Дом в Грохольском переулке

             
                В конце  восьмидесятых годов, по заданию редакции мне, молодой журналистке, была предложена необычная тема для статьи в известной газете. Статья должна была гласить о  почётной  старости  советского человека. Я обзвонила всех своих знакомых, и наиболее интересным вариантом мне представилась пожилая женщина, соседка  моей подруги. Мы познакомились, и я была приглашена на чашку чая.             
                Маргарита Александровна  оказалась  дивным собеседником, и уже через неделю моя статья была готова. Я принесла материал главному. Он пробежал по диагонали исписанные ровным почерком листочки, и посмотрев на меня бычьим глазом, нервно выдохнул:
              - С ума сошла? Ты что понаписала? Это достойная старость советского человека? Золото, клады, попы, церкви, бандиты, малины в Марьиной роще?! На нары захотела? С глаз моих - долой! Писать надо  про ударников коммунистического труда, про покорение космоса, про вести с полей, а ты о чём?! Уйди!
                И медленно разорвал черновик статьи.
                Журналисткой я не стала. Поняла, что без вранья и подтасовки там не обойдёшься. Не моё. И вот  прошли годы, и теперь моя статья видится  мне  совсем наивной  на фоне безобразия, которым пичкают  нас  СМИ.  И я решила написать то, о чём говорила мне  Марго ( так она велела называть себя). Многое  стёрлось  из памяти, а  что-то ушло безвозвратно. Увы. Но тем, что осталось хочу поделиться с читателем.
             
                Рассказ  старой москвички.
Родилась я  до войны в  Грохольском переулке Мещанского района. Отец был рабочим, а мама  воспитывала  нас: меня и моего брата. С нами жила  мамина мама. Жили мы тесно и  неуютно, в подвале старинного, некогда барского, двухэтажного дома. Хозяева покинули его  сразу после революции, и  дом пошёл под коммуналки, как и  все барские дома. Правда на втором этаже жила портниха тётя Ядвига, полячка, а я дружила с её дочкой,Соней, и была поражена  огромным комнатам  с  красивой мебелью, и коврами, хрустальной посудой и  телефоном.  Полячка занимала  весь второй этаж. Мы же ютились  в небольшой, продолговатой комнате, да ещё печка занимала половину. И если бы не  моя бабушка, первые впечатления от жизни были бы  неуютными и  печальными: теснота, грязь, крысы, скудная пища, вши.  Если бы не бабушка…
                Ей было уже за восемьдесят, но ходила она прямо, гордо подняв голову. Роста была высокого, и что называется в теле. В молодости служила сестрой милосердия, и помогала самому  профессору Пирогову! Пожалуй с тех времён к ней пришла эта закалка мужественности: никогда  не раскисать, быть в форме, и никому не жаловаться. Одежда её всегда была  чистой и наглаженной, особенно запомнила я  тёмное платье с белым накрахмаленным воротничком. До сих пор  удивлена, как ей удавалось быть такой прибранной и такой величественной в тех условиях.  Даже после смерти, когда я увидела её, она  была  безупречна  элегантна.
                - Как  это после смерти?- чуть вздрогнула я тогда.
                - У нас во дворе была поленница. Топили то дровами, и вот мы с девчонками часто там играли, мне было лет семь. Поджидаю я как-то своих подружек, сидя на дровишках, а бабушка год уже  как умерла. Так вот. Сижу, и девчонок жду, а из-за дерева  выходит моя бабуля. Такая величественная! В  накрахмаленном воротничке, и строгом платье. Я обомлела и говорю:
                - Бабушка! А  ты разве не умерла?
Она улыбается и молчит. Я вскочила и к маме бегом. Рассказала  ей, а мамуля мне говорит:
                - Когда видишь умерших сразу перекрестись. Помнишь как тебя  бабушка учила? Вот так и крестись.
