играет про любовь.
– А для чего человеку поцелуй? Что это значит для него? И почему женщина обожает поцелуи? И что происходит в поцелуе? – Артём выдавал сокровенное своё.
– Поцелуй в губы– это питие. А поцелуй тела – это яство для мужчин,– отвечал философски его друг.
– А что такое грудь женщины, почему это так важно для мужчин?
– Грудь женщины – это вызов и загадка, – оглашал свои идеи Денис. – Она, как ласковый зверь, завлекает, и заставляет с ней тебя играть. Вот она под запретом, но намекает что-то про себя. Вот она обнажена – а это сброшены маски пред тобой. Вот твоя ладонь её обнимает – а она отвечает магией своей, вот твои поцелуи для неё – а это ты поедаешь её плоть.
– Но обладание телом иным, не есть ли это раздвоение меня?
– Нет, скорее наоборот – два тела сливаются в одно, – опровергал его философ. – Происходит магическое преображение двух тел в одно – способное летать, всем обладать, творить любые чудеса.
– Но вот что самое странное – первый раз. Почему он так важен для людей? – спрашивал Артём всезнающего друга. – Что в нём – поэзия, либо преображение в кого-то?
– Это игра, не более того, – отвечал ему Денис. – Как и последующие, первый раз ничем не будет отличаться от иных. Разве только приобретением опыта – и всё. У меня первый раз оказался прозой, и слишком банальной, чтобы поэтизировать её. – Мне было 17, весь в прыщах, и мне никто не давал. Тут подвернулась одна рыжая, всё тело её было в веснушках, никто её не хотел. Вот мы и соединились, два алчущих греха тела. Она давно замужем, мать троих детей, я иногда её встречаю. Мы слегка киваем друг другу, но помним, что когда-то очень друг другу помогли.
Артём призадумался. С одной стороны любовное действо было слишком просто, с другой обворожительно, волшебно, и это никак не совмещалось ни в сердце, ни в уме.
3
А Таня одна заглядывала в свои бездны:
«Почему я должна это тело отдавать? А раздеться – это отдача самой себя – кому, зачем и почему?»
«Но это соитие двух тел, разве не есть проклятие телам? Разве это не есть крушение основ? Разве это не есть вселенский парадокс: тело есть жизнь, и ради иного тела оно не может пожертвовать собой!»
«Я пришла в этот мир играть в свою игру. Я пришла царствовать, повелевать – вот моя плоть, мой интерес, моё видение вселенной».
«Но мужчина придёт меня иметь. Владеть моим телом и душой. А я обязана его любить».
«Он будет зверь, а я жертва у него? Или он станет диктатор а я рабыня для него?»
«Мне предопределён закон извне: обязательное соитие, зачатие, рождение, продолжение себя. И если мне отказаться, то значит бросить вызов всем богам».
«Но почему именно так любовь бывает у людей? Разве нельзя было придумать что-то волшебней и изящней? Почему именно в эту игру должны играть тела?»
«Что у людей, что у зверей – одни законы. И нам предопределено их исполнять. А я так устала играть в законную игру».
«Но вот явился Он. В моём пространстве, в моей магической игре. Почему Он для меня не отторгнутая плоть? Почему от Него идёт небесный звон?»
«Он – иная вселенная. И эта вселенная может меня разбить, либо поглотить!»
«Нет, я хочу касания Его. Просто касания. Его рукой, его глазами, и его словами. А близость – такое ли это невероятие? Или я знала, и забыла?»
Они созвонились снова и встретились в следующую субботу рано утром.
Она уже была в предвкушении полёта. Именно он должен был научить её летать. И в его ощущениях было, что они отрываются от поверхности планеты. Никогда, и ни с кем, даже в одиночку, он не подходил к такому рубежу. Впереди была пропасть, и он боялся в неё взглянуть.
И когда летели на мотоцикле, она была и ветер, и птица, и стрела. И не боялась ничего. Ведь впервые вела её самая надёжная рука. И когда, держась, обнимала его сзади, то обнимала камень, самый надёжный материал, из которого выстроились непоколебимые горы.
А он нашёл беззащитную птичку, почти птенца, не умевшего летать. И птичка доверчиво легла в его ладони.
Уже через час они были на даче, и Таня поняла, сегодня будет бал, которого смертным не видать. К полудню потеплело, и она сняла куртку и оказалась в лёгкой белой кофточке и синих джинсах, которые симпатично смотрелись на её фигурке.
Когда они вошли в его сад, её поразило обилие пчёл и дохнуло волной густого аромата. Вся земля под деревьями была усыпана множеством жёлтых груш, белых слив-медовок. Над головой, на беседке висели гигантские гроздья розового и чёрного винограда, и над всем этим изобилием кружились золотисто-мохнатые стаи пчёл.
Артём посадил Таню напротив себя, в кресло, за низкий столик и в чашке поставил ей целую гору насобранных и намытых плодов, которые она начала с наслаждением уплетать.
Она мысленно попросила его: «Говори, как можно больше говори, а я буду плескаться у тебя в словах». И он послушался, и говорил в одиночку, постоянно бросая взгляды на неё.
Пока жарился шашлык, Артём рассказывал Тане о себе:
– Когда мне исполнилось три года, отец с мамой разошлись. Естественно, я остался с мамой. А когда мне было десять, она снова вышла замуж. Дядя Серёжа ко мне относился очень хорошо, много внимания мне уделял. В новой семье у мамы появилось ещё двое – мои брат и сестра, и сними у меня всё отлично. Однако отец не оставлял меня, он очень хорошо помогал маме деньгами, она даже на алименты не подавала на него. Хотя у отца тоже вскоре после развода появилась своя семья. И там были свои дети, и тоже, брат и сестра мои. И с ними я в хороших отношениях. Отец до сих пор занимается успешно бизнесом, и эту дачу, как и квартиру, купил мне именно он.
– Сколько любви вокруг тебя, – любуясь Артёмом, говорила Таня.
– Да, это наверное, потому что я их всех люблю. Не умею ненавидеть.
– А это что? – заметила Таня вдруг в углу сада три малых домика.
– Это ульи. В них живут пчёлы, и делают свой мёд. Но я не занимаюсь этим. Всё это дядя Серёжа, он настоящий профессионал. Сейчас я заварю чай, и ты попробуешь наш мёд. Мёд этот особый, из плодов осенних, видишь сколько пчёл вьётся, в саду прямо целый гул.
Когда шашлык был готов, и вскипел чай, они перешли на веранду, закрыв окна, ибо пчёлы вокруг начали уже угрожающе гудеть.
«Да ведь он пчела! – вдруг к ней пришло наитие. – Такая же плодоносная, и в аромате».
И когда пили чай и закусывали сотами с пчелиным мёдом, и она увидала часть мёда на его губах, вот тогда она произнесла, уже ничего не сознавая:
– Поцелуй меня.
А он не знал, что такое поцелуй – и целовал.
А она умоляла мысленно: «Не надо, не надо больше слов» И он опять услышал её, и не промолвил более ни слова.
Он пахнул мёдом! Истинно мёдом пахнул он!
А она вдруг стала цветком. И он был в двух ипостасях, в двух мирах: копошился в пыльце того цветка, искал нектар, и держал в кулаке, боясь, что помнёт, или сломает лепестки.
И потом она целовала его, и он опять её, и у него мелькнуло: «Мы изобрели поцелуй. Мы ведь до этого не знали ничего».
А она уже кричала про себя: «Да ужаль же меня, разоблачи, смотри – сколько нектара у меня!»
Но Артём вдруг отстранился слегка и ей открылся до самой глубины:
– Таня, у меня не было женщины. Ни одной. Помоги мне. Ты ведь знаешь…
А она, откинувшись головой, засмеялась легко, освобождённо, как будто решила труднейшую из задач. И наклонившись, сказала только два слова ему на ушко. Он на неё смотрел, ничего не понимая.
– А как же Софья?
– Это моя сестра. Она родилась, когда мне было восемнадцать. Поздний ребёнок. А потом наши родители пропали где-то в Африке. Они были врачами, и поехали волонтёрами спасать детей. В той стране была какая-то эпидемия, и они там пропали, Софье тогда исполнилось всего два годика. Я растила её, а сама училась, мне было не до мужчин.
Заключительный акт сыграли их тела. Она встала и начала ворожить. Она открывала тайны свои – в последний раз. А он перед ней стоял ошеломлённый и только созерцал.
Немыслимые геометрические метаморфозы свершались с ней – овалы, ломанные линии, раздвинутые углы. Неожиданная белизна его вдруг поразила. Кто-то со смехом на него смотрел. Кто-то подглядывал зверьком – бессловесно и смущённо. И за всем этим были её лицо, её глаза, и губы.
«Да ведь это богиня!» – мелькнуло у него. Истинно, он её, как смертную, не узнавал.
Он коснулся её, руки её обвились вокруг него, как стебельки. И тогда он почувствовал, что смертен.
