взятые отпечатки соболиных лапок приближаются по размерам к лисьим...
Даже по свежему, рыхлому и глубокому, снегу соболь идет, как по насту: конечности его зимой сильно опушены, и зверек держит пальцы расправленными. Задними ногами зверек попадает в следы передних, причем отпечатки мохнатых лап соболя почти не имеют подробностей, от когтей следов не остается, а оттиски подушечек пальцев различаются неясно...
Соболь ходит «чисто», т.е. не чертит ногами по снегу. И преобладающий ход его в тайге — прыжки в галоп, от которых остаются четкие парные следы, характерные для большинства зверей куньей породы.
Даже во сне виделись раньше Потапычу соболиные следы — и январские, по глубокому снегу, и мартовские, по насту, когда при резвом галопе соболь оставляет за собой трехчетку и четырехчетку — след, похожий на заячий, при котором задние ноги отпечатаны впереди передних... Прыжки в это время составляют 45-75 сантиметров в длину, но могут достигать и 110-120 сантиметров!...
Читал Потапыч, что бывают у соболя и огромные скачки, до двух метров, но их зверь может дать не более двух-трех раз подряд.
В нашей приобской тайге таких прыжков соболя охотник ни разу не видел, но свободно различал следы особей разного пола. Миниатюрные следочки и легкие прыжки всегда выдают самок, а большие и тяжелые следы принадлежат самцам.
Ранней весной соболь очень подвижен, оставляет много следов и охотно бегает по тропам своих соседей. Но с декабря по февраль включительно, и особенно в морозные дни, соболь из резвого, деятельного хищника превращается в ленивого зверя, подолгу лежащего в теплом гнезде...
Все это и многое другое мигом промелькнуло в голове бывшего соболятника Потапыча, и он со вздохом двинулся дальше по своему обходу...
И впереди следов на снегу было много.
Вот лыжную тропу пересек свежий беличий нарыск. На белой, похожей на войлочную, снежной пороше в контровом свете взошедшего солнца отпечатки выглядели очень рельефно и красиво.
— Не иначе, добывала из-под снега старые припасы! — вслух подумал охотник и направил лыжи по следам белки. Они, увы, разбегались в разные стороны среди карликовых желтоватых сосенок большого верхового болота с темной кедровой гривой по дальнему краю.
Потапыч сразу же сообразил, что осенью кедровки запрятали во мху много спелых шишек и орехов, и теперь проворные белки вовсю кормятся за счет чужих кладовых. И действительно, в глубоком снегу виднелось немало беличьих прикопок; норки уходили сквозь полуметровую толщу снега к земле, к кочкам и болотным мхам. Возле норок чернели разгрызенные скорлупки кедровых орешков.
Да, там были спрятаны кедровками кучки спелых орехов!...
Но как белка умудряется определить место нахождения чужих запасов? Не раз на зимней охоте ломал голову Потапыч над этой загадкой. И решил, что чутье у зверька такое тонкое, что он уверенно, без ошибок, всегда точно прокапывает ход сквозь снежную толщу к любимому лакомству, насыщаясь им на долгую морозную ночь, проводимую где-то неподалеку в теплом укромном гайне.
В голодные же зимы, знал Потапыч, постоянный корм белки не эти вкусные питательные орешки, не парга (земляные трюфели), а другие грибы — корневые опенки, лишаи, кора и, в особенности, еловые почки. Чтобы достать последние, белка срезает кончик еловой ветки 6-8 см. длиной и кормится, держа его в лапках. Множество таких веточек настрижет она за день, прежде чем набьет себе желудок. Под большими елями тогда лежит на снегу целый зеленый ковер. (Наш русский ученый — естествоиспытатель А.Н. Формозов насчитывал на одном квадратном метре до трехсот обрезков веточек и до нескольких тысяч под одним деревом. — В.Н.).
