озёра и маленькие озерца, а бывает, как назло, ничего. И тогда рад даже самой маленькой луже, даже болотной, - в тайге везде вода чистая, тоже, можно сказать, стерильная. С собой стаканов, конечно, никаких нет, есть только эмалированная кружка и алюминиевый котелок. Но специально для этого останавливаться и доставать их из рюкзака — лень и приходится пить или лежа на груди, упершись руками в землю, за одно моча одежду, или из лопаты. Обыкновенной лопаты для подборки грунта, в неё вмещается ровно двенадцать глотков воды, проверенно не единожды. Сначала хорошо потопчешься на одном месте, на болоте, натопчешь лунку, которая тут же заполняется водой, а потом зачерпываешь её лопатой и пьёшь. Бывает и так. Но сегодня не так, а значительно сложнее и хуже, но что делать?, хоть так...
4.
Костер разгорелся вовсю и уже хорошо стал доставать своим теплом до самого ствола елки. Сергей, очередной раз подбросив в него побольше валежин, чтобы горели дольше, - поудобнее уселся на лапнике и оперся о дерево спиной, теперь так можно было сидеть долго и даже можно было попробовать вздремнуть. ...Но сон не шел в его голову. И тогда он, достав папиросы и закурив, снова стал думать: как же теперь ему быть?, что делать?, что же предпринять, чтобы уйти от своего невероятно грандиозного и неизбежного позора, - как минимум?.. Но в его голову ничего нового, ничего путного, стоящего внимания, — не приходило. Мысли лихорадочно носились в его голове и путались, мешая здравомыслию. К тому же, здравые мысли, всё чаще и чаще, стали вытеснять совсем другие, лишние, не нужные, глупые и, даже, вредные мысли, мысли, рожденные неизвестностью и тревогой перед этой самой неизвестностью и просто обыкновенным животным страхом. Он, - страх, - с начала не заметно и медленно, но потом все уверенней и сильнее, быстрее и бесцеремоннее, - стал проникать во всё его тело, в его мысли, в его сущность: плоть и инстинкт - побеждали разум... Совсем ещё недавно, совершенно немыслимое, совершенно не возможное, все больше и больше, сильнее и сильнее устанавливало над ним своё господство, становилось всё более неотвратимым, как рок, как как небесная кара, как предсмертная мука... Он не знал, что ему делать и от этого незнания, от отсутствия четкого плана действий, даже простого, не четкого, а приблизительного плана действий, он все сильнее и сильнее ощущал себя беспомощным и ничтожным. От этого ощущения ему становилось ещё страшнее и уже какой-то дикий, животный ужас, круша все в нем всё рациональное, как лавина, как селевой поток, стал по хозяйски уверенно, а потом и просто нагло, заполнять всего его изнутри, всего его - полностью, поглощая и угнетая всю его волю и разум. - Вот дурак!, еще и собак всех отправил.., надо было бы хотя бы одну оставить, как бы она сейчас пригодилась, - мелькнула в его голове мысль и тут же быстро исчезла в ворохе других, хаотично в нем мечущихся, каких-то незнакомых, совсем ему чужих, но очень сильных, беспокойных и тревожных...
Дождик постепенно утих, а потом и совсем прекратился. Было тихо и от этой тишины ему становилось еще страшнее: - Не дай Бог, хрустнет сей час, за спиной, ветка или упадет, с кедрача, спелая шишка и.., и мне, наверное, будет хана, - подумал Сергей. И вдруг он, - неожиданно для самого себя, - резко вскочил, схватил топор и неистово, очень часто и с силой, - стал бить обухом по дереву, при этом громко крича что-то не членораздельное, совершенно не понятно что, но очень громко, как смертельно раненный дикий зверь, в последней попытке как-то спастись.
...Но, окружающая его тревожная тишина и мрачная, и мягкая, как поролоновая мочалка, темнота, безразлично, и тупо поглощали все его крики, и стук топора, - как огромная мокрая подушка, как вата. Это не принесло ему желанного освобождения от осознания безысходности его положения, и хоть малого облегчения от внезапно налетевшего на него сильного страха, и всё так же, оставляла его без желанного ответа на один и тот же вопрос: - Что делать?... Эта истерика продолжалась не долго, он просто устал и, быстро поняв бесполезность и даже глупость этой его выходки, немного постояв и отдышавшись, с сильного размаху, воткнул топор в ёлку. Потом посмотрел на часы, и снова сел, про себя подумав: - Что же это было со мной? Ко всему прочему, - как оказывается, - я ещё и большой трус..? Еще совсем недавно, сам бы никогда и ни кому не поверил, что.., но.., «вот вам и пожалуйста!»...
Было около полуночи... Чтобы попробовать снова, хоть как-то избавиться от налетевшего на него отчаянья, - почти паники, - Сергей решил принудительно, через силу, все таки, заставить себя думать о чем-нибудь другом, о чём угодно!, но только чтобы отвлечься, убежать, спрятаться, от этой невыносимой муки животного страха. Он решил вспоминать своё детство... В детстве он не боялся темноты и смело ходил в темный подвал их трехэтажного многоквартирного дома. У них там была своя сарайка, куда мать его часто посылала за какой-нибудь надобностью. То принести угля, то дров на растопку, то что-нибудь из домашних консерваций, которые мать в изобилие заготовляла за лето и осень, а порой просто так, чтобы самому, что-нибудь смастерить или наоборот, разобрать, на старом деревянном верстаке с такими же старыми, но рабочими тисками. В самом подвале света не было, свет был только в сарайке, но до неё надо было ещё добраться в кромешной темноте, по стеночке, пробираясь на ощупь, сделав два поворота налево и лишь открыв, тоже на ощупь, замок, найти выключатель и, только тогда, включить свет, в одной только сарайке. Путь назад надо было преодолевать в обратном порядке. Сергей вспомнил, что эту «процедуру» он тогда проделывал без особого труда, без особого над собой усилия, - только в самом начале, самые первые разы, у него возникали небольшие, легкие волнения. Потом все пошло легко, само-собой: даже без самого малого, напряга. Но однажды ему все таки было страшно...
