Прямо какой-то ослепительный день сегодня! Всё время до этого – апрель-апрель-апрель, и вдруг – бац – май: синяя наливная глазурь небес, блестящие древесные ветки и тугие, почти лопнувшие почки на них. Похолодание и весенняя сырость ещё будут, но об этом даже думать не хочется, потому что сегодня это невозможно – так хорош день за окном.
А Соня ничего этого не видит, потому что шторы на окне в комнате задёрнуты. А задёрнуты они потому, что Грише опять стало хуже, уже третий день. И болеет он, как всегда: драматично (для неё) и тихо совсем, лежит и даже не стонет, хотя она-то знает, что боли у него непереносимые. А мальчик терпит, чтобы она меньше страдала, потому что она – мама, а он её маленький сынок, который маму свою любит. Ему семь всего, а он уже мудрый, как старик. Всё понимает, всё видит и всё чувствует и пред- чувствует… И живёт так, чтобы причинять как можно меньше неудобств окружающим. Хотя окружающих совсем не много. Соня ведь его для себя рожала, даже не надеясь, что отец Гришин на ней женится.
Однажды, таким же вот замечательным апрельским утром поняла: а чего ждать? На что надеяться? Она же уже живёт и живёт давно. Всё это не репетиция жизни, а сама жизнь. И второй не будет. А движемся все мы в одном направлении – к финишной черте. Дальше ничего не будет, за той самой чертой. Верующим в этом случае проще: они ждут жизни загробной, светлой и бесконечной. А потому всё плохое воспринимают как испытания, ниспосланные богом в качестве платы за будущее блаженство. Соня в бога не верила, а жила всегда (ну, по крайней мере,- пыталась жить) «от головы». Когда было особенно тяжело, просто садилась за стол, обхватывала эту самую голову руками, и начинала рассуждать (опять же,- пыталась, по крайней мере). Советоваться с кем-то давно разучилась: мама с отцом ушли из жизни рано, потому что друг без друга просто не могли. И когда рак буквально испепелил мамино худенькое тельце, папа просто повесился в пролёте окна её комнаты. Подруги как-то рядом с нею надолго не задерживались, потому что слишком хороша была Соня для них, и внешне и внутренне. Вообразите себе женщину с двумя высшими образованиями, к которым прилагались русая коса ниже пояса и ослепительные очи серо-голубые. Возлюбленные ? А эти просто подойти к ней боялись, чтобы не измять взглядом алебастровой кожи лица и шеи и чтобы не выглядеть нелепым приложением к исчерпывающей грации её движений. Вот и приходилось жить всегда самой, даже не надеясь на то, что её «ау» хоть кто-то услышит.
Бывают такие катастрофически одинокие люди, слишком прекрасные, чтобы жить среди людей…
И они, люди эти, даже не понимают, в чём их трагедия. Ведь не ведают же лебеди, что они прекраснее, чем утки, которые на них слегка похожи. И пингвины думают, наверное, что они ласточки, только слабые, потому что едят после шести.
Так и жила Соня, при закрытых шторах, при никогда не наступавшем в её жизни мае, даже не понимая, что жизнь может быть другой: восторженной и импульсивной, бурной и стремительной, глупой и удивительно разумной одновременно.
А потому центром её невероятно сузившегося спектра бытия стал только Гриша, сын. И когда вчера ей сказали, что рак всё же подтвердился, она поняла, что это – приговор её бытию. Поняла, что без сына жить не сможет. А если поняла, то и приняла решение, что сразу же, как только он уйдёт, она уйдёт вслед за ним. Только пока ещё не знала – как.
Вот это самое «как» сейчас и обдумывала. Спокойно и рационально, как всегда.
- Мамааа… Мааам… распахни, пожалуйста, шторы. Я хочу посмотреть на улицу, - вдруг раздался голос сына.
- Конечно, дорогой… Смотри, как славно сегодня за окном. День – необыкновенный!..
- Я знал, я чувствовал, что сейчас – именно так… там…
И снова в комнате тишина и тиканье бабушкиных часов.
Соня вновь садится за стол и делает вид, что чем-то занята, чтобы Гриша думал, будто всё нормально, что и сегодня всё пойдёт по обычному сценарию: уколы-завтрак-чтение вслух-сон-уколы-обед-сон-уколы-разговор на ночь-уколы-…
И вдруг Гриша ломает привычный ход событий, нарушает распорядок дня:
- Мама… я хотел бы с тобою поговорить. Серьёзно. Сядь, пожалуйста, ближе и послушай меня… Когда я … уйду… Не надо меня перебивать, пожалуйста… Ты же тоже знаешь, что уйду и уйду скоро уже…
Он как-то очень выразительно молчит, и по глазам сына Соня видит, что сейчас он листает мысленно Книгу Судьбы и слова самые правильные подбирает:
- Когда я умру… Трудное слово, но кто-то из нас должен же его сказать первым… Так вот, когда я умру, ты не торопись ко мне. Поживи, порадуйся жизни и посмотри на то, как она движется. Без меня не закрывай, пожалуйста, шторы и всё время смотри в окно. А потом, когда мы, наконец, встретимся, ты мне всё-всё расскажешь про наш двор после меня…
И ещё. Пусть у тебя снова будет сын… Нет, я всегда сестрёнку хотел. И пусть её будут звать… тоже – Соня. И там, на небе, я буду знать, что после меня на земле остались две Сони, которых я люблю и которые любят меня. Потому что ты ей про меня обязательно расскажешь, ведь правда?
Живите и не торопитесь ко мне, чтобы жизнь здесь не стала для вас обеих ожиданием встречи там…
… И дождь пошёл за окном. Первый после зимы настоящий дождь…
|