Потапыч тоже видел такие осыпи еловых веточек, но твердо знал: если белка кормится на почке, лишайнике и грибах, значит, основного корма у нее нет — зверек голодает! И на другой год осенью белки будет очень мало!...
При возвращении в гайно белка очень хитрит: выходит на свой утренний след, с тропы на дерево скачет, долго поверху идет; иногда по кругу ходит, путает свои следы. В сильные морозы зверек предпочитает отсиживаться в гнезде. Но в феврале-марте у белок начинается весенний гон, и в этот брачный период они много бегают по деревьям, по снегу.
Потапыч не раз находил беличьи гайно, добывая зверька без собаки. Пошоркает раз-другой по стволу дерева посохом для лыж — белка и выскакивает из гнезда! Тут уж не теряйся, пали из ружья!...
Конечно, можно бы и сейчас такое гайно поискать, но нет времени: надо продолжать обход егерского участка. И покорно несут лыжи охотника дальше по тропе...
— Знаю, что белка и для соболя, и для куницы — желанный корм! — рассуждает на ходу Потапыч. — В наших больших заповедных хвойных лесах куница еще водится! Но кормится она зимой в основном мышами, дятлами, тетеревами, рябчиками и даже ... зайцами. Пойманного зайца-беляка куница сразу же разгрызает на куски и по частям затаскивает на деревья. Высокоствольное старолесье предпочитает всякому другому этот скрытный лесной зверь, следы которого трудно порой отличить от соболиных!...
Ведал, конечно, Потапыч, что где белка — там и куница может быть! Большой она любитель беличьего мяса!... Разыскав темной морозной ночью в гнезде спящую белку, куница тут же начинает трапезу: прокусывает беличью головку и, начиная с мозгов, съедает весь череп с костями и зубами. Добытой пищи хватает и на вторую, и на третью ночи!...
И все же лесная куница, как и рыжая лиса, предпочитает кормиться полевками, благо последних в северных лесах еще предостаточно...
Следы куницы Потапыч отыскал на одной из дальних зарастающих опушек своего обхода, где располагалась еще одна колония лесных полевок.
Но прежде охотнику пришлось пробиться через вековой елово-кедровый бор, где стояла сумрачная морозная тишина. Возможно, подумал там мой герой, на вершинах этих деревьев-исполинов и пирует хищница, ничем не выдавая своего присутствия... Потапыч громко крикнул и постучал палкой по шершавому, в длинных седых лишайниках, стволу огромной ели, но с ее большущих снежных шапок посыпалась только мелкая ледяная пыль...
Вот прилетела стайка клестов и дружно расселась по вершинам соседних деревьев. Клесты весело и деловито попискивали, шумно дрались, обшаривая на верху набитые семенами еловые шишки. Несколько ранее обгрызенных белкой шишек валялись у подножия столетней ели...
... Тихо шуршат по снегу широкие охотничьи лыжи Потапыча. Вот и граница, конец его обхода! Пора возвращаться назад!...
Длинная снежная фигура в форме многометрового удава привлекает взгляд охотника. «Удав» расположился вдоль нетолстого ствола поваленного дерева. Много дней и ночей трудились тут зима и скульптор-мороз, ваяя диковинную фигуру. Снег в ней плотно слежался, окреп и только в марте начнет с южной стороны подтаивать, образуя прозрачные сосульки. А порушится «удав» полностью лишь под вешними апрельскими ветрами, как и множество других снежных лесных фигур, расположившихся на сосновых и еловых ветвях, на пнях, на корягах и разных выворотнях, на поваленных стволах деревьев...
Сейчас же весь этот снежный «зверинец» был в полной красе! Февральское солнце, заглядывая под полог леса, создало самую живописную светотень! Нестерпимо сияют в его лучах огромные снежные комья на еловых ветках, которые от тяжести согнулись донизу. Скоро-скоро от ветра и мартовского пепла они начнут глухо обрушиваться, создавая на снежной поверхности множество лунок, каверн и кратеров различной величины...
Пугаются тогда от таких непонятных звуков
|