В его доме жил еще один мальчик, этажом ниже. Он был на год младше и учился в другой школе, но это обстоятельство не помешало им стать друзьями, вместе пропадать во дворе играя вдвоём и с другими пацанами, из других подъездов. Витёк был очень болезненный мальчик, он очень часто болел: лежал по долгу, то в больнице, то дома и однажды Сергею сказали, что Витек умер... Это была для Сергея первая смерть, которая забрала у него ему очень дорогого, близкого человека. Конечно, до этого в его жизни были другие смерти близких или просто хорошо знакомых ему людей, но не такие, такие, которые его самого не сильно касались, не сильно его волновали. Например: те же соседи, или какие-то дальние родственники, даже смерть бабушки его не так сильно взволновала, потому, что она жила в другом городе и они встречались очень редко, к тому же она была очень строгой дамой и часто его наказывала за всякие, даже самые малые, провинности. А тут: - «Вона, на тебе!», - как любила говаривать сама бабушка. ... Витёк. Витёк был его первый товарищ. Детское восприятие, переживание очень сильное, но не долгое. Конечно, он, в начале, искренно и глубоко попереживал, но потом, - наверное уже через несколько дней, - почти все забыл, заиграл в своих множественных пацанских играх, других приятных и не очень занятиях и обязанностях. Только однажды, после Витькиной смерти, когда мать его послала за чем-то в сарайку, его снова сильно всколыхнуло свежее переживание, недавнего горя. Опускаясь по лестнице, в подвал, он вдруг вспомнил, как, совсем недавно, на первом этаже, у выходной двери, стояла крышка Витькиного гроба. Она была оббита красной материей и была не большая, детская, и тем самым вызывала больше переживаний, чем если бы это была крышка большого гробы , для взрослого. Но самое главное, что когда он привычно спустился в темный подвал, ему в начале стало как-то не по себе, а потом и по настоящему страшно: - А, вдруг он где-то здесь.., стоит где-то в темноте и за мной наблюдает... Но тогда Сергею хватило сил и мужества в себе этот страх перебороть и все таки пройти, привычным путем, до своей сарайки и обратно, но воспоминание этого «подвига» осталось, у него, на всю жизнь... - Что опять? Опять за старое? Что за глупости лезут в твою дурную голову, - про себя подумал Сергей, поймав сам себя на воспоминаниях на «запретную тему»... - Нет, надо сменить пластинку: детство — это ведь не только Витёк... А еще была юность, тоже очень веселое, порой даже очень забавное, время... Велосипед, прогулки на природе, речка, долгие купание с утра до вечера, первые вечеринки, дискотеки в местном ДК, первые свидания, поцелуи и первая близость... Первое, что вспомнилось — это Людка. Она была первою, с которой у него было все: впервые всё, всё! Где и как они познакомились — он уже не помнил, но хорошо помнил, что их роман сразу же стал развиваться очень стремительно и.., и очень скоро они уже были как муж и жена, но только наедине, а на людях только как влюбленная пара, пара двух близких друг-другу юных сердец и не более. Она сильно и страстно мечтала стать артисткой, и непременно великой, и непременно знаменитой на весь мир. Ему было не понятно и удивительно, как она быстро, почти мгновенно, могла «перевоплощаться», все время играя в какие-то странные, порой очень странные и ему непонятные ролевые игры, и на людях и даже наедине с ним, - он так быстро не умел. А главное, он не понимал— зачем? Людка, когда «не играла в предполагаемых обстоятельствах», в предполагаемую саму себя, была очень живой и очень простой, в общении, по натуре очень ему близких взглядов на жизнь. Но чего-то, все таки, у ней не было, чего-то у ней не хватало, чтобы она стала для него той единственной и неповторимой, той, что на всю жизнь. С ней ему было хорошо, легко и свободно: он получал от неё огромный заряд её неиссякаемой живой энергии, и конечно получал от неё возможность выхода своей, мужской энергии. Но, увы или к счастью, это продолжалось не долго. Её частые «перевоплощения», мгновенные переходы из одного состояние в другое, ему скоро стали надоедать, а потом и просто его раздражать. Отношения, так же стремительно, как и начинались, стали портиться, но они, по привычке, какое-то время, их сохраняли, скорее для окружающих их людей, чем для самих себя... Окончательный разрыв произошел тоже стремительно, почти в один миг...
Был поздний осенний вечер, точнее уже ночь, они возвращались домой пешком из дискотеки, - автобус не стали ждать, - и почти не разговаривали, только изредка перебрасывались ничего не значимыми короткими фразами. Так, как они пошли самым коротким путём, по прямой, то значительная часть их пути пролегала вдоль поселкового кладбища и они какое-то время, привычно и безразлично шли вдоль его, не обращая никакого особого, на это обстоятельство, внимания. Неожиданно она остановилась и сказала: - А, давай сходим на могилу брата, - у неё недавно погиб брат. Он согласился и они свернули на узкую дорожку, ведущую к могиле её брата, заросшую пожелтевшей, старой травой и редким низким кустарником. Светила луна и, хоть и не очень, но всё таки, дорожку достаточно хорошо было видно, и так же хорошо было