Уж как не помнить? Бабушка меня и  в церковь  водила на Новою слободу, и молиться научила. В те годы в Москве  несколько  церквей всего открыты были. И к нам  ближе всего на Новослободской, не вспомню в честь кого построена была та маленькая церковка. Ездили на огромном троллейбусе. Он медленно тащился, троллейбусы были деревянными, не могу точно сказать  крыша ли была деревянной, корпус ли, уже не помню, только вот и осталось в памяти, что  очень большой и деревянный.  Ручки золочённые, а  на  первой площадке  огромное зеркало, и очень был просторный, или мне, малявке, так казалось. И вот от Сретенки до Новослободской, мы добирались  минут сорок, если электричество было, а потом пешком до храма, а если не было электричества, долго шли  пешком  через дворы.  К утренней вставали очень рано, голодные, и я в церкви уже с ног валилась, а бабушка на меня только шикала, и тихо  шептала: «Терпи!» Если я начинала головой крутить, тут же получала от неё подзатыльник. Недавно вот была с внучкой в церкви. Сейчас ведь тоже много храмов открыли. Но… как всё изменилось.  Дети бегаю, кричат, прихожане разговаривают между собой.  Во время службы торгуют  свечами и иконами! Старушки с подносами для пожертвования ходят, расталкивая прихожан. Люди начинают суетиться, доставать кошельки, лазать по своим карманам в поисках денег. И это во время Божественной Литургии!  Разве  пожертвование не должно быть тайною? Пусть  левая твоя рука не знает, что делает правая. Так говорила мне бабуля. А ещё она говорила:
                -  Пришла в Храм, затаись. Слушай батюшку, опустив глаза долу.
Запомнила я эти наши походы на всю жизнь, запомнила  такую тишину в Храме, перед Херувимской, что слышно было как свечи трещат! Только вот когда бабуля умерла, я уж и не ходила в  церковь. Что-то всё одна суета пошла.  Учёба начилась, а училась я  так себе. Всё бы в куклы играть. ..Так и не выучилась. То продавщицей работала, то станочницей  на заводе…то в домах убирала. И помню из всей жизни только детство. Счастливое, спокойное и радостное.Из нашей подвальной комнатки выходило во двор окно, и если встать на цыпочки, то видно было весь двор. Мы с Сонькой,  встанем, бывало,  на стульчики и наблюдаем  что во дворе делается. Две такие лысенькие головки - мячики. Под ноль были стрижены.
                - А почему лысенькие?-  удивилась я.
                - Вшей много было. Всё было заражено вшами, особенно летом, в жару. Вот и стригли детей налысо, чтобы меньше этой гадости нападало, а взрослые голову керосином мыли. Им ведь нельзя было налысо. Работать надо было. Антисанитария была бесконечная. Вши, крысы, тараканы… Папа у меня недавно умер, и вот лежит в гробу, уже упокоенный, лицо  счастливое…  А нос так и остался  надкусанным.
                - Кем? – удивилась я.
                - Крысой,- улыбнулась Марго, - мы же в подвале жили. И крысы с нами. Они  на ночь ложились к нам в ноги, как кошки. Зимой конечно, когда холодно, и ничего не сделаешь. Деваться было некуда. Отец однажды проснулся ночью, а одна крыса прямо  под его рукой  дрыхнет, он её столкнул, а она прыгнула, и нос ему надкусила.

И Маргарита рассмеялась. Мне же было не до смеха. Помню, что я вся съёжилась, и поникла. Марго встала, прошлась по комнате, и весело сказала:
                - Ах, девочка, девочка, жизнь это не только  радость и покой, это ещё и неприятности, подлость, страх, унижения. Вот в начале шестидесятых на Москве ходили слухи страшные о том, как  священник один поседел за два часа. От страха и ужаса. А ты говоришь крысы...да это всё мелочь.
                - А что тогда были священники?
                - Они всегда были. Много церквей позакрывалось, но
службы то шли. А как бы тогда Россия матушка держалась? Она только на службах Богу и держится.
                - А как это священник поседел за два часа?
