Принцесса-лебедь.

Она смотрела на меня еще с четверть минуты, после того как я закончил нести свой бред. Потом она сказала:

— Я вас разочарую, но вы опоздали. Ее нет.

— А где же она?— Я спросил без улыбки. Я сразу же почувствовал это. Я не мог не почувствовать, потому что все эти месяцы я думал о ней, и даже когда не думал, я все равно думал. И наши души слились воедино, хотя ни я, ни тем более она об этом не подозревали. Но я продолжал говорить так, словно ничего не понял. Почему я это делал? Ведь мое сердце не врало…

— Нигде,— ответствовала старушка.— Ее вообще нет. В живых…

Я молча смотрел на нее. Изнутри наваливалась свинцовая тяжесть.

— Она же в Петербург ездила,— продолжала бабка.— Ну и видно что-то там произошло. Назад ее уже привезли. Я говорила с…

Но я уже спускался вниз.

6.

Мне каким-то образом удалось отойти от дома. Бабка могла наблюдать за мной из окна. Уверен, что наблюдала. Я преодолел несколько метров, двигаясь как в патоке, а потом мой взгляд упал на идущий вдоль тротуара заборчик, и я присел на него, поскольку ноги меня едва держали. Я закурил, и пока сигарета не кончилась, я ни о чем не мог думать. Просто глазел на прохожих, снующих мимо меня, вот и все. И лишь спустя какое-то время мой мозг начал оправляться от шока.

Ее нет. Просто нет. Я вдруг осознал это; мое тело прочувствовало известие каждой незримой клеточкой, и мне опять стало плохо. Только на этот раз не физическая слабость накатила на меня — образовалась прореха в душе. Прореха, сквозь которую высасывались все чувства.

Ее больше нет. Она была жива, совсем недавно. Она прожила восемнадцать или чуть более того лет, и теперь ее не стало. Просто был человек, и не стало его. Совсем не стало. Я все еще не мог в это поверить. Я повторял и повторял про себя эту фразу, «нет в живых», как будто пытался навязать ее себе, заставить себя принять неизбежное. Но мои усилия были тщетны. И я просто побрел вперед, не соображая, куда иду.

Я долго слонялся по душным улицам изнывающего от жары города, видя перед собой лишь туман. Меня приводила в трепет сама мысль о том, что мне придется вернуться домой, в свою пустую квартиру, и провести в ней бессонную, одинокую ночь со своими мыслями. Я мог бы снять девочку на этот вечер, но такая идея сама по себе была мне противна. Я шел и вспоминал тот день, когда мы встретились. Я вспоминал, как она делилась со мной своими планами, вспоминал ее далеко идущие намерения, вспоминал ее девичьи стоны. Но что все это время стояло перед моим мысленным взором, это ее глаза. Эта ее фатальность. Это ее принятие.

Возможно, что смерть она встретила с той же безропотностью, с которой приняла от меня две сотенные купюры. Хотя я не слишком верил в это.

7.

Как же это случилось? Мне пришлось вернуться домой, потому что мозоль на левой ноге лопнул, и я уже с трудом мог идти. По пути к дому я миновал тот самый киоск, возле которого увидел ее впервые почти год назад. Я немного задержался возле него, думая о том, что ведь даже не знаю, где она похоронена. В каком уголке нашего беспросветного кладбища находится ее могила? Я не могу напоследок полюбоваться фотографией на памятнике, прикоснуться к холмику земли, возвышающемуся над гробом с ее телом, погладить оградку. Я не могу спросить об этом ее родителей, и слава Богу, что меня не угораздило попасть именно в их квартиру. Здравствуйте, я ищу Машу! — Ищешь, любезный? Прими поздравления.

Что же произошло? Ночь, пришедшая на смену дню, как я и предполагал, не принесла с собой облегчения, наоборот,— стала давить. Я не мог заснуть. Меня беспокоила не столько ее смерть, сколько недоговоренность, неизвестность, недоступность истинной причины ее гибели. У старухи, к коей я обратился за ориентировкой, вряд ли имелось что-либо кроме догадок, а выслушивать ее догадки я не имел готовности. Я лежал на кровати и думал. Думал до отупения. Господи, ну что ее потащило в Питер? И что там могло случиться? Безропотность… В ее характере спутаться с компанией наркоманов, способных прибить молодую девчонку ради золотых сережек. Она вполне могла оказаться не в то время и в неположенном месте. Случайность? Или предопределенность? Ее глаза…

Страдала ли она перед смертью? Или же трагедия обрушилась на нее обухом, из-за угла, под покровом темноты, и она ничего не успела сообразить. Что если ее пытали? Безумный извращенец, способный сутками, с расстановкой, истязать свою жертву, капля за каплей, скупясь на каждый слабый стон, каждое неуловимое подергивание — и так пока не окажется выжатой вся жизнь, до кульминационного хрипения. Она могла… Неисповедимы пути Господа.

Или ее принудили к проституции? Молодая провинциалка, у нее отобрали паспорт, украсили лицо синяком для острастки и заперли в подпольном борделе. Она пыталась убежать и…

Потрясенный и больной, я забылся в лихорадочном сне лишь перед рассветом. Мне снилось ее лицо. А еще чья-то волосатая рука, сжимающая шею Маши и погружающая ее голову в ванну с водой. Мне снились ее слезы и мольбы о пощаде. Мне снилась душа, медленно покидающая ее искалеченное, разбитое на куски тело. А потом я увидел ее глаза. Серые глаза с зелеными крапинками. Глаза, зовущие меня сквозь сонмище звезд, стоит лишь мне зажмурить свои.

