следят за любым движением Мэри и Ольги. Они далеко не красавицы, хоть и молоденькие. Мэри высокая и чрезмерно худая, узкобёдрая и с едва заметной грудью, а Ольга, хоть и в теле, но не вышла лицом: слишком длинный нос между маленькими, глубоко посаженными глазами, широкие скулы и выдвинутая вперёд верхняя губа. Однако мужчины смотрят на них с почти неприкрытой похотью. Только Алекс, Майкл и я относимся к этим женщинам просто как к хорошим товарищам. Особенно нравится мне Мэри. Она всегда так добра ко мне и любит пофилософствовать, поговорить о Боге и всяких отвлечённых вещах. Иногда к нашим беседам присоединяются Алекс и Майкл. Но если Алекс разделяет наши идеи и лишь изредка спорит, то Майкл вечно вклинивается в беседу и своим воинствующим цинизмом старается разбить вдребезги наши умозаключения. Но ему это не удаётся - после очередной тщетной попытки переспорить этого циника мы скромно умолкаем и позволяем ему в одиночку мазать словесными нечистотами то, что сами считаем красивым и святым.
Время от времени Мэри выходит из себя и пытается осадить Майкла, доказать ему, что, кроме того уродливого скелета, который он называет честностью, есть ещё и чувства созерцателя, и преклонение перед человеком не как биологическим объектом, а как перед образом и подобием чистого, непорочного божества... Увы, Майкл не слышит никого, кроме себя.
Как-то разговор зашёл о покое, к которому стремится всякое живое существо.
- Этот инстинкт - единственное, что держит жизнь в рамках разумного, - заметил Алекс.
- Разумного? - воскликнул Майкл. - Да ради этого вашего стремления к покою, который, кстати, правильнее было бы назвать ленью, люди готовы на любое преступление! Ухватить как можно больше благ, приложив при этом как можно меньше усилий - вот лозунг покоя. Подавить всё, что беспокоит, раздражает, заставляет поднимать задницу с мягкого кресла. А если среда сопротивляется желанию покоя - тогда уничтожить её. Так что любая война обусловлена стремлением к миру, к покою.
Вот так, всё-то он переворачивает с ног на голову! Вырвет красивый цветок мысли с корнем, брезгливо помашет им перед нами: мол, смотрите, а корень-то - весь в грязи! - и оставляет нас в растерянности и мутной печали.
Парень он, в сущности, неплохой, но слишком уж издёрганный неудачами и отравленный философиями. Я тоже однажды попытался объяснить ему, что зря он считает себя эталоном правдивости и честного знания.
- Если бы это было так, нас не воротило бы от твоей правды, - сказал я.
Он обиделся на меня за эти слова, и мне пришлось просить у него прощения. После того случая я больше не спорю с ним: пусть витийствует, сколько хочет.
Надо же, как бывает! Оказывается, есть люди, получающие удовольствие от интеллектуальной грязи. Что ж, и свинье нравится валяться в луже, но не буду же я осуждать её за это только потому, что мне в луже неуютно.
27 мая.
Вчера и сегодня утром исчезли ещё трое, в том числе и любитель денег Сэмюэл. Роджер стал раздражительным, рычит на каждого. Я заметил, что он чувствует себя лучше после того, как изольёт злость на одного из нас или на всех сразу. Странный он. Мэри считает, что это болезнь. Вроде алкоголизма. Пока пьяница не принял дозу спирта, не успокоится. Так же и Роджер. Не знаю, может быть, она и права.
1 июня.
Нас осталось всего пятнадцать. Печально. Я рад хотя бы тому, что близкие мне Алекс, Мэри, Ольга и Майкл по-прежнему с нами.
Все молчат, никому не хочется смотреть в глаза товарищам. Мы молча идём по бесконечной дороге, да и на привалах помалкиваем. Только я и Мэри тихонько, чтобы не раздражать других, перебрасываемся короткими замечаниями, да Майкл ворчит себе под нос что-то невразумительное.
Я гляжу на остатки группы и с грустью замечаю, что они уже не верят в благополучный исход нашего предприятия и каждый из них идёт к Чёрным Холмам только потому, что идут все, никому не хочется оставаться в одиночестве. Стадный инстинкт обречённых.
4 июня
Вчера вечером случилось нечто ужасное. Во время ужина Остин, сорокалетний верзила, который раньше вёл себя спокойно, вдруг пристал к Мэри.
- Послушай, детка, - сказал он, глядя на неё так, будто собрался обвинить или обругать. - Кто знает, будем ли мы живы завтра. Не пора ли использовать эту чёртову жизнь на полную катушку? Что скажешь?
- Ничего не скажу, - холодно ответила Мэри.
- А я скажу! - твёрдо, почти злобно произнёс Остин. - Мне нужна женщина, и ты как раз тот источник, к которому я хотел бы припасть, прежде чем этот чёртов бог заберёт меня к себе в ад.
- Вот только я не вижу в тебе источника, - возразила Мэри дрогнувшим голосом.
- А я не спрашиваю тебя, что ты видишь. - Остин презрительно плюнул в костёр. - Господа! У нас две бабы. Неужели мы упустим возможность поразвлечься накануне переселения в пекло? Что скажете?
Воцарилось напряжённое молчание. Мужчины переводили взгляд с Остина на женщин и обратно. Я поднялся на дрожащие от страха ноги и подошёл к Мэри.
- Что, решил быть первым в очереди? - ухмыльнулся мне Остин.
- Никто их не тронет, - с трудом проговорил я, пытаясь в похолодевшей груди собрать в тугой узел всю свою волю, но почему-то вместо неё в горле скопились тяжёлые, трусливые слёзы.
- Защитник! - рассмеявшись, воскликнул Остин. - Рыцарь печального образа! Сядь на место, дитя, и не мешай настоящим мужчинам решать вопросы своего проклятого бытия. Не то сейчас время, чтобы выказывать рыцарский героизм, этим дерьмом уже никого не удивишь. Я прав, господа?
Он оглядел товарищей, сидящих вокруг костра. Кто-то отвернулся, кто-то согласно кивнул ему. А Ольга и Алекс присоединились ко мне.
- Итак, уже два донкихота, по рылу на бабу, - хихикнул Остин. - Есть ещё желающие получить увечья в сражении за честь милых дам?
- Заткнись, жалкое животное! - Это был Майкл. Он медленно поднялся с места, вынул из кармана куртки пистолет (а ведь никто не знал, что у него есть оружие!) и направил его на Остина.
- О, ставки повышаются! - воскликнул тот, стараясь не проявлять страха, явно затрепетавшего в его глазах и голосе. - Теперь уже и балабол решил взбунтоваться. Дураки вы и есть дураки. Не понимаете ничего. Эй, ты, опусти пистолет, не то случайно застрелишь кого-нибудь.
Он встал и сделал шаг к Майклу.
Раздался выстрел, и Остин, подвернув левую ногу, осел на землю. И повалился бы в костёр, если бы Джордж и Эдвард не схватили его за руки.
- Чёрт! Этот гад прострелил мне бедро!
Мужчины повскакивали на ноги, оттащили Остина от огня и склонились над ним.
Что было дальше у костра, я не знаю, так как все четверо - я, Алекс, Ольга и Мэри, - воспользовавшись суматохой, бросились прочь из лагеря и в сгущающихся сумерках бежали до тех пор, пока совсем не выбились из сил.
Нам повезло: в ста метрах от нашей стоянки начинался лес и мы сумели углубиться в него достаточно, чтобы не бояться ночного преследования. И всё же мы решили идти всю ночь, на всякий случай.
Хорошо ещё, что, убегая из лагеря, я споткнулся о свой рюкзак и додумался захватить его с собой, а то бы у нас не было ни рыболовной лески, ни спичек, ни посуды, ни одеяла, ни фонаря. Правда, мы остались без палаток, без оружия и без тёплой одежды - зато Ольгу с Мэри никто не тронул, а нас с Алексом не покалечили рассвирепевшие от отчаяния и похоти самцы, недавно ещё называвшиеся приличными гражданами.
15 июня.
Вчера я ближе узнал Алекса. Нет, я по-прежнему почти ничего не знаю о его жизни, он для меня книга, из которой я вычитал лишь пару абзацев, и всё же я узнал его! На каком-то другом, более важном уровне.
