полчасика» и поэтому постоянно с поклоном вытягивающих вниз и вперед руку, укорачивая тем самым рукав, чтобы, посмотрев на часы, удивиться тому, что те резко стали спешить, подгоняя и отвлекая от очередных событий и перекличек её самой, очереди, составляющих – очередников. Очередь могла быть, как очной, бурлящей на улице и в магазине, вскипающей по всякому поводу и без такового, при любой, даже низко отрицательной температуре, так и заочной, локально возбуждённой, дома в кругу семьи.
Бездефицитным и бесталонным была только одна всеми востребованная вещь – время. И вот его, время, страждущие искатели, из-за не нахождения неизвестного им искомого, легко страчивали на разведку всего того, что нужно и не очень: на походы, хоть за три моря; на стенливое стояние за этим неизвестным, лишь бы дефицитным, в волнительных и волнующих плоть и кровь цепочках-очередях, всегда шумных, а иногда и драчливых, с навершьем из активистов-предводителей, которых никто никогда не выбирал и не назначал, – эдаких самозванцев-самовыдвиженцев. Самовыдвиженцы верховодили очередным порядком: обуздывали вопиющих, на корню пресекая неурядство; составляли списки стоиков и вычёркивали из них отошедших; писали номерки на ладонях и запястьях её, очереди, членах-звеньях, – у всех этих пёстрых и поникших, разновозрастных и разноразмерных, разрозненных и одновременно связанных между собой своими желаниями и данными кому-то обещаниями, часто неправильно подсчитанных очередных постояльцев. Эти звенья вместе составляли цепь-вереницу – разноформенную, кружащуюся и крутящуюся, дифракцирующую по законам физики все вдруг возникающие на пути препятствия. Такая вереница, допуская чужаков в свой временный строй только с конца хвоста, становила их своими, почти родными. Те же активисты-верховодцы, самоперевоплощенцы в вождей на час-два-три, а бывало, что и на сутки-двое, наслаждаясь и упиваясь своим негласным, но действенным статусом, кроме этой моральной манны – власти над толпой, – всегда гарантированно получали то, ради чего это стихийное временное народное движение возникало – твёрдый материальный гешефт – дефицит.
Что же до водочной контрабанды, то в начале последующих 90-х все подобные ограничения на вывоз были сняты. Поэтому на излёте 80-х ни таможня, ни погранцы практически не обращали никакого внимания на «шалости» инициативных граждан по вывозу ими за кордон сверх лимита обогащающих их жидкостей. Так что можно с чистой совестью сказать, что наши ребята, да и другие такие же, были своего рода первопроходцами, подвижниками, в прямом значении этих слов: как Пётр Первый они прорубали в стенах Европы и Мира двери, в тамошних воротах устраивали полноростовые лазЮщи, а имевшиеся в заграничьях притворы и калитки просто-таки напрочь сносили с петель.
И вот в одном из типовых фредериксхавнских баров с собственным лицом и типично-исключительной харизмой, впрочем, как и у прочих других тамошних подобных заведений, наши Миклухо-Маклаи нашли ответный элемент – пазл сошёлся: изъяснившись с туземцами на пальцах, потому как те по-русски не понимали, что они имеют и чего хотят, у них сразу же приняли весь ящик драгоценнейшей «Столичной» в обмен на местные фидуции – датские кроны. Обогатившись, наши господа решили, что операция конвертации викториально завершилась. Но, как оказалось в дальнейшем, это был не финал.
Простояв в порту под монтажом оборудования около недели, а пришли мы на полтора месяца, приятели решили что-то отметить: то ли чей-то юбилей, то ли успешность и лёгкость прокрученной ими сделки, то ли что-то другое, но тоже очень важное. А так как они, наученные дефицитной жизнью, запасливо, по-хозяйски оставили у себя заначку – ещё одну бутылку водки, то проблем с банкетом не встало. Выпив все слёзы радости на двоих, они без экивоков полноценно ощутили, что этого мало. Но больше у них в загашнике ничегошеньки не было. Так вот. Ни шепча самим себе укоры и ни ропща, они не нашили ничего лучшего, как сойти с борта судна на берег, дошататься до ближайшего магазина, благо такой был сразу же за воротами порта, и прикупить там горячительного, чтобы, продолжив праздник, с честью и несомненной гордостью довестись начатое до логического триумфального конца. Так и сделали. И всё бы ничего. Да вот только тот свой прелестный высокопробный дефицит они сдали аборигенам по 10 датских крон за сорокаградусную семисотграммовую бутылку, а купили в датском супермаркете местный тридцативосьмиградусный дешевый противный аквавит по 15 крон за поллитровку. Утром весь экипаж, узнал о таком «бизнесе»: пересчитав градусы в гаммы, а граммы в датские кроны и рубли, все недоумённо сочувствовали в глаза и удивлённо-снисходительно улыбались в затылок новоявленным ротшильду с рокфеллером.
Так что первоначального накопления капитала по Марксу и Адаму Смиту не случилось. Ну, по крайней мере, ни в этот раз.
Впереди же нас ещё ждало початое фредериксхавнское полуторамесячье – с деловыми поездками, новыми открытиями и знакомствами, демонстрациями достижений капиталистического хозяйства, фуршетами и презентами, – которое по плану мы опростали до полной сухости и проводили достойно. А уже через девяносто суток после фредериксхавнского вояжа наш «Возничий» оказался много выше Северного полярного круга – на промысле креветки у берегов Шпицбергена, где в трёхсотдневном многотрудном, драматическом, едва не ставшим трагическим рейсе у тяжёлых и коварных льдов Гренландского моря мы, на славу потрудившись и хорошо заработав, поголовно заимели не по годам ранние седины да лобные и межбровные ярко выраженные тугие кряжи. Но это уже совсем другая история.
Юрий А-Г©