8.

Прошло много лет с тех пор: не так много с точки зрения человеческой жизни, сколько с позиции плотности событий. Многое переменилось. Я, к примеру, изменился, мой характер. Теперь я женат, у меня двое детей. Моя жена младше меня на десять лет, и она красива. Свою однокомнатную квартирку я поменял на трехэтажный особняк, а мозоли на ногах натираю теперь лишь в фантазиях. Я директор крупного предприятия с минимальным еженедельным заработком около сорока тысяч долларов. У меня все хорошо, и на здоровье не жалуюсь. Часто мы всей семьей выбираемся за город, где у меня дачный домик прямо у берега реки. Там славно. Дверь в домик расположена напротив подъездной дороги, а вот веранда выходит как раз к берегу, и мы готовим на ней шашлыки, а после этого купаемся. Иногда идем на спортивную площадку, которую я отстроил совсем недавно, играем с детьми в волейбол. А когда наступает ночь, время растворяется, и остаемся только я и моя супруга.

Я не настаиваю, что все взаимосвязано. Может, мне просто нравится так думать, нравиться лелеять в сердце уверенность, что вся моя сегодняшняя жизнь имеет под собой ощутимую причину. Но, так или иначе, перемены в ней начались именно с того момента, когда пожилая дама донесла до меня пугающее известие. Со временем боль утихла, а если быть откровенным, она углубилась, проникла на самое дно души. Если в палец попадает мелкая заноза, и приходится признать, что она сильнее любых щипчиков и приспособлений для вытяжки заноз, можно жить неделями, не замечая саднящей боли. Так и здесь. Наша проклятая память слишком безразборчива. Окаянная память, колоссальная космическая губка, способная впитать в себя любую незначительную эмоцию. А следом приходят новые, и те, что были до них, отходят в туманную область, куда не могут проникнуть наши повседневные чувства. Но даже теперь, после любовных игр с женой, я засыпаю и вижу во сне ЕЕ глаза. Серо-зеленое мерцание ночной незнакомки. И я понимаю, что память сильнее меня.

Поблек и призрак фатальности. Он преследовал меня, долгие месяцы после ее смерти он нависал надо мной, особенно одинокими поздними ночами, сверля меня неусыпным взором, и я слышал, как в гулкой комнате гремит суровый приговор: ТЕПЕРЬ ТЫ. Это граничило с паранойей, это и было настоящим сумасшествием. Мои поблекшие воспоминания переставали восприниматься мною, им пришлось отойти глубже, но от этого наша связь с Машей лишь упрочнялась. И я не верил, искренне не верил, что все это не может отразиться на мне. Сегодня я вернусь домой, а там, в моей квартире, меня будет поджидать зловещий убийца, палач памяти. Мой дом страшил меня, заставлял беспорядочно обкладывать себя баррикадой из дел и работы. Я встретил мою будущую жену, и призрак, ворча, отодвинулся.

Но, полагаю, он ждал своего часа.

Я понял, в чем моя беда, а также беда сотен тысяч людей, ведь я не думаю, что какой-то особенный, и мне одному выпало столкнуться с такой жестокой нелепостью. Я понял, что меня страшила именно нелепость, неразгаданность мрачной тайны, окутавшей образ Маши. Нас устрашает не столько сама смерть, сколько ее обвязка, ее аксессуары. Аксессуары смерти… Столь же нелепое сочетание, но оно как нельзя кстати подходит к трагедии. Смерть гнетет нас своими аксессуарами, которые мы не в силах постичь, и непроизвольно с древних времен пытаемся придать им видимую форму. Отсюда черный капюшон, и череп, и коса… Коса, как символ неумолимости. Коса, как апофеоз нашего страха перед неизвестным.

9.

Почему я об этом пишу? После стольких лет, после того, как моя жизнь уже перестала даже в мелочах напоминать ту прежнюю, я вновь ковыряюсь в застарелой ране. Сейчас предо мной сидит человек. Человек, которому я доверяю больше, чем жене. В каком-то отношении он мой Ангел-Хранитель. Бывший начальник специального отдела по борьбе с преступностью. Служил в Москве, Петербурге, Уфе. По долгу работы мне часто приходится бывать в Москве, и в последнее время я подумываю о том, чтобы осесть там до конца своих дней. Но стоит лишь мне вспомнить величественность наших краев, представить, что я и мои дети будем обречены на вечную городскую духоту, как тут же отбрасываю эти бестолковые мысли.

Или мне не позволяет уехать память? Страшусь предположить, что это так. Я слушаю этого человека, имени которого я не могу назвать, и чувствую, как волны ужаса поднимаются из глубин моей памяти. Я думал, что там, на дне, всего лишь ил. Скользкая смесь из древних воспоминаний и первобытных инстинктов. Оказывается, наша память подобна вулканическим озерам. Иногда она может извергаться. И в этот момент лучше быть как можно дальше от всех, а самое разумное — изолировать себя. Сейсмические волны… Они захлестывают мой рассудок…