Вечером, пока Мэри с Ольгой готовили на ужин пойманную мною и Алексом щуку, я решил подняться на невысокий холм, чтобы хоть немного подышать свежим ветром одиночества.
Взобравшись на вершину, поросшую редким кустарником, я замер, любуясь открывшимся мне видом леса и заливных лугов.
- Какой красивый закат, - услышал я за спиною голос Алекса.
Я кивнул, не оглядываясь.
- Да, чудесный. С этого холма небо кажется чуть приподнятым занавесом, за которым прячется огненная красота.
Алекс обнял меня за шею. Никогда раньше не позволял он себе подобных жестов внимания.
- Послушай, Оскар, а тебе никогда не хотелось построить дом на таком же холме или на опушке соснового бора? Чтобы пахло хвоей, весенним ветром и сладким дымом очага.
- Мне много чего хотелось, - с печальным вздохом ответил я. - Но больше всего мне хотелось найти друзей... По крайней мере, одного друга...
- Мэри посматривает на тебя как-то странно, с интересом, я бы сказал. Как она тебе, кстати? Чем не друг?
- Друг. И ты мне друг. И, надеюсь, Ольга тоже, хоть и не уверен в этом...
- Но наши пути могут разбежаться...
- Да, и думать об этом так больно...
- Ну же, Оскар, не раскисай! - Тёплое дыхание Алекса ласкало мне правую щёку и ухо, и я невольно улыбнулся, сам не зная, чему.
- Нет, я в порядке... Пока мы вместе, всё хорошо.
Алекс взял меня за руку.
- Ужин, наверно, уже готов. Пойдём?
- А тебе не страшно? - спросил я его, не двигаясь с места и не отрывая глаз от величественного небесного занавеса, оранжево-лилового, шёлкового, с редкими складками перистых облаков.
- Конечно, страшно. Всем нам страшно. Ты заметил? Дней десять уже ни одной живой души. Неужели, кроме нас, в мире больше никого не осталось? Это же просто жуть! Пустота. И тишина такая, словно привычные для нас звуки людской суеты попАдали на землю подстреленными птицами и рассыпались душной, ядовитой пылью. Как будто мы постепенно углубляемся в самый конец света.
- Как красиво ты стал говорить! - восхитился я. - Послушай, а ты веришь в конец света? - Я попытался как можно глубже вглядеться в голубые глаза Алекса, в свете заката казавшиеся фиолетовыми и непроницаемо загадочными, даже пугающими.
- Я верю в то, что землю медленно, но верно заполняет тяжёлая пустота, - ответил Алекс. - Хотя, скорее всего, мне, привыкшему к городским миражам, она только кажется такой... Я даже начинаю привыкать к безлюдью.
- А к небу?
- К небу?
- Ну, да, к небу ты привыкаешь? И к этим холмам? И к птицам? Тебе не кажется, что птиц как будто стало больше? И они поют так звонко, так сладко, даже по ночам...
- Ко всему этому легко привыкнуть, это природа, она всегда была здесь, просто люди отмахнулись от её красоты, отгородились бетоном и асфальтом... Отвлеклись, занимаясь важными делами. А она терпеливо ждала их. И как только наш мир поглотила беда, выяснилось, что, кроме земли и неба, у нас ничего нет. Всё, что мы считали своим, оказалось хрупкими снами, которые рассыпаются в руках безжалостной яви.
- Безжалостной? Нет, Алекс, мне кажется, что безжалостными были мы, не думая о себе и своём предназначении. Мы не любили ни себя, ни кого бы то ни было. А реальность... Она только защищается...
- От кого?
- От нас, вероятно.
- И поэтому похищает людей? - Алекс сильно сжал мне руку. - Боже, как это страшно! Как подумаю об этих несчастных... Но куда же они деваются? Не может же человек исчезнуть совсем, будто его и не было. И за какие грехи? В чём мои родители виноваты? Или мой брат? А мы с тобой... И скоро ли наша очередь?
- Слишком много вопросов, - сказал я. - Может быть, перестанем спрашивать Бога, для чего он
Вы оказывается ещё и прозаик!