                - На исповеди. Чекист один, большой очень чиновник, говорили в НКВД работал, никак не мог умереть, мучился страшно от какой-то болезни,а умереть не умирал. И решил батюшку позвать, чтобы покаяться в своих злодействах. Исповедовался он два или три часа, и говорил о таких ужасах, что священник поседел, выслушивая грешника. Вот какова она жизнь.
                Я почувствовала как у меня волосы зашевелились.
"Это какие такие ужасы,от которых за два часа можно поседеть?"- подумала я.
Но это был один из первых страшных сюрпризов Марго...Предстояло узнать много неведанных ранее загадок жизни московской. Маргарита Александровна улыбнулась:
                - А ты, верно страшнее таракана ничего и не видела? Не унывай. Сейчас мы с тобой свеженького заварим чайку и продолжим беседу. 
Разливая крепкий чай по чашечкам, она сказала:
                - У меня была очень тяжелая жизнь, но я никогда не унывала. Никогда. Мне всегда было  комфортно в этой некомфортной земной жизни. А почему не знаю. Я всегда надеялась на лучшее, хотя всю жизнь простояла у плиты и корыт. Конечно, грезилась мне и другая жизнь, я чувствовала её. Особенно после одной яркой встречи с известным человеком. Ту встречу я запомнила навсегда. Но даже когда ничего не получилось, и жизнь продолжала  оставаться серой и пасмурной, я всё равно надеялась на лучшее.  Пусть его никогда и не случалось, этого лучшего, но надежда умирает последней. А надежда была со мной всегда.  И может быть поэтому мне всегда интересно было жить. Да и сейчас интересно! Представь себе, очень интересно!
                - Марго, расскажите ещё о детстве, и о доме в Грохольском!
                - Дом был очень необычный. Очень. Кто там раньше жил - неизвестно, но  находили  в нём много разного. И клады, и запасы вина и иконы спрятанные под пол. Однажды, не вспомню какой это был год, наши мальчишки, дворовые, залезли во флигель для прислуги ( он на то время был уже приспособлен под склад).А мы с Сонькой, наблюдали за ними. И вот ждём когда они выйдут, а их нет и нет. Час  нет. Два. Мы  решились сами туда пойти, влезли на чердак,  а наши мальчишки валяются мёртвые.
                - Как мёртвые? Умеете вы развеселить, Марго!
Женщина хитро улыбнулась:
                - Это нам показалось. Мы же не знали, что они пьяные. Валяются на полу, без движения, практически не дышат. А что десятилетнему мальчишке надо, чтобы свалиться? Да на голодный желудок!  Сто грамм вина достаточно. Мы заорали во все тяжкие, и  побежали за взрослыми. Оказалось, что  наши мальчики нашли целый  склад вина. Там была какая то дверца незаметная, за большой картиной, а они её  открыли. И из бочки напились вина. Я сама видела сколько там ящиков с вином было! А какие красивые… И написано было на чужом языке.
                - И куда же всё это богатство делось?- спросила я у Марго.             
                - На следующий день подкатила большая машина, и  люди в форме снесли ящики с вином  в кузов. Хозяева убегая за кардон, видно очень торопились. До вина ли!  Кладов  в Грохольском переулке тоже много находили.  Мы с Сонькой, кстати, прямо у крылечка бывшей дачи дворянской, что рядом стояла, нашли две золотые монетки, крупные такие!  Родители  у меня забрали, и велели молчать о находке. В войну нам очень помогла эта монетка. Мама на хлеб выменяла.
                - А Соня куда дела свою?
                - Да тёте Ядвиге наверное отдала, хотя у той  такого добра хватало. С ней  в то время расплачивались старинными монетами, картинами, сервизами. Мы с Сонькой в большом сундуке, в спальне ,прямо мешочки с деньгами старинными находили. Смотрели просто, и клали назад. Портниха она была уникальная. Вся Москва к ней ходила. Но особенно я запомнила двух дамочек